Егоркины отцы, или Смерть Лены

      Пузцо кошмарека болталось поверх резинки трикушек и было похоже на презерватив, наполненный водой. Пузцо вызывало в памяти слово «гондон» и желание выкинуть этот гондон вместе со всем его содержимым в унитаз и поскорее смыть.   
    Этот кошмарек с пузцом стал сниться Уллюкаеву регулярно. Примерно раз в две-три недели. Кошмарек был не страшный и словом «кошмар» его никак нельзя было назвать. Иногда вместе с пузцом снилось само слово «кошмарек». Не «кошмарик», как было бы правильно, а через «е» – «кошмарек»…
    Слово «кошмарек» каждый раз имело какой-то новый облик, деталями не запоминающийся, но всегда пугающий буквой «е» вместо «и». Впрочем, объяснение этой «е» имелось в реальности.
    Все началось лет двадцать пять назад. И до поры дремало. А полтора года назад проснулось. Уллюкаева вычислила его древняя подруга Лена. Когда-то, в конце восьмидесятых, когда со спиртным была страшная напряженка из-за проходившей в те годы борьбы с пьянством, Уллюкаев, нередко, иногда с друзьями, заруливал к Лене, у которой всегда было что выпить.  
    Лена работала библиотекарем и неплохо знала русскую и мировую литературу. Эти знания совершенно не мешали ей гнать самогон. Но никогда она не угощала гостей самогоном. Лена делала настойки. Вишневые, малиновее, смородиновые, яблочные, сливовые, все не вспомнишь. Их-то, эти настойки, Лена укрепляла самогоном, который, как бы растворяясь во фруктово-ягодной среде приобретал ее вкус, можно сказать, облагораживался. Почти переставал быть самогоном и становился вином. Но довольно крепким – от 20 до 30 градусов. Пары стаканов такого вина иногда хватало для того, чтобы превратиться из убитого унылой реальностью человечешки в непобедимого орла и прямо из квартиры Лены полететь куда-нибудь в поисках подвигов.  
    У Лены был сын Егор. Егорка. Маленький мальчишка, готовый признать отцом любого из Лениных друзей. Во время застолья он обычно подходил к одному из мужчин, становился рядом и, маленький, снизу в верх, внимательно смотрел на его лицо, пытаясь поймать взгляд. Наконец поймав, спрашивал: «Можно я сяду к вам?». Естественно, никто из поддатых мужчин не говорил «Нет». Наоборот, каждый тут же сажал мальчишку на колени и порой на полчаса как бы выпадал из застолья.
    А не выпасть было нельзя. Попав на колени, Егорка сразу переходил на ты и каждого мужчину ошарашивал вопросом: «Ты будешь моим папой?». Правда, ошарашивал не сразу. Перед этим вопросом он обычно задавал два-три других. «Ты будешь еще приходить к нам в гости?», «Ты купишь мне заводную машину (конструктор, фонарик и т. д.)?». Получив положительные ответы, Егорка задавал главный, про папу.
    Поддатенького мужичка сбить с толку несложно. Но этот вопрос некоторых друзей Лены напрягал так, что они уже никогда не заходили к ней, несмотря на всю нестерпимую алкогольную жажду.
    Другие, менее тонкие, натуры, согласившись стать «отцами», приходили к Лене с заводными машинами, фонариками, плюшевыми мишками. Иных пробивало на одежду, обувь, книги. «Отцов» у Егорки было много. Поэтому одет и обут он был до поры до времени неплохо.
    Но в девяносто втором году крепкие настойки Лены перестали быть актуальными, поскольку рухнул Советский Союз, а борьба с пьянством была заменена алкоголизацией населения. Любое пойло можно было купить на каждом шагу. Правда, водочные карточки действовали до девяносто третьего года. По ним давали водку подешевле, чем без карточек.
    В связи с этими историческими переменами «отцов» у Егорки поубавилось. Но некоторые все еще функционировали, заглядывая в душевную квартиры душевной Лены уже со своим алкоголем. А года через три Егорке исполнилось 12 лет и все «отцы» ему резко опротивели. Сначала он перестал участвовать в маминых застольях в качестве сидельца на коленях. А через год начал устраивать Лене скандалы, требуя прекратить «пьянки в квартире».
    На самом деле даже с очень большой натяжкой нельзя было назвать пьянками посиделки с пением песен под гитару, чтением стихов, слушанием новых пластинок, иногда танцами, поскольку к Лене приходили не только друзья, но и подруги.
    Из Егорки к его 13-14 годам вылупилось довольно хитрое, изощренное в выдумках все новых и новых претензий к одинокой стареющей матери и весьма говнистое существо.   
    Это существо своим сверхчутьем почувствовало, что его мать не просто испытывает комплекс вины перед ним, а вся погружена в этот комплекс. С головой. Захлебывается в нем. Злобный подросток делал все, чтобы его мать не могла хотя бы голову высунуть из своего комплекса и отдышаться.
    Постепенно Егорка превратил Лену в домработницу, которая к тому же обязана была еще и работать в библиотеке и на свою почти символическую зарплату одевать, кормить и поить сына. Поить – во всех смыслах. И не только Егорку. А всю его многочисленную компанию. Вместо компаний Лены в ее ни разу не ремонтированной двухкомнатной хрущобе стали собираться друзья и подруги Егорки. К окончанию 11 класса Егорка стал алкоголиком.
    Но Лена как бы не замечала того, что ее сын – алкоголик.  Тем более. что иногда случались поводы думать, что не такой уж он конченный алкоголик. Через год после школы поступил в вуз. Правда, не проучился и пары лет. Потом поступил в другой. Опять ненадолго. Научился ремонтировать компьютеры. Но сколько зарабатывал – пропивал больше. Естественно, за счет Лены.  Женился. Развелся. Иногда на улице видел кого-нибудь из своих «отцов».Хмуро, не здороваясь, проходил мимо. А потом куда-то исчез. Лена исчезла еще раньше.

    И вдруг полтора года назад звонок на мобильник:
- Уллюкаев, это – Лена, ты помнишь меня?
- Конечно, помню.
- Помоги! У меня катастрофа!
- В чем дело?
- Долго рассказывать. Просто приди ко мне. Желательно на всю ночь. Все увидишь и поймешь.
- На всю ночь? Я почти всегда женат. И женам своим не изменяю. Ты же знаешь.
- Типа шутишь? Ты мне совсем для другого нужен. Очень прошу.
Уллюкаев пришел к Лене зимним вечером. И ужаснулся, увидев, что  двухкомнатная убогая хрущоба, в которой он последний раз бывал в  середине девяностых, ни разу не ремонтировалась с советских времен.
    Перекошенные деревянные не закрывающиеся двери, расхлябанный скрипучий пол, вечно текущий унитаз, бачок со шнурком, электроплита с одной действующей конфоркой, полусгнившие окна, которые особенно заметны с улицы на фоне повсеместных стеклопакетов.

И только входная дверь была не деревянной, а железной. С деревянными входными дверьми, которые в хрущобах открывались внутрь, одним пинком, жить в девяностые годы стало опасно. Железная дверь была единственным ремонтом, на который у Лены хватило сил.
    Лена сильно изменилась. Поседела. Потускнела. Постарела. Потолстела. И стала ниже ростом. Бабка пенсионного возраста. Уллюкаев, увидев ее, слегка испугался: он ведь старше ее, неужели и он выглядит таким древним дедулькой? Но Лена тут же успокоила его словами:
- Уллюкаев ты не меняешься. Каким был в восьмидесятые, такой же сегодня.
- Ты тоже, - соврал Уллюкаев. - Посвящай в свои проблемы.
- А вот моя проблема, - сказала Лена и распахнула дверь маленькой комнаты. На диване валялся совершенно голый пьяный пузатый мужик. - Узнаешь?
- Нет.
- Это Егор. Точнее, то, во что он превратился.
- Жуть!
- Да, жуть. Уже года четыре он почти не выходит из квартиры. А если и выходит, то только ночью. Его ежедневная еда – пять литров пива, пачка соленых орешков, полбулки хлеба,  пачка сигарет. Иногда – несколько картофелин. Иногда – грамм триста настойки.  

    Лена тоже почти не выходила из дома. Ей было стыдно. Казалось, что все люди на улице смотрят на нее с укором: во что ты превратила своего сына! Лена целыми днями тупо сидела на одном месте и ждала приказов Егорки: эй, принеси чего-нибудь пожрать! Эй, я обоссался, вытри пол в моей комнате! Эй, дай денег на пиво!
    Уже с год Лена ловила себя на страшном желании. Она хотела умереть. И не просто хотела, а мечтала умереть. В ее мечтах смерть была не только избавительницей от страданий, но и дверью для Егорки в лучшую жизнь. Ведь сколько в нем ненависти к ней. Эта ненависть мешает ему жить. И она, мать, виновата в этой ненависти – считала Лена. А вот уйдет она из жизни, некого станет Егорке ненавидеть. И пойдут у него дела на лад.
    Покончить жизнь самоубийством Лена не решалась. Всю жизнь атеистка, она все же слышала, что самоубийство – самый страшный грех, какой только бывает на земле. И вдруг этот ее грех закроет Егорке дорогу к лучшей жизни?
    Радужные мечты о смерти долго не длились. Превращались в темное пятно безысходности и отчетливого понимания, что своим уходом она Егорку не спасет. Наоборот, сделает ему только хуже. Совершенно неприспособленный к жизни, он долго не протянет без нее. Во время таких погружений в безысходность, Лена внезапно вспомнила Егоркиных «отцов». Ведь они же друзья. Хотя и бывшие. Но, может, помогут?    
    Пересиливая себя, пошла к соседке, с просьбой позвонить с ее телефона. От своего телефона Лена давно отказалась, поскольку нечем было платить за него. Мобильника не имела по той же причине. Денег хватало только на то, чтобы платить за интернет, без которого Егорка не мог жить. Он жил одновременно в двух субстанциях – в пиве и в интернете. Без них он сожрал бы собственную мать живьем.  
    Соседка позвонить разрешила. Но сказала, что телефон у нее не безлимитный. Платит она повременно и поэтому Лена должна будет заплатить ей за свои звонки. Куда деваться, согласилась. Звонила долго. Многие номера не отвечали. Наводила справки. Попутно выяснила, что нескольких «отцов» уже нет на этом свете. Наконец нашла двоих – Уллюкаева и Петрова. Сидя под прицельным взглядом соседки, изо всех сил старалась удержать на лице улыбку, чтобы она не упала с лица и не разбилась вдребезги. Обоих «отцов» пригласила к себе. Оба долго отказывались, но, когда Лена сказала, что она очень нуждается в помощи, согласились.
    Пришли. Два седовласых крепких пенсионера. Оба оказались уже давно не пьющими. Но все еще работающими, хотя и на пенсии. Суть проблемы поняли моментально. Сказали: лечить его надо. Петров считал, что лечить надо в психушке, Уллюкаев – в наркологии. Лена с ужасом поймала себя на мысли, что ей все равно, где, только бы увезли его куда-нибудь и желательно прямо сейчас. И спросила: «А можно сделать так, чтобы его сегодня забрали в больницу?» . «Отцы» переглянулись, вытащили мобильные телефоны и начали куда-то звонить. Выяснилось, что в наркологию  больного берут только с его согласия. А в психушку можно определить и по заявлению родственников.
    Зять Петрова работал в горздраве и, конечно, знал главврача психушки. Более того, учился с ним в мединституте на одном курсе. Примерно через полчаса после звонка зятю приехала машина с врачем и санитарами, и сонный Егорка был наспех одет, на всякий случай привязан к носилкам и увезен. Лена написала и подписала необходимые бумаги. «Отцы» ушли. А Лена впервые за несколько лет полностью расслабилась и физически и душевно. Она тихо радовалась тому, что не надо прислушиваться к звукам в комнате сына. Не надо ждать, когда он уснет, чтобы лечь спать самой. Не надо ждать криков: эй, принеси! Эй, дай!
    Лена спокойно легла спать. И перед тем как уснуть, думала, что все теперь у нее хорошо. Егорку подлечат. Он вернется домой. И все у него пойдет на лад. Засыпая, Лена почувствовала себя свободной от вечной обязанности обеспечивать выживание сына. Она выполнила свой долг. Она может отдохнуть. Лена почувствовала себя счастливой. Уснула. И умерла.
    Обнаружилось это через пару дней. Когда Уллюкаев с Петровым пришли  попроведовать Лену и заодно узнать, почему она не ходит к Егорке?
    Похоронили Лену скромно. На поминках было несколько Егоркиных «отцов» и старые библиотекарши, с которыми Лена когда-то вместе работала.
    Егорку через полгода выпустили из психушки. Тут же жековская работница навела на него риэлтора. Через пару месяцев Егоркина квартира была продана. Егорка получил документ о том, что он – владелец дома в глухой деревушке. Дом оказался полуразрушенным сараем, без пола, наполовину без крыши и без печки, в котором и летом-то жить было невозможно, а зимой тем более.
    Егорка стал бомжом. Ночевал, где придется. Зимой и летом в компании двух-трех других бомжей сидел на маленьком пятачке, называемом «бомжатник», около универсама «Кора», с огромной картонной коробкой, на дне которой валялось несколько монет. Народ не очень-то жаловал бомжей и деньги им почти не подавал.  
    От бомжовой жизни Егорка заматерел и окреп. Худоба осталась. Зато исчезло его гандонообразное пузцо. В теле появилась небольшая сила. Почуяв ее, Егорка потешал прохожих. Приплясывал. Пытался петь песни. Однажды его пляски заметила рыжая девушка, которую звали также как Егоркину маму. Лена.
    Лена пожалела Егорку. И взяла его к себе. Подкормила. Откормила. Егорка пожирнел. И пока еще жив…