Лион Фейхтвангер: о Сталине и СССР

Один из крупнейших писателей ХХ столетия Лион Фейхтвангер посещал СССР в 1929 году, затем в декабре 1936 – феврале 1937-го, когда провёл в советском государстве два с половиной месяца. Он мог воочию наблюдать те колоссальные изменения, которые произошли в Советском Союзе за последние восемь лет. Фейхтвангер побывал в Москве, Ленинграде, Киеве, на многих заводах и фабриках, присутствовал на уголовном процессе «правотроцкистского блока», встретился с великим множеством советских людей различных социальных слоёв, имел продолжительную беседу со Сталиным. Результатом пристального наблюдения и изучения советского общества стала книга писателя «Москва 1937». Вспомним, что родившийся в Германии, в богатой еврейской семье фабрикантов, Фейхтвангер никогда не был коммунистом. Настроенный критически, он стремился лишь доискаться правды об СССР. Правда оказалась далёкой от того пугающего вымысла, которым пичкали читателей западные пропагандисты. Фейхтвангер говорит в предисловии к книге: «Тупость, злая воля и косность стремятся к тому, чтобы опорочить, оклеветать, отрицать всё плодотворное, возникающее на Востоке. Но писатель, увидевший великое, не смеет уклоняться от дачи свидетельских показаний, если даже это великое непопулярно и его слова будут многим неприятны. Поэтому я и свидетельствую».

Ниже приводятся небольшие фрагменты из книги Лиона Фейхтвангера «Москва 1937» (выделено мной – В.С.).

«Я замечал с удивлением и вначале скептически, что в Советском Союзе все люди, c которыми я сталкивался — притом и случай­ные собеседники, которые ни в коем случае не могли быть подготовлены к разговору со мной, — хотя иной раз и кри­тиковали отдельные недостатки, были, по видимому, вполне согласны с существующим порядком в целом. Да, весь гро­мадный город Москва дышал удовлетворением и согласием и более того — счастьем».

«С каждым днем всё лучше и лучше. И эти люди знают, что их процветание является не следствием благоприятной конъюнктуры, могущей измениться, а результатом разумного планирования. Каждый понимал, что, прежде чем заняться внутренним устройством дома, необходимо было заложить его фундамент. Сначала нужно было наладить до­бычу сырья, построить тяжелую промышленность, изгото­вить машины, а затем уже перейти к производству предметов потребления, готовых изделий. Советские граждане понимали это и с терпением переносили лишения в своей частной жизни. Теперь становится очевидным, что план был намечен пра­вильно, что посев был проведен рационально и может при­нести богатый, счастливый урожай. И с чувством огромного удовлетворения советские граждане наблюдают теперь за началом этого урожая. Они видят, что ныне именно так, как им было обещано, они располагают множеством вещей, о ко­торых еще два года тому назад они едва осмеливались мечтать. И москвич идет в свои универмаги, подобно садовнику, поса­дившему самые разнообразные растения и желающему теперь взглянуть, что же взошло сегодня. Он с удовлетворением конста­тирует: смотри-ка, сегодня имеются в продаже шапки, ведра, фо­тоаппараты. И тот факт, что руководящие лица сдержали свое слово, служит для населения залогом дальнейшего осуществле­ния плана и улучшения жизни с каждым месяцем».

«Сознание того, что государство не отрывает у большинства потребительские блага в пользу незначительного меньшинства, а, на­оборот, действенно помогает самыми разумными методами всему обществу, это сознание, подкрепленное двадцатилет­ним опытом, вошло в плоть и кровь всего населения и поро­дило такое доверие к руководству, какого мне нигде до сих пор не приходилось наблюдать. В то время как на Западе общество, наученное печальным опытом, питает к заверениям и обещаниям своих правительств недоверие — недоверие на­столько сильное, что иногда считают, что определенный факт должен совершиться именно потому, что правительство утвер­ждает обратное, в Советском Союзе твердо верят, что обещания властей будут выполнены в точности и к назначенному сроку».

«Люди чувствуют по­требность выразить свою благодарность, свое беспредель­ное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономи­ческого строительства».

«Сталин, в противоположность другим стоящим у власти лицам, исключительно скромен».

«О частной жизни Сталина, о его семье, привычках почти ничего точно неизвестно. Он не позволяет публично празд­новать день своего рождения. Когда его приветствуют в пуб­личных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им по­литике, а не лично к нему. Когда, например, съезд поста­новил принять предложенную и окончательно отредактиро­ванную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную ова­цию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике».

«Сталину, очевидно, докучает такая степень обожания, и он иногда сам над этим смеется. Рассказывают, что на обеде в интим­ном дружеском кругу в первый день нового года Сталин поднял свой стакан и сказал: «Я пью за здоровье несравнен­ного вождя народов великого, гениального товарища Ста­лина. Вот, друзья мои, это последний тост, который в этом году будет предложен здесь за меня».

«Сталин выделяется из всех мне известных людей, стоящих у власти, своей простотой. Я говорил с ним откровенно о безвкусном и не знающем меры культе его личности, и он мне также от­кровенно отвечал. Ему жаль, сказал он, времени, которое он должен тратить на представительство. Это вполне вероятно:

Сталин — мне много об этом рассказывали и даже документально это подтверждали — обладает огромной работоспособ­ностью и вникает сам в каждую мелочь, так что у него дей­ствительно не остается времени на излишние церемонии. Из сотен приветственных телеграмм, приходящих на его имя, он отвечает не больше, чем на одну. Он чрезвычайно прямо­линеен, почти до невежливости, и не возражает против такой же прямолинейности своего собеседника».

«Сталинская формула—культура, «национальная по форме, интернациональная по содержанию» — в настоящее время проведена в жизнь. Социализм проявляется в Союзе на многих языках и в разнообразных формах, национальных по выражению и интернациональных по существу. Национальные особен­ности автономных республик — язык, искусство, фольклор всякого вида бережно и с любовью охраняются; народам, понимавшим до сих пор только устное слово, дали письмен­ность. Везде созданы национальные музеи, научные инсти­туты для изучения национальных традиций, национальные оперные и драматические театры, стоящие на высоком уровне. Я видел восторг, с которым москвичи — люди, искушенные в театральных зрелищах, принимали грузинскую оперу, ко­торая шла в их Большом театре».

«В том, насколько здорова и действенна национальная политика Советского Союза, меня лучше всего убедил примененный Сою­зом метод разрешения трудного, казавшегося неразрешимым, еврейского вопроса. Царский министр Плеве, по его собствен­ным словам, не мог придумать иного выхода, как только при­нудить одну треть евреев к обращению в христианство, другую треть — к эмиграции, а третью — к вымиранию. Советский Союз нашел другой выход. Он ассимилировал большую часть своего пятимиллионного еврейского населения и, предоставив другой части обширную автономную область и средства для ее заселения, создал себе миллионы трудолюбивых, способ­ных граждан, фанатически преданных режиму».

«Я сталкивался в Советском Союзе со многими евреями из различных кругов и, интересуясь положением еврейского вопроса, по­дробно беседовал с ними. Исключительные темпы производ­ственного процесса требуют людей, рук, ума; евреи охотно включились в этот процесс, и это благоприятствовало их асси­милированию, которое в Советском Союзе шагнуло гораздо дальше, чем где бы то ни было».

«Великий организатор Сталин, понявший, что даже русского крестьянина можно привести к социализму, он, этот великий математик и психолог, пытается использовать для своих целей своих противников, способностей которых он никоим образом не недооценивает. Он заведомо окружил себя многими людьми, близкими по духу Троцкому. Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов, вместо того чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с кото­рыми он пытается использовать их в интересах своего дела есть что-то трогательное».

«Советский Союз имеет два лица. В борьбе лицо Союза — суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию. В созидании его лицо — демократия, которую он объявил в Консти­туции своей конечной целью. И факт утверждения Чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами — Зиновьева и Радека — служит как бы символом этого».

«Когда из этой гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуман­ности попадаешь в чистый воздух Советского Союза, дышать становится легко. Здесь не прячутся за мисти­чески–пышными фразами, здесь господствует разумная этика, действительно «more geometrico constructa», и только этим этическим разумом определяется план, по которому строится Союз».

«Как приятно после несовершенства Запада увидеть такое произведение, которому от всей души можно сказать: да, да, да! И так как я считал непоря­дочным прятать это «да» в своей груди, я и написал эту книгу»…