Большая касыда (фрагмент)* Ибн аль Фарид

Глаза поили душу красотой...
О, мирозданья кубок золотой!
 
И я пьянел от сполоха огней,
От звона чаш и радости друзей.
 
Чтоб охмелеть, не надо мне вина -
Я напоен сверканьем допьяна.
 
Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,
 
Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.
 
Так, полный солнцем кубок пригубя,
Себя забыв, я нахожу тебя.
 
Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты
Земного мира,- исчезаешь ты.
 
И я взмолился: подари меня
Единым взглядом здесь, при свете дня,
 
Пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.
 
О, появись или сквозь зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный знак!
 
Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ
Моим мольбам раздастся только: "Нет!"
 
Скажи, как говорила ты другим:
"Мой лик земным глазам неразличим".
 
Ведь некогда раскрыла ты уста,
Лишь для меня замкнулась немота.
 
О, если б так Синай затосковал,
В горах бы гулкий прогремел обвал,
 
И если б было столько слезных рек,
То, верно б, Ноев затонул ковчег!
 
В моей груди огонь с горы Хорив
Внезапно вспыхнул, сердце озарив.
 
И если б не неистовство огня,
То слезы затопили бы меня,
 
А если бы не слез моих поток,
Огонь священный грудь бы мне прожег.
 
Не испытал Иаков ничего
В сравненье с болью сердца моего,
 
И все страданья Иова - ручей,
Текущий в море горести моей.
 
Когда бы стон мой услыхал Аллах,
Наверно б, лик свой он склонил в слезах.
 
О, каравана добрый проводник,
Услышь вдали затерянного крик!
 
Вокруг пустыня. Жаждою томим,
Я словно разлучен с собой самим.
 
Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.
 
И только духу внятен тот язык -
Тот бессловесный и беззвучный крик.
 
Земная даль - пустующий чертог,
Куда он вольно изливаться мог.
 
И мироздание вместить смогло
Все, что во мне сверкало, билось, жгло -
 
И, истиной наполнившись моей,
Вдруг загорелось сонмами огней.
 
И тайное мое открылось вдруг,
Собравшись в солнца раскаленный круг.
 
Как будто кто-то развернул в тиши
Священный свиток - тайнопись души.
 
Его никто не смог бы прочитать,
Когда б любовь не сорвала печать.
 
Был запечатан плотью тайный свет,
Но тает плоть - и тайн у духа нет.
 
Все мирозданье - говорящий дух,
И книга жизни льется миру в слух.
 
А я... я скрыт в тебе, любовь моя.
Волною света захлебнулся я.
 
И если б смерть сейчас пришла за мной,
То не нашла б приметы ни одной.
 
Лишь эта боль, в которой скрыт весь "я",-
Мой бич? Награда страшная моя!
 
Из блеска, из надмирного огня
На землю вновь не высылай меня.
 
Мне это тело сделалось чужим,
Я сам желаю разлучиться с ним.
 
Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь,-
Текущий огнь, горящая любовь!
 
О, как сказать мне, что такое ты,
Когда сравненья грубы и пусты!
 
Рокочут речи, как накат валов,
А мне все время не хватает слов.
 
О, этот вечно пересохший рот,
Которому глотка недостает!
 
Я жажду жажды, хочет страсти страсть,
И лишь у смерти есть над смертью власть.
 
Приди же, смерть! Сотри черты лица!
Я - дух, одетый в саван мертвеца.
 
Я весь исчез, мой затерялся след.
Того, что глаз способен видеть,- нет.
 
Но сердце мне прожгла внезапно весть
Из недр: "Несуществующее есть!"
 
Ты жжешься, суть извечная моя,-
Вне смерти, в сердцевине бытия,
 
Была всегда и вечно будешь впредь.
Лишь оболочка может умереть.
 
Любовь жива без губ, без рук, без тел,
И дышит дух, хотя бы прах истлел.
 
Нет, я не жалуюсь на боль мою,
Я только боли этой не таю.
 
И от кого таиться и зачем?
Перед врагом я буду вечно нем.
 
Он не увидит ран моих и слез,
А если б видел, новые принес.
 
О, я могу быть твердым, как стена,
Но здесь, с любимой, твердость не нужна.
 
В страданье был я терпеливей всех,
Но лишь в одном терпенье - тяжкий грех:
 
Да не потерпит дух мой ни на миг
Разлуку с тем, чем жив он и велик!
 
Да ни на миг не разлучится с той,
Что жжет его и лечит красотой.
 
О, если свой прокладывая путь,
Входя в меня, ты разрываешь грудь,-
 
Я грудь раскрыл - войди в нее, изволь,-
Моим блаженством станет эта боль.
 
Отняв весь мир, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.
 
Тебе покорный, я принять готов
С великой честью всех твоих рабов:
 
Пускай меня порочит клеветник,
Пускай хула отточит свой язык,
 
Пусть злобной желчи мне подносят яд -
Они мое тщеславье поразят,
 
Мою гордыню тайную гоня,
В борьбу со мною вступят за меня.
 
Я боли рад, я рад такой борьбе,
Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.
 
Тебе ж вовек не повредит хула,-
Ты то, что есть, ты та же, что была.
 
Я вглядываюсь в ясные черты -
И втянут в пламя вечной красоты.
 
И лучше мне сгореть в ее огне,
Чем жизнь продлить от жизни в стороне.
 
Любовь без жертвы, без тоски, без ран?
Когда же был покой влюбленным дан?
 
Покой? О нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжет, как раскаленный ад.
 
Что ад, что рай? О, мучай, презирай,
Низвергни в тьму,- где ты, там будет рай.
 
Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем? -
Пустыней станет без тебя эдем.
 
Мой бог - любовь. Любовь к тебе - мой путь.
Как может с сердцем разлучиться грудь?
 
Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,
Когда меня ведет живая страсть?
 
Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг
Любовь к другой, я был бы еретик.
 
Любовь к другой? А не к тебе одной?
Да разве б мог я оставаться мной,
 
Нарушив клятву неземных основ,
Ту, что давал, еще не зная слов,
 
В преддверье мира, где покровов нет,
Где к духу дух течет и к свету свет?
 
И вновь клянусь торжественностью уз,
Твоим любимым ликом я клянусь,
 
Заставившим померкнуть лунный лик;
Клянусь всем тем, чем этот свет велик,-
 
Всем совершенством, стройностью твоей,
В которой узел сцепленных лучей,
 
Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг
И победил непобедимость мук:
 
"Мне ты нужна! И я живу, любя
Тебя одну, во всем - одну тебя!
 
Кумирам чужд, от суеты далек,
С души своей одежды я совлек
 
И в первозданной ясности встаю,
Тебе открывши наготу мою.
 
Чей взгляд смутит меня и устыдит?
Перед тобой излишен всякий стыд.
 
Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров
Любых обрядов, и имен, и слов.
 
И даже если вся моя родня
Начнет позорить и бранить меня,
 
Что мне с того? Мне родственны лишь те,
Кто благородство видит в наготе.
 
Мой брат по вере, истинный мой брат
Умен безумьем, бедностью богат.
 
Любовью полн, людей не судит он,
В его груди живет иной закон,
 
Не выведенный пальцами писца,
А жаром страсти вписанный в сердца.
 
Святой закон, перед лицом твоим
Да буду я вовек непогрешим.
 
И пусть меня отторгнет целый свет! -
Его сужденье - суета сует.
 
Тебе открыт, тебя лишь слышу я,
И только ты - строжайший мой судья".
 
И вот в молчанье стали вдруг слышны
Слова из сокровенной глубины.
 
И сердце мне пронзили боль и дрожь,
Когда, как гром, раздался голос: "Ложь!
 
Ты лжешь. Твоя открытость неполна.
В тебе живу еще не я одна.
 
Ты отдал мне себя? Но не всего,
И себялюбье в сердце не мертво.
 
Вся тяжесть ран и бездна мук твоих -
Такая малость, хоть и много их.
 
Ты сотни жертв принес передо мной,
Ну, а с меня довольно и одной.
 
О, если бы с моей твоя судьба
Слились - кясра и точка в букве "ба"!
 
О, если б, спутав все свои пути,
Ты б затерялся, чтоб меня найти,
 
Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,
 
И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы тихо смог.
 
Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живешь во мне.
 
И мне в себя войти ты не даешь,
И потому все эти клятвы - ложь.
 
Как страстен ты, как ты велеречив,
Но ты - все ты. Ты есть еще, ты жив.
 
Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя,- умри!"
 
И я, склонясь, тогда ответил ей:
"Нет, я не лжец, молю тебя - убей!"
 
Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.
 
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,
 
Та смерть, что, грань меж нами разруби,
Разрушит "я", чтоб влить меня в тебя.
 
(Разрушит грань - отдельность двух сердец,
Смерть - это выход в жизнь, а не конец,
 
Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,
 
Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд - единое вино.)
 
Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,-
 
Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден.
 
Где мертвый жив, а длящий жизнь - мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец,
 
И где царит над миром только тот,
Кто ежечасно царство раздает.
 
И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, месяц и заря.
 
Но эта слава всходит в глубине,
Внутри души, и не видна вовне.
 
Ее свеченье видит внешний взор,
Как нищету, бесчестье и позор.
 
Я лишь насмешки слышу от людей,
Когда пою им о любви своей.
 
"Где? Кто? Не притчей, прямо говори!" -
Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,
 
Что ты живешь в родящей солнце тьме,-
Они кричат: "Он не в своем уме!"
 
И брань растет, летит со всех сторон...
Что ж, я умом безумца наделен:
 
Разбитый - цел, испепеленный - тверд,
Лечусь болезнью, униженьем горд.
 
 
 
Не ум, а сердце любит, и ему
Понятно непонятное уму.
 
А сердце немо. Дышит глубина,
Неизреченной мудрости полна.
 
И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: "Молчи!"
 
Пускай о том, что там, в груди, живет,
Не знают ребра и не знает рот.
 
Пускай не смеет и не сможет речь
В словесность бессловесное облечь.
 
Солги глазам и ясность спрячь в туман -
Живую правду сохранит обман.
 
Прямые речи обратятся в ложь,
И только притчей тайну сбережешь.
 
И тем, кто просит точных, ясных слов,
Я лишь молчанье предложить готов.
 
Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню ее от самого себя,
 
От глаз и мыслей и от рук своих,-
Да не присвоят то, что больше их:
 
Глаза воспримут образ, имя - слух,
Но только дух обнимет цельный дух!
 
А если имя знает мой язык,-
А он хранить молчанье не привык,-
 
Он прокричит, что имя - это ты,
И ты уйдешь в глубины немоты.
 
И я с тобой. Покуда дух - живой,
Он пленный дух. Не ты моя, я - твой.
 
Мое стремление тобой владеть
Подобно жажде птицу запереть.
 
Мои желанья - это западня.
Не я тебя, а ты возьми меня
 
В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились,
 
Где уши видят и внимает глаз...
О, растворения высокий час.
 
Простор бессмертья, целостная гладь -
То, что нельзя отдать и потерять.
 
Смерть захлебнулась валом бытия,
И вновь из смерти возрождаюсь я.
 
 
 
Но я иной. И я, и ты, и он - Все - я.
Я сам в себе не заключен.
 
Я отдал все. Моих владений нет,
Но я - весь этот целокупный свет.
 
Разрушил дом и выскользнул из стен,
Чтоб получить вселенную взамен.
 
В моей груди, внутри меня живет
Вся глубина и весь небесный свод.
 
Я буду, есмь, я был еще тогда,
Когда звездою не была звезда.
 
Горел во тьме, в огне являлся вам,
И вслед за мною всех вас вел имам.
 
Где я ступал, там воздвигался храм,
И кибла киблы находилась там.
 
И повеленья, данные векам,
Я сам расслышал и писал их сам.
 
И та, кому в священной тишине
Молился я, сама молилась мне.
 
О, наконец-то мне постичь дано:
Вещающий и слышащий - одно!
 
Перед собой склонялся я в мольбе,
Прислушивался молча сам к себе.
 
Я сам молил, как дух глухонемой,
Чтоб в мой же слух проник бы голос мой;
 
Чтоб засверкавший глаз мой увидал
Свое сверканье в глубине зеркал.
 
Да упадет завеса с глаз моих!
Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,
 
Чтоб вечное расслышать и взглянуть
В саму неисчезающую суть,
 
Священную основу всех сердец,
Где я - творение и я - творец.
 
Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух
Без образа - творящий образ дух.
 
От века сущий, он творит, любя,
Глаза и уши, чтоб познать себя.
 
Я слышу голос, вижу блеск зари
И рвусь к любимой, но она внутри.
 
И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,
Весь претворясь в безликую любовь.
 
В одну любовь. Я все. Я отдаю
Свою отдельность, скорлупу свою.
 
И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз -
Нет ничего, что восхищало вас.
 
Я стал сквозным - да светится она
Сквозь мой покров, живая глубина!
 
Чтоб ей служить, жить для нее одной,
Я отдал все, что было только мной:
 
Нет "моего". Растаяло, как дым,
Все, что назвал я некогда моим.
 
И тяжесть жертвы мне легка была:
Дух - не подобье вьючного осла.
 
Я нищ и наг, но если нищета
Собой гордится - это вновь тщета.
 
Отдай, не помня, что ты отдаешь,
Забудь себя, иначе подвиг - ложь.
 
Признанием насытясь дополна,
Увидишь, что мелеет глубина,
 
И вдруг поймешь среди пустых похвал,
Что, все обретши, душу потерял.
 
Будь сам наградой высшею своей,
Не требуя награды от людей.
 
Мудрец молчит. Таинственно нема,
Душа расскажет о себе сама,
 
А шумных слов пестреющий черед
Тебя от тихой глуби оторвет,
 
И станет чужд тебе творящий дух.
Да обратится слушающий в слух,
 
А зрящий - в зренье! Поглощая свет,
Расплавься в нем! - Взирающего нет.
 
С издельем, мастер, будь неразделим,
Сказавший слово - словом стань самим.
 
И любящий пусть будет обращен
В то, чем он полн, чего так жаждет он.
 
 
 
О, нелегко далось единство мне!
Душа металась и жила в огне.
 
Как много дней, как много лет подряд
Тянулся этот тягостный разлад,
 
Разлад с душою собственной моей:
Я беспрестанно прекословил ей,
 
И, будто бы стеной окружена,
Была сурова и нема она.
 
В изнеможенье, выбившись из сил,
О снисхожденье я ее просил.
 
Но если б снизошла она к мольбам,
О том бы первым пожалел я сам.
 
Она хотела, чтобы я без слез,
Без тяжких жалоб бремя духа нес.
 
И возлагала на меня она
(Нет, я - я сам) любые бремена.
 
И наконец я смысл беды постиг
И полюбил ее ужасный лик.
 
Тогда сверкнули мне из темноты
Моей души чистейшие черты.
 
О, до сих пор, борясь с собой самим,
Я лишь любил, но нынче я любим!
 
Моя любовь, мой бог - душа моя.
С самим собой соединился я.
 
О, стройность торжествующих глубин,
Где мир закончен, ясен и един!
 
Я закрывал глаза, чтобы предмет
Не мог закрыть собой глубинный свет.
 
Но вот я снова зряч и вижу сквозь
Любой предмет невидимую ось.
 
Мои глаза мне вновь возвращены,
Чтоб видеть в явном тайну глубины
 
И в каждой зримой вещи различить
Незримую связующую нить.
 
Везде, сквозь все - единая струя.
Она во мне. И вот она есть я.
 
Когда я слышу душ глубинный зов,
Летящий к ней, я отвечать готов.
 
Когда ж моим внимаете словам,
Не я - она сама глаголет вам.
 
Она бесплотна. Я ей плоть мою,
Как дар, в ее владенье отдаю.
 
Она - в сей плоти поселенный дух.
Мы суть одно, сращенное из двух.
 
И как больной, что духом одержим,
Не сам владеет существом своим,-
 
Так мой язык вещает, как во сне,
Слова, принадлежащие не мне.
 
Я сам - не я, затем что я, любя,
Навеки ей препоручил себя.
 
О, если ум ваш к разуменью глух,
И непонятно вам единство двух,
 
И душам вашим не было дано
В бессчетности почувствовать одно,
 
То, скольким вы ни кланялись богам,
Одни кумиры предстояли вам.
 
Ваш бог един? Но не внутри - вовне,-
Не в вас, а рядом с вами, в стороне.
 
О, ад разлуки, раскаленный ад,
В котором все заблудшие горят!
 
Бог всюду и нигде. Ведь если он
Какой-нибудь границей отделен,-
 
Он не всецел еще и не проник
Вовнутрь тебя,- о, бог твой невелик!
 
Бог - воздух твой, вдохни его - и ты
Достигнешь беспредельной высоты.
 
Когда-то я раздваивался сам:
То, уносясь в восторге к небесам,
 
Себя терял я, небом опьянясь,
То, вновь с землею ощущая связь,
 
Я падал с неба, как орел без крыл,
И, высь утратив, прах свой находил.
 
И думал я, что только тот, кто пьян,
Провидит смысл сквозь пламя и туман
 
И к высшему возносит лишь экстаз,
В котором тонет разум, слух и глаз.
 
Но вот я трезв и не хочу опять
Себя в безмерной выси потерять,
 
Давно поняв, что цель и смысл пути -
В самом себе безмерное найти.
 
Так откажись от внешнего, умри
Для суеты и оживи внутри.
 
Уняв смятенье, сам в себе открой
Незамутненный внутренний покой.
 
И в роднике извечной чистоты
С самим собой соединишься ты.
 
И будет взгляд твой углубленно тих,
Когда поймешь, что в мире нет чужих,
 
И те, кто силы тратили в борьбе,
Слились в одно и все живут в тебе.
 
Так не стремись определить, замкнуть
Всецелость в клетку, в проявленье - суть.
 
В бессчетных формах мира разлита
Единая живая красота,-
 
То в том, то в этом, но всегда одна,-
Сто тысяч лиц, но все они - она.
 
Она мелькнула ланью среди трав,
Маджнуну нежной Лейлою представ;
 
Пленила Кайса и свела с ума
Совсем не Лубна, а она сама.
 
Любой влюбленный слышал тайный зов
И рвался к ней, закутанной в покров.
 
Но лишь покров, лишь образ видел он
И думал сам, что в образ был влюблен.
 
Она приходит, спрятавшись в предмет,
Одевшись в звуки, линии и цвет,
 
Пленяя очи, грезится сердцам,
И Еву зрит разбуженный Адам.
 
И, всей душой, всем телом к ней влеком,
Познав ее, становится отцом.
 
С начала мира это было так,
До той поры, пока лукавый враг
 
Не разлучил смутившихся людей
С душой, с любимой, с сущностью своей.
 
И ненависть с далеких этих пор
Ведет с любовью бесконечный спор.
 
И в каждый век отыскивает вновь
Живую вечность вечная любовь.
 
В Бусейне, Лейле, в Аззе он возник,-
В десятках лиц ее единый лик.
 
И все ее любившие суть я,
В жар всех сердец влилась душа моя.
 
Кусаййир, Кайс, Джамиль или Маджнун
Один напев из всех звучащих струн.
 
Хотя давно окончились их дни,
Я в вечности был прежде, чем они.
 
И каждый облик, стан, лица овал
За множеством единое скрывал.
 
И, красоту единую любя,
Ее вбирал я страстно внутрь себя.
 
И там, внутри, как в зеркале немом,
Я узнавал ее в себе самом.
 
В той глубине, где разделений нет,
Весь сонм огней слился в единый свет.
 
И вот, лицо поднявши к небесам,
Увидел я, что и они - я сам.
 
И дух постиг, освободясь от мук,
Что никого нет "рядом" и "вокруг",
 
Нет никого "вдали" и в "вышине",-
Все дали - я, и все живет во мне.
 
"Она есть я", но если мысль моя
Решит, паря: она есть только я,
 
Я в тот же миг низвергнусь с облаков
И разобьюсь на тысячи кусков.
 
Душа не плоть, хоть дышит во плоти
И может плоть в высоты увести.
 
В любую плоть переселяться мог,
Но не был плотью всеобъявший бог.
 
Так, к нашему Пророку Гавриил,
Принявши облик Дихья, приходил.
 
По плоти муж, такой, как я и ты,
Но духом житель райской высоты.
 
И ангела всезнающий Пророк
В сем человеке ясно видеть мог.
 
Но значит ли, что вождь духовных сил,
Незримый ангел человеком был?
 
Я человек лишь, и никто иной,
Но горний дух соединен со мной.
 
О, если б вы имели благодать
В моей простой плоти его узнать,
 
Не ждя наград и не страшась огня,
Идти за мной и полюбить меня!
 
Я - ваше знанье, ваш надежный щит,
Я отдан вам и каждому открыт.
 
Во тьме мирской я свет бессонный ваш.
Зачем прельщает вас пустой мираж,
 
Когда ключом обильным вечно бьет
Живой источник всех моих щедрот?!
 
Мой юный друг, шаги твои легки!
На берегу остались старики,
 
А море духа ждет, чтобы сумел
Хоть кто-нибудь переступить предел.
 
Не застывай в почтении ко мне -
Иди за мною прямо по волне,
 
За мной одним, за тем, кто вал морской
Берет в узду спокойною рукой
 
И, трезвый, укрощает океан,
Которым мир воспламененный пьян.
 
Я не вожатый твой, я путь и дверь.
Войди в мой дух и внешнему не верь!
 
Тебя обманет чей-то перст и знак,
И внешний блеск введет в душевный мрак.
 
Где я, там свет. Я жив в любви самой.
Любой влюбленный - друг вернейший мой,
 
Мой храбрый воин и моя рука,
И у Любви бесчисленны войска.
 
 
 
Но у Любви нет цели. Не убей
Свою Любовь, прицел наметив ей.
 
Она сама - вся цель своя и суть,
К себе самой вовнутрь ведущий путь.
 
А если нет, то в тот желанный миг,
Когда ты цели наконец достиг,
 
Любовь уйдет внезапно, как порыв,
Слияние в разлуку превратив.
 
Будь счастлив тем, что ты живешь, любя.
Любовь высоко вознесла тебя.
 
Ты стал главою всех существ живых
Лишь потому, что сердце любит их.
 
Для любящих - племен и званий нет.
Влюбленный ближе к небу, чем аскет
 
И чем мудрец, что, знаньем нагружен,
Хранит ревниво груз былых времен.
 
Сними с него его бесценный хлам,
И он немного будет весить сам.
 
Ты не ему наследуешь. Ты сын
Того, кто знанье черпал из глубин
 
И в тайники ума не прятал кладь,
А всех сзывал, чтобы ее раздать.
 
О, страстный дух! Все очи, все огни
В своей груди одной соедини!
 
И, шествуя по Млечному Пути,
Полой одежд горящих мрак смети!
 
 
 
Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.
Со всеми будь, но избегай общин.
 
Их основал когда-то дух, но вот
Толпа рабов, отгородясь, бредет
 
За буквой следом, накрепко забыв
Про зов свободы и любви порыв.
 
Им не свобода - цепи им нужны.
Они свободой порабощены.
 
И, на колени пав, стремятся в плен
К тому, кто всех зовет восстать с колен.
 
Знакомы им лишь внешние пути,
А дух велит вовнутрь себя войти
 
И в глубине увидеть наконец
В едином сердце тысячи сердец.
 
Вот твой предел, твоих стремлений край,
Твоей души сияющий Синай.
 
Но здесь замри. Останови полет,
Иначе пламя грудь твою прожжет.
 
И, равновесье обретя, вернись
К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.
 
 
 
О, твердь души! Нерасторжимость уз!
Здесь в смертном теле с вечностью союз
 
И просветленность трезвого ума,
Перед которым расступилась тьма!
 
Я только сын Адама, я не бог,
Но я достичь своей вершины смог
 
И сквозь земные вещи заглянуть
В нетленный блеск, божественную суть.
 
Она одна на всех, и, верен ей,
Я поселился в центре всех вещей.
 
Мой дух - всеобщий дух, и красота
Моей души в любую вещь влита.
 
О, не зовите мудрецом меня,
Пустейший звук бессмысленно бубня.
 
Возьмите ваши звания назад,-
Они одну лишь ненависть плодят.
 
Я то, что есть. Я всем глазам открыт,
Но только сердце свет мой разглядит.
 
Ум груб, неповоротливы слова
Для тонкой сути, блещущей едва.
 
Мне нет названий, очертаний нет.
Я вне всего, я - дух, а не предмет.
 
И лишь иносказания одни
Введут глаза в незримость, в вечность - дни,
 
Нигде и всюду мой незримый храм,
Я отдаю приказы всем вещам.
 
 
 И слов моих благоуханный строй
 Дохнет на землю вечной красотой.
 
 И, подчинись чреде ночей и утр,
Законам дней, сзываю всех вовнутрь,
 
 Чтоб ощутить незыблемость основ
 Под зыбью дней и под тщетою слов.
 
 Я в сердцевине мира утвержден. 
 Я сам своя опора и закон.
 
 И, перед всеми преклонясь в мольбе, 
 Пою хвалы и гимны сам себе.
 
 Перевод З. Миркиной**

Источник: 
Ибн аль Фарид. Большая касыда (отрывок). 
http://www.sufism.ru/libr/txt/great_kasyda.htm 

Другие название произведения: Большая таийя / Назм ас-сулук / Путь праведника
 
Примечания: 
 
* Касыда (араб.), жанровая поэтическая форма в литературах народов Ближнего и Среднего Востока, Средней и Южной Азии. Панегирическое стихотворение, восхваляющее какое-либо влиятельное лицо. Формальные признаки: значительный объём (от 20 до 200 бейтов), монорим (рифмовка по системе аа ба ва да...) и трёхчастная композиция. По средневековому канону Касыда начинается с «насиба», лирического вступления, в котором автор оплакивает разлуку с возлюбленной, затем следует описание путешествия поэта к восхваляемому лицу и, наконец, главная часть - восхваление. С 11-12 вв. появляются также философские Касыда Непременное упоминание в Касыда имён влиятельных особ, а иногда дат и исторических событий делает их важным историческим источником. Выдающиеся мастера Касыда - арабские поэты Имру-уль-Кайс (6 в.) и Абу Таммам (9 в.), персидско-таджикские поэты Унсури, Апвари (11 в.), азербайджанский поэт Хагани (12 в.). 
Лит.: Крачковский И. Ю., Арабская поэзия, Избр. соч., т. 2, М., 1956; Бертельс Е. Э., История персидско-таджикской литературы, М., 1960. 
http://bse.sci-lib.com/article059836.html 
 
**. Перевод выполнен Зинаидой Александровной Миркиной. Постичь глубину поэзии Ибн Аль Фарида мы можем благодаря тому, что духовный опыт Зинаиды Александровны позволил её выразить в словах то, что скрыто за словами. 
Автобиографию этой уникальной женщины с описанием духовного переживания изменившего её жизнь можно прочитать на страниц е сайта pomeranz.ru

"Большая касыда" - это уникальное явление в мировой поэзии, психологии и эзотерике. Впервые в поэтической форме переданы переживания человека становящегося святым. Ибн аль-Фарид Абу Хафс Омар ибн Али ас-Сади (1181-1234), арабский суфийский поэт. Обучался шариату. Позже обратился к суфизму и несколько лет провел в уединении на горе Мокаттам, занимаясь аскезой. Около пятнадцати лет провел в Мекке. Тема страстной любви, в которой любящий теряет свое "я", пронизывает всю поэму Ибн аль-Фарида.

 

Ибн Аль-Фарид (عمر بن علي بن الفارض,`Umar ibn `Alī ibn al-Fārid‎‎ /Омар-Абу Хафс ибн-Абиль-Хасан Али-Шерефеддин/, по прозвищу — «султан аль-'ашикин», царь влюблённых),

(1181–1234), арабский суфийский поэт. родился в 1181 в каире, в благочестивой семье, заботившейся о богословском образовании сына, обучавшемуся шафиитскому (шафииты – сторонники одной из четырех религиозно-правовых школ, придерживающихся умеренных, компромиссных взглядов) праву – шариату. позже обратился к суфизму и несколько лет провел в уединении на горе мокаттам (под каиром), занимаясь аскезой и предаваясь размышлениям. после смерти отца, при котором он находился некоторое время, прервав отшельничество, ибн аль-фарид вернулся к аскетической жизни и странствиям в поисках истины. около пятнадцати лет провел в мекке. в каир возвратился с почетом, как ревностный служитель религии. читал проповеди в аль-азхаре, соборной мечети каира, которые часто посещал султан аль-камиль. умер ибн аль-фарид в каире в 1234. был похоронен у подножья горы мокаттам в «долине немощных».

тонкий, впечатлительный человек, не отступавший от канонов аскезы, ибн аль-фарид стремился достичь состояния единения с богом («вахда»). для обретения такого состояния суфии ограждают себя от мира, умерщвляют плоть, предаются «зикру», т.е. повторению определенных формул, слов, сопровождаемому иногда музыкой, танцами. этот ритуал помогает пройти путь («тарикат») к конечному состоянию «фана», в котором к суфию приходит откровение («кашф») и его взор озаряется видением истины. совершается любовное соитие любящего с возлюбленной, с богом. тема страстной любви, в которой любящий теряет свое «я», пронизывает всю поэзию ибн аль-фарида.

наиболее известными циклами стихов, выражающих мистические искания ибн аль-фарида, являются винная касыда и путь праведника (или большая тайна). винная касыда представляет собой гимн вину, погружающему человека в состояние отрешенности от мирских дум и забот и близком к «фана». поэтому вино, виночерпий и опьянение, виноградная лоза становятся поэтическими символами суфийского «пути». «тело – наш виноградник, а дух в нас – вино», «мне сказали, что пьют только грешники. нет! грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет», «мне открывает тайну опьяненье, закрытую для трезвого ума» (перевод з.миркиной). в сочинении путь праведника рисуются мучительные переживания, сопровождающие восхождение к богу. ибн аль-фарид – один из немногих поэтов-суфиев, а может быть и единственный, кто смог так остро и точно выразить, что путь к богу (как у христа путь на голгофу) идет через страдание, боль, муки, через отказ от покоя. «что мне покой? не любя и не веря, жить? – свой покой я бросаю в пожар... радость горенья, богатство потери!...», «сладкая боль – бесконечность терпенья, тайная рана – богатство мое». он пишет о «счастье муки», о священном и неистовом огне любви, в котором может сгореть возлюбленный (как мотылек, летящий на огонь свечи и сгорающий в нем, – еще один из суфийских образов), о любви, подобной смерти. и эта любовь, эти муки отрешения от своего «я» должны привести к единению с богом, лицезрению истины. «я сам исчез, и только ты одна моим глазам, глядящим внутрь, видна. так, полный кубок пригубя, себя забыв, я нахожу тебя».

ибн аль-фарид, страстно стремившийся к растворению в боге, оставался мыслителем. сознание оставалось для него барьером, препятствующим переходу за черту, где происходит полная утрата себя в объекте любви, подлинное единение любящего с возлюбленной, но и реальная гибель, смерть. сознание возвращало его к его «я». отрывало от бога, разрушало единство: «когда ж, опомнясь, вижу вновь черты земного мира, – исчезаешь ты». и бог-возлюбленная бросает ему гневный упрек. «но ты не входишь, ты стоишь вовне, не поселился, не живешь во мне. и мне в себя войти ты не даешь, и потому все эти клятвы – ложь. как страстен ты, как ты велеречив, но ты – все ты. ты есть еще, ты жив».

было немало суфиев, которые переступали порог жизни и смерти, соединяясь таким образом с богом, к которому были устремлены. ибн аль-фарид, подобно другим мыслителям, пережившим опыт мистического постижения истины (аль-газали, ибн араби, ибн сина), сохранял свое разумное «я» и попытался описать пережитое им состояние близости к бытию, единому, богу. это переживание помогло ему выработать особое, свойственное суфиям, отношение к миру, понимание себя как личности, понимание веры как веры личной, обретенной в мучительных поисках, а не готовой, предложенной богословами. эту веру ибн аль-фарид готов был отстаивать, отвечая за нее только перед богом. «и пусть меня отторгнет целый свет! – его сужденье – суета сует. тебе открыт, тебя лишь слышу я, и только ты – строжайший мой судья». глубина переживаний, мысли, выраженные в поэмах ибн аль-фарида, эмоциональное напряжение, пронизывающее его стихи, определили их уникальность – они справедливо считаются шедеврами средневековой арабской поэзии. (krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/al-farid_ibn.html)