На каком ты месте, человек?

Почему иным молодым бывает трудно в Церкви? Говорят: слишком мало в ней свободы. Вольницы то есть…Всех заставляют быть одинаковыми, священники вечно мораль читают, сплошное покаяние, смирение, целомудрие, пост да молитва, а все самое увлекательное в жизни считается грехом… Не подходит нам, молодым, говорят, такая идеология. Слишком много этой идеологии в Церкви вашей.

Почему иным людям старшего поколения, воспитанным в крепкой советской традиции, бывает трудно в Церкви? Говорят: свободы слишком много. Вольницы. А силы, способной приструнить в народе пороки и подвигнуть его на труд и на подвиг, по-сталински держать народ в узде — мало. Слабовата, говорят, ваша поповская идеология, с ее милосердием, прощением да обещанием рая после смерти…

Такой советский взгляд выразила однажды одна старушка. Звали ее Лидия Виленовна. «Вилен» — имя такое, «Владимир Ильич Ленин» в сокращении. Отец ее был идейным убежденным коммунистом и дочь в том же духе воспитал. Человек была она, в общем, хороший. Честная, хотя и резкая в оценках людей и реалий, бескорыстная, жизнь прожила долгую, проработала учителем в селе, была депутатом сельсовета, пользовалась уважением людей. Не крещена, креститься не хотела принципиально, но к тяжело больному старику-мужу — он крещеный — всегда призывала священника, говорила с представителем духовенства уважительно, да и к Церкви относилась снисходительно. В основном. Но однажды сказала так — после причастия старика-мужа угощала меня чаем, а сама дымила неизменной беломориной: «Нет, семнадцатый год еще вон когда показал: Церковь — это не сила в нашем обществе. Ее учение — добрая, но все-таки сказка, утешение для тех, кому нельзя помочь. Церковь не может сегодня по-настоящему сцементировать народ, дать ему подходящую действенную идеологию…».

Лидию Виленовну с ее папиросой я вспомнил, когда недавно участвовал на телевидении в одной передаче, где речь шла о культуре и идеологии. Умные люди, собравшиеся в студии, рассуждали, в частности, о том, что сейчас в России остро не хватает идеологии, которая объединила бы общество, помогла бы преодолеть трудности нашего времени и повела народ к новым свершениям, а я слушал их и думал о своем…

Может ли христианство быть идеологией? Вполне себе может. Идеология — такая штука: ее можно сделать из чего угодно. Там, на передаче, я привел образ: есть популярные в мегаполисах курсы самообороны, там учат горожан, как себя вести в случае опасности, как защититься от грабителя или маньяка. В частности, учат, как подручные средства применять для самообороны, как превратить в оружие что угодно, любой мирный предмет — связку ключей или расческу… Что такое «православная идеология» — нам известно. Но при этом христианство и идеология — одно ли и то же? Совсем нет. И мне думается, критерием этого отличия служит самое главное — отношение к человеку.

В центре христианства стоит главная ценность — человек. Не Бог сам по себе. А Бог, ставший — человеком ради любви к человеку, ради человека и его спасения — пошедший на крест, на смерть. А в центре идеологии? Идеология ведь — не просто набор идей. И не просто попытка этим набором идей объяснить устройство мира, такую попытку мы называем философией или религиозным учением.

А вот когда от философии и учения дело переходит к практике — вот тут и появляется идеология. Коммунистическая, либеральная, фашистская, национальная, религиозная — имя им легион. И в центре этой самой идеологии стоит понятие «ценности». Что-то такое, само по себе страшно важное, служить чему, поклоняться чему, приносить свои силы, труды, свободу, самого себя и других в жертву чему призывается человек.

Человек ставится на второе, третье, шестнадцатое место после этих «ценностей». И из личности, из любимого ребенка, ради которого Отец готов умереть, он становится функцией. Средством для достижения цели, для поддержания существования этой самой «ценности»…

Как действуют эти идеологии, как ради прекрасных целей добра, счастья, равенства, справедливости люди посылали друг друга в лагеря уничтожения и на фронты мировых боен, как человек расчеловечивался, мы насмотрелись в ХХ веке, видим и до сих пор… И никого не способна обмануть религиозная риторика тех или иных идеологий: там, где рас-человечивается человек, там раз-боживается и Бог, там, где отменяется смысл заповеди о любви к ближнему и слов Христовых: «Милости хочу, а не жертвы», там и христианство превращается во что-то совсем другое… (Насколько идеология может быть полезной в воспитательных целях на этапе, пока, так скажем, ребенок еще мал и «не понимает», и что будет, когда он вырастет, и «воспитатели кто», любят ли они жертвенно свое дитя и готовят ли его выйти из пеленок к свободе и ответственной взрослой жизни, по образу того, как мы это видим, например, в отношениях Бога и Его народа в Ветхом Завете — разговор отдельный и весьма непростой).

Так что, Лидия Виленовна, Вы, видимо, правы. Неспособна Церковь Христова зацементировать общество — люди не строительный материал, их не закатаешь в бетон. И общей для всех идеологией Православие в России вряд ли станет — люди-то все разные, насильно всем православные взгляды не навяжешь, невольник — не богомольник… Неправы же — вот в чем: сила — в Церкви есть, но она совсем не такая, какой чают те, кто «от мира сего». Не сила насилия и подавления, торжества над врагом и уничтожения его, если он не сдается — неприметная, слабая вроде бы, сила любви, в том числе и к врагам, терпения и смирения, сила неразвитого в наше время у многих мускула души человеческой — совести, сила радостотворного плача о себе и ближнем, сила Царства Небесного, сила воскресения Христова, сила «не от мира сего»… Сила, которая вполне естественно ведет и к жертвенности — но не к той, когда призываешь или тащишь ближнего на спасительный крест, а к той, когда ради этого ближнего идешь на крест сам, по образу Спасителя нашего.

Ту самую молодежь, тех самых стариков — как привести в Церковь, как сделать, чтоб они в ней остались? Надо перестать воспринимать это как вопрос идеологический. Надо болеть о молодежи и стариках сердцем не как о «категориях общества», а как о конкретных людях. Приветить и пытаться услышать вот этого, только что неловко и подчеркнуто независимо вошедшего в храм паренька с татушкой на бицепсе, вот эту девчонку в джинсиках и с пирсингом в пупке, вот эту капризную пожилую даму, пришедшую сюда получить рецепты чудодейственных снадобий от своих бесчисленных болячек… Дать понять им, что в центре Церкви Христовой всегда стоял не только Бог и поклонение Ему, но и человек и любовь к нему. Тогда люди откликнутся — сами, придут на зов Церкви, который, вспомним, не только и не столько наш «месседж», но — зов Христов прежде всего, зов Пастыря, ищущего свою больную потерявшуюся овечку, зов Отца, ищущего свое блудное, исстрадавшееся, любимое дитя. Да они, собственно, и откликаются, и приходят в Церковь — даже в наши дни, которые иные критики считают днями сплошного засилья православной идеологии. Жив Бог, и жива душа наша — прииди и виждь это.