Диктатура и тирания

Разнообразие представлений о диктатуре

Право присутствует незримо, когда опыт разрешения типовых ситуаций внедряется в обычай общежития людей. К правовым нормам обращаются лишь за пределами обычных ситуаций: рождение и смерть физического или юридического лица, договор, конфликт. От правовых норм отказываются, когда они не способны решить вопрос о жизни и смерти социума. Или когда бюрократия решит, что ей выгоднее править ad hoc. Пусть даже такое правление будет предельно неэффективным. Выгода предопределяет поведение бюрократии.

Переходные состояния являют природу права и стимулируют обращение от умозрительного законотворчества к концептуально выверенному и связанному с жизнью. Выявив признаки ЧП, мы можем без особых усилий установить, находимся ли мы в условиях диктатуры или тирании.

Действительно, как пишет Шмитт, «право есть средство для достижения цели, каковая состоит в существовании общества; когда выясняется, что правовыми средствами общество спасти нельзя, происходит вмешательство силы, которая исполняет то, что нужно, и тогда это называется “спасительным деянием государственной власти” и становится тем пунктом, где право вливается в политику и в историю. Если говорить точнее, это, скорее, пункт, где право раскрывает свою истинную природу и где проявляется его чисто целевой характер, который прежде был ослаблен, возможно, тоже из соображений целесообразности. Тогда войну с внешним врагом и подавление мятежа внутри страны надо было бы считать не исключительными ситуациями, а идеальным случаем нормы, когда право и государство с непосредственной силой обнаруживают свой внутренний целевой характер».

С одной стороны, право являет себя в исключительных ситуациях, с другой – более или менее скрыто обеспечивает повседневность. Но ведь повседневность тоже может постепенно переродиться в гибельный процесс. Именно это мы и видим: в России либеральное законодательство, постепенно внедрившись всюду, ведет свою разрушительную работу - разрывает ткань общественных отношений, убивает традицию, попирает обычай. Уже само это состояние требует диктатуры – разрыва рутины и очищения права от гнилостных либеральных напластований.

Волевой акт преодоления гибельного состояния может не поспеть. И тогда болезнь будет исторгнута из национального организма другим путем – в условиях, когда война или мятеж ставят человека на грань жизни и смерти. Тогда либеральная рутина будет равнозначна немедленному самоубийству. Те, кто захочет выжить, сами перейдут к поведению, в котором не будет ничего от либеральных догм. И тогда диктатура родится «снизу» - как всеобщий образ жизни, как естественная реакция общества, всех людей, которые принимают иные «правила игры», чем те, что были приняты в условиях разлагающего душу порядка - тирании. Это диктатура – мера для исключительного состояния, принятая в конкретных целях и на ограниченный срок.

Исследуя либеральные взгляды на диктатуру, Шмитт заметил, что его критиков пугает уже сам термин. Они боятся жить в условиях диктатуры и приходят в ужас оттого, что даже на время правовое государство может перестать быть реальностью. «Если диктатура с необходимостью является “исключительным состоянием”, то перечислив то, что понимается под нормой, можно указать различные возможности для ее понятия: в государственно-правовом отношении она может означать упразднение правового государства, причем последнее, в свою очередь, тоже может пониматься по-разному - как такая разновидность осуществления государственной власти, при которой вмешательство в сферу гражданских прав, в право личной свободы и собственности допускается только на основании закона; или же как конституционная, возвышающаяся даже над законным вмешательством гарантия известных прав и свобод, которые отменяются при диктатуре. Если государство обладает демократической конституцией, то любой происходящий при исключительных обстоятельствах отказ от демократических принципов, любой акт государственной власти, осуществляемый без согласия большинства, может быть назван диктатурой. Если такое демократическое осуществление власти выдвигается в качестве общезначимого политического идеала, то диктатурой становится всякое государство, не придающее значения этим демократическим принципам».

В такую путаницу заходят либеральные теоретики. Фактически, для них любое государство рано или поздно определяется как диктатура. Прежде всего, свое собственное. Поэтому логичное развитие либеральных взглядов – антигосударственный нигилизм. Если волю большинства в каждом случае формально выяснить не удается, то нет необходимости в институтах, которые эту волю попирают. И более того, если воля большинства направляется против либеральных воззрений, то тем хуже для нее – даже государство, основанное на этой воле и учрежденное по-либеральному, для либерала неприемлемо.

«Если либеральный принцип неотчуждаемых прав и свобод человека принимается в качестве нормы, то нарушение этих прав должно расцениваться как диктатура и в том случае, если она основывается на воле большинства. Таким образом, диктатуру можно считать исключением как из демократических, так и из либеральных принципов, при том что последние  могут и не совпадать друг с другом».

Иначе говоря, диктатура у либерала и диктатура у национал-демократа определяются по-разному и имеют разную (даже противоположную) моральную оценку. Диктатура для либерала непереносима (зато вполне приемлема скрытая за либеральными лозунгами тирания), для национал-демократа она необходима как правовой институт чрезвычайного положения и подтверждения суверенности государства.

Шмитт пишет: «То, что должно считаться нормой, может быть позитивно определено либо действующей конституцией, либо неким политическим идеалом. Поэтому осадное положение называется диктатурой ввиду отмены позитивных конституционных определений, тогда как с революционной точки зрения диктатурой может быть назван весь существующий порядок, а понятие диктатуры – переведено из государственно-правовой плоскости в политическую. А там, где диктатурой (как в трудах теоретиков коммунизма) называется не только подлежащий устранению политический строй, но и поставленное в качестве цели собственное политическое господство, сущность понятия претерпевает дальнейшее изменение».

Здесь прослеживается иная противоположность: для «левака» диктатура является целью и средством осуществления власти (диктатура пролетариата), для националиста – только переходной формой от исчерпавшей себя правовой системы к новой, более эффективной и здоровой. Это различие требует и различия в терминах. Пролетарская диктатура, как известно, была основана только на насилии. Диктатура национальная может быть основана только на праве. Соответственно, пролетарскую (или бюрократическую) реакцию на ЧП нам придется назвать тиранией, а не диктатурой.

Далее Шмитт указывает: «Собственное государство, в его целокупности, называется диктатурой потому, что является инструментом перехода к чаемому состоянию общественной жизни, а его оправдание составляет уже и не просто политическая или даже позитивная конституционно-правовая, а философско-историческая норма. Благодаря этому диктатура – поскольку она, как исключительное состояние, сохраняет функциональную  зависимость от того, что ей отрицается, – тоже становится философско-исторической категорией».

Таким образом, от правовой номы мы приходим к мировоззрению, к политической науке, в которой определение «диктатуры» носит не правовой, а идеологический характер.  Диктатура нации или тирания пролетариата (охлоса), тирания бюрократии, тирания олигархии, деспотическая тирания? Изживание тирании или введение диктатуры вследствие насущной необходимости?

Разнообразие при использовании понятия «диктатура» настолько широко, что требует зафиксировать теоретическую несостоятельность текущих подходов: «В наиболее общем смысле любое отклонение от того состояния, которое представляется подобающим, может быть названо диктатурой, так что слово это означает отклонение от демократии, то – от конституционно гарантированных прав и свобод, то – от разделения властей ли (как в философии истории XIX в.) от органического развития предмета. Конечно, понятие это всегда остается в функциональной зависимости от действующей или предлагаемой конституции».

Итак, националисты предлагают иной государственный и общественный строй (с конституцией или без оной – не так важно) – основанный на традиции и защите полноценной личности от произвола узурпатора-чиновника, «денежного мешка» и толпы. При этом «технология» перехода требует сохранения права как такового, недопущения срыва в хаос. Следовательно, избавление от болезни «левизны» (либеральной или социалистической) требует  сдержанности: вместо сноса всей правовой системы, последовательное ее сохранение в одних (приемлемых) разделах и последовательное устранение в других, которые должны быть заменены иными установками.

Национальная диктатура не должна отменять конституцию либералов, а лишь приостановить некоторые ее разделы, чтобы легитимным способом заменить одно государственное устройство на другое. Иными словами, диктатура – это средство сохранить легитимность, континуитет (правопродолжение), разрешить вопрос о том, чтобы все правовые трансформации связались в единую историческую концепцию