Первый рейс и первая женщина юного матроса Гриши.

 Посёлок на одном из Курильских островов, куда добиралась  первая женщина матроса Гриши.

Первый рейс и первая женщина юного матроса Гриши 

  (Григория Опанасовича Вертипороха). 

Будущего капитана дальнего плавания.          

     Старый, как  навоз мамонта, пароход «Тарас  Бульба», покидая Владивостокский порт, вспенил бронзовым  винтом воду  бухты Золотой Рог, прогудел простуженным голосом положенные в таких случаях гудки и, выйдя в открытое море,  повернул  свой   утюгоподобный  ржавый форштевень на северо-восток, в направлении пролива Лаперуза,  что отделяет  остров Сахалин  от японского острова Хоккайдо.     

     Хмуроватое серое утро сменилось  безоблачным,  безветренным днём. Во-всю смеялось солнышко,  лазурное небо щедро делилось  синевой  с Японским морем, а  по глянцевой  воде, ко всеобщему восторгу экипажа и пассажиров, прыгали  тысячи дельфинов.      

     Восемнадцатилетний матрос Гриша Вертипорох  делал  обычную матросскую работу – маленькой закалённой кирочкой оббивал с надстройки пожелтеашую от ржавчины  белую краску, зачищал обнажившийся металл выкованной из обдирочного напильника «шкрябкой» и стальной  щёткой, а затем  «суричил» - грунтовал железо  оранжевым суриком. Увлечённый работой, и не заметил, как  время подошло к главному событию дня – обеду.      

     Официантки ресторанного штата потащили в твиндеки огромные баки с первыми и вторыми блюдами, с компотом… А за ними - ящики с бренчащими бутылками  водки, коньяка, вина  пива. Кормить и поить пассажиров . Десяток-другой пассажиров вышли на время обеда  на палубу и, сглатывая слюну, урча желудками, делали вид, что любуются  дельфинами и штилевым морем.       

     А Гриша Вертипорох  постукивал кирочкой, шкрябал шкрябочкой и суричил кисточкой.     

     Согласно  распорядку дня, в двенадцать  часов по судовому времени предстояло переодеться, помыть руки и отобедать. Меню, вывешенное в коридоре рядом со столовой, гласило, что на обед сегодня  рассольник, котлеты с картофельным пюре, компот. Хлеб. Соль. Горчица. Перец. Чеснок. И, кажется, солёный огурец полагался к картофельному пюре.   

Такая  вот приятная  перспектива намечалась в самое ближайшее время.   

     Кто-то наступил Грише Вертипороху на ногу, на  заляпанный красками кургузый  матросский сапог. Гриша поднял глаза и зажмурился от устремлённого на него лучистого взгляда коричнево-зелёных   глаз.-

     Извините, -  очень медленно и чётко произнесла обладательница глаз и, повернувшись к борту, стала смотреть на дельфинов.    

     Гриша считал себя опытным ловеласом – в украинском селе,  откуда он недавно вырвался сначала в мореходную школу, что на реке Дунай,  а затем на Дальний Восток, девчата наступали на ногу,  показывая таким образом свой интерес к парубку. А хлопцу на  этот  тонкий намёк полагалось ответить:

     Шо ты наступаєш? Якщо любиш, то так і скажи.        

     Если дивчина наступала своему избраннику  на ногу ещё раз, даже если не сегодня, а завтра или через месяц, это означало ВСЁ!         Можно было смело где-нибудь в подходящей полутёмной обстановке даже чмокнуть  её в щёчку, услышав в ответ ласковое

 -Тю, дурный!

Потом, отважившись на поцелуй в туго сжатые губы, можно было и сватов  засылать.  

Так что наступ на ногу для Гриши Вертипороха означал очень и очень многое.

     Он даже  «суричить» прекратил и облокотился на фальшборт  рядом с пассажиркой. Застучало сердце. Неужели? Неужели - вот оно,  давно ожидаемое неизбежное приключение? О чём много слышал от городских ребят в мореходной школе, где проучился одиннадцать месяцев.  У него захватило дух, когда незнакомка наступила ему на ногу ВТОРОЙ раз! Тут уже нужно было, обязательно нужно было что-то сказать!

-Если любишь, то так и скажи! – пунцовея щеками, заикаясь, произнёс  деревенский пароль  Гриша.

А ему наступили на ногу ещё, ещё и ещё! Это был  не намёк, это был открытый призыв!   

Он посмотрел в незнакомке в лицо – но черт лица не замечал,  видел  только глаза. А в глазах - просьбу.     

     А тут ветерок  потянул со стороны  камбуза с открытыми иллюминаторами, и понял наш Казанова, о чём спрашивают эти  глаза! Понял потому, что с камбуза плыл божественный аромат жареных свиных котлет, усиливаемый  не менее соблазнительными запахами -  рассольника и пюре. Специями пахло...  Лучком жареным.        

     Пароход  "Тарас Бульба" всю свою долгую трудовую жизнь был сухогрузом,  а "грузопассажирским" стал полтора месяца назад, когда его, бедолагу, пришвартовали к заводскому причалу, а  рабочие в  негнущихся  брезентовых штанах и куртках набросились на судно с автогенным пламенем, с электросварочными  дугами.   

     Наглухо, от палубы до подволока (потолка)  отгородили листовой сталью внутрениие вторые этажи грузовых трюмов, так называемые "твиндеки", втащили в эти самые твиндеки  и приварили  железные трехъярусные койки.  Входы в твиндеки с палубы уже существовали.  Ещё бачки под питьевую воду установили. Так образовались помещения для пассажиров. На верхней палубе обустроили какие-никакие "удобства"  - металлические будки, из-под которых вывели  за борт трубы для сброса "отходов жизнедеятельности" будущих пассажиров.  Воду для смыва провели. И превратился "Тарас Бульба" из простого грузовика  в грузопассажирское  судно.    

     Поэты-романтики и композиторы-романтики наперебой, захлёбываясь,  воспевали палатки, шалаши, бараки, землянки, но никогда не прославляли дальневосточные "грузопассажирские" пароходы. Раньше эти пароходы перевозили в своих трюмах заключённых. Позже, кое-как оснастившись удобствами, стали возить  вольных людей, обеспечивая максимальную пассажирозагрузку при минимуме условий. На комфорт пассажиры и не претендовали. Даже слова такого - "комфорт" в те годы не существовало. Везут -  ну и славненько. Потерпим. Не баре, чай! Мы - пролетариат! Потерпим!    

     Теперь понятно, что такое –«твиндеки»?.  Те же трюмы, только расположенные под самой верхней палубой, "второй этаж".            

     С завода перетащили "Тараса Бульбу" в порт, там он принял в трюмы генеральный груз в виде мешков, тюков, ящиков и бочек, а затем перешвартовался к досчатому морскому вокзалу. Вот тогда на борт хлынули засидевшиеся в зале ожидания пассажиры. Большинство из них никогда в жизни не видели ни моря, ни пароходов и ступали они на палубу, испуганно озираясь и многому удивляясь.

-Дывысь, дывысь, яка мотузка! Ото мотузка! - удивлялся двухметровый парень-украинец, показывая на швартовый канат толщиной в четыре человеческие руки.    

     Пассажиры были двух сортов: просто пассажиры, - таких было меньшинство,- с десяток, наверное. Для таких нашлись каюты. Двухместные,  Четырёхместные. А одного – какого-то упитанного, важного, подселили на диван  в каюту к одному из помощников капитана.   

     Большинство же пассажиров, - человек двести, что  добирались на Камчатку  и на Курильские  острова по оргнабору, были помещены в твиндеки.     Это был вербованный народ. Или - "вербота".  Пароходы, перевозившие "верботу" моряки  прозвали "вербовозами". Билеты на такие пароходы продавали в неоганиченном количестве, даже не задумываясь, хватит ли на всех пассажирских мест и спасательных средств.  

     Были времена, было дело - энергичные вербовщики-агитаторы, облачённые нешуточными полномочиями и казёнными чековыми книжками, мотались по послевоенным весям СССР и вербовали народ туда, где была острая необходимость в рабочей силе.    

     Шахты, лесоразработки, рудники, прииски, рыбозаводы….      

     В дальневосточных морях и реках  рыбы было больше, чем воды. Рыбу эту нужно было не только поймать, нужно было улов обработать, засолить, закоптить, затарировать  в бочки и ящики и отправить на материк - в оголодавшую, обносившуюся и обессилевшую от недавних войн страну.       

     Кстати, в военные годы дальневосточная рыбка была стратегическим продуктом - значительное место в рационе сражающейся  армии занимала  как бы дармовая дальневосточная селёдка..-

     Обстучал? Обшкрябал? Засуричил?  -  спросил подошедший  боцман Вася Суворов.   – Давай, иди чефанить.   И Гриша пошёл «чефанить» - обедать.  Боцман предупредил:

-Ты смотри тут. С вербованными не связывайся. Подцепишь чего-нибудь...Будешь тогда знать.

              «Чефань» - по-китайски «еда, пища». На российском  дальневосточном сленге это слово означало завтракать, обедать, ужинать, просто закусывать  -  делать всё, что связано с едой. "Корефан, иди на чефан !"  - ходовая шуточная фраза такая была.           

     Пошёл Григорий чефанить, а перед глазами всё стояли глаза незнакомки. Потому сделал Гриша жертвоприношение - сам обошёлся  лишь рассольником да  гарниром, а "гвоздь программы" - две большие тёплые сочные, истекающие жиром котлеты с двумя ломтями первосортного морского белого хлеба  втихаря определил  в карман, завернув в заранее приготовленную бумагу. Да с оглядкой, чтобы не заметил никто.  Дружба с «верботой»   считалась в экипаже делом, мягко говоря.  предосудительным.    

     Глазастая пассажирка так и стояла у борта, - видимо, дельфины очень интересовали её.. Гриша, оглянувшись, не видит ли кто – протянул ей прекрасное кулинарное творение судового повара.    

     На том и расстались пока. Григорий продолжал стучать, шкрябать и суричить, а пассажирка ушла, унося греющий руку дар матроса. Дельфины  ей были теперь не интересны. Не было сказано ни слова, но контакт и взаимопонимание состоялись.    -

     Бросай, Григорий Опанасович, это грязное дело, - отдал ему новое распоряжение боцман Вася Суворов, -  там я тулуп подремонтировал.  Возьми у меня в каюте этот тулуп и оттарабань на марс. Если скиснет локатор, - могут вперёдсмотрящего на мачту послать. Так что пусть тулуп там заранее лежит..      "

    Марс" - специальная такая  остеклённая будка  на верхней части носовой мачты, внутри которой – кресло  и телефонная связь с ходовым  мостиком. Вообще-то  " Марс, "салинг" – "futtock", "top" – так испокон называлась площадка на мачте большого парусника. Как и многие морские термины, перекочевало это слово из парусной эпохи в эпоху паровых судов.       

   Эра радиолокаторов лишь начиналась. Локаторы, они же радары, лишь недавно стали поступать на гражданский флот, были  они непривычными и несовершенными, частенько ломались.  Только-только их рассекретили и начали снабжать этим чудом тогдашней техники гражданские суда, а потому вахта «вперёдсмотрящего» на "марсе" в те времена была делом серьёзным и отнюдь не лишним. .        

    Матрос сидел в  будке  на  мачте и, кутаясь в тёплый овчинный тулуп, всматривался в однообразную морскую даль.  При при появлении любого плавающего предмета, - будь то бревно или бочка, или, не дай Бог, мина , тут же по телефону докладывал на мостик. Вахтенный штурман  в любое время суток звонил капитану, а капитан принимал решение об изменении курса, дабы не столкнуться с чем бы то ни было. От греха подальше.      

     На вербовозе, заполненном пассажирами, предусматривался ресторанный штат и даже должность директора "ресторана". Директор был на пароходе важной персоной - в его подчинении находились официантки, повара и всякие деликатесные продукты и напитки.        

    Сейчас, проходя мимо каюты директора, через незакрытую дверь усёк наш Григорий,  как директор берёт из ящика бутылку с коньяком, вонзает  огромный шприц с динной иглой в нераспечатанную пробку, откачивает из  бутылки коньяк.     

   Остановился и стал смотреть, что же будет дальше. Слив коньяк из шприца в графин, директор тем же шприцем  отполовнивал бутылку с самой  дешёвой водкой, называемой в народе "сучок". "Сучок" он закачивал в бутылку с оставшимся там коньяком. Посмотрев на Григория, даже не смутился, наоборот, - подмигнул и весело  сказал:-

     Понял, как нужно?  Для верботы сойдёт, хи-хи. Коньяка хочешь? Бери. Не стесняйся.     

И протянул Грише  почти полную бутылку не разбавленного дешёвой водкой коньяка.

-Бери, бери. Пригодится.

-Спасибо, - Гриша улыбнулся, сунул неожиданный презент в карман и отправился дальше, удивляясь изобретательности директора.

Коньяк занёс  в свою матросскую шестиместную каюту и спрятал в рундук. Забрал из каюты боцмана тулуп и пошёл к носовой мачте.     

     Тулуп одел на себя, чтобы руки были свободными, и стал взбираться наверх  к "марсу" по скобтрапу - лестнице из скоб, приваренных  к мачте  снаружи. Вот  голова упёрлась в "дверь" - люк, находящийся в полу будки. Повернул клинкетную ручку, поднял крышку люка и влез в кабину. Кабина была довольно просторным помещением, на обтянутом дерматином кресле запросто могли разместиться двое. Даже подобие столика было в кабинке, чтобы можно было наблюдателю  облокотиться и  сделать запись в специальном журнальчике с петелькой, что висел  над столиком на крючочке.    

     Некоторое время любовался морским простором.  Отсюда, сверху, с высоты трёхэтажного дома, море было ещё красивее, чем с палубы. Исчезли дельфины, зато пару раз над водой выгнулись чёрными дугами, пофыркали фонтанами  и скрылись блестящие чёрные спины каких-то  бродяг-китов. Всё Грише было интересно - это был его первый в жизни рейс. Если не считать трёхмесячной плавательской практики на несамоходной барже.    

Звякнул телефон. Гриша снял тяжеленную трубку корабельного телефонного аппарата.

-Насмотрелся? Григорий Опанасович! - спросил из ходовой рубки вахтенный помощник капитана Лер Иванович. - Возвращайся, а то Дракон тебя уже потерял. Звонит сюда, на мостик.

     "Драконами" на пароходах иронически  называли боцманов. На парусном, да и на послепарусном  флоте  были они воспитателями, грозой и мучителями матросов. И, хотя Вася Суворов вовсе не был "драконом" ни внешне, ни по складу характера,  современный парень, он заочно заканчивал эксплуатационный факультет морского института, любил поговорить о сложных материях, о литературе и искусстве,  значения эти его качества не имели. Раз боцман, - значит, "Дракон". Даже как-то забавнее было  называть таким грозным словом боцмана-интеллигента.   

     Так, смеха  ради,  и Гришу, самого юного в экипаже, сразу стали называть по имени-отчеству. Особенно нравилось морякам смаковать непривычное, смешновато  звучащее украинское  отчество - "Опанасович".  Григорий Опанасович. Гриша Опанасович. Со смешной же для русского слуха фамилией Вертипорох, что, на само деле, означает "сорвиголова", отчаянный храбрец.  .

     Повесил тулуп на специальный крючок и  налегке спустился на палубу, к кирке, шкрябке, щётке, кисточке и банке с суриком.Протекали обычные морские будни.      

     Те пассажиры из твиндеков, у кого были деньги для оплаты обеда, отобедали и стали  появляляться на верхней палубе,  -  зачастили в кабинку с "удобствами",  которую в экипаже тут же прозвали "срулевой рубкой".  Те, у кого денег не было, продолжая играть кишками походные марши, вернулись с палубы в твиндеки и втиснулись в трёхъярусные койки. Ясное дело:  лёжа голодуху переносить легче.    

     Перед отъездом из родных мест все получили довольно приличные деньги на проезд, но мало у кого хватило житейского опыта разумно распорядиться свалившимся богатством, а путь до Владивостока, преодолеваемый в поезде, был длительным, неблизким и растратным. Некоторые половину полученных денег оставили нуждающимся родителям. У некоторых деньги выдурили попутчики-хитрованы, которых тоже было немало. Такие всю дорогу и кушали сытно, и даже на коньячок у некоторых хватало. Отстальные, держа вынужденный пост, любовались морем, дельфинами и мечтали о скорейшем прибытии к месту назначения, где их обязательно накормят, наконец.      

     Пассажиры, со свёрточками подмышкой, образовали очередь на помывку. Экипаж, уступив одно из душевых помещений пассажирам, этой душевой  пользоваться перестал. Гриша снова увидел обладательницу пронзительных глаз, она  ожидала своей очереди в душевую. Оглянулась на Гришу и, как ему показалось,улыбнулась. Впрочем, может, и не показалось, может, м  в самом деле, улыбнулась...     

     Время рабочего дня подходило к концу, много было Гришей зачищено и  загрунтовано поверхности, он приступил к логическому завершению своего труда - подметал с палубы осколки отбитой краски. И что бы ни делал, -  не переставая думал о пассажирке с каре-зелёными глазами.   

     Не увидел, не услышал - почувствовал, что она подошла и сказала :

-Спасибо за обед.

-Какой там обед?  Разве это - обед?

-Для меня и это неплохо, - отвечала глазастая. - Ещё что-нибудь можешь принести?

-Конечно, могу! - расхрабрился Григорий. - Могу, только нельзя, чтобы нас вместе видели.

-Ну да, мы же - вербота. Вам нельзя с нами. Я понимаю. А куда это ты с тулупом лазил?

-На марс.

-На какой ещё марс? Я тебя серьёзно спрашиваю.

-А вот видишь будку на передной мачте?

-Да. Вижу.

Вот это и есть "марс".

Помолчали. И тут Грише пришла в голову идея.

-Знаешь, - чувствуя, что краснеет, - предложил Гриша. - Знаешь, что? Как стемнеет, сможешь залезть в ту будку?

-А зачем?

-Я тебе поесть туда принесу.

-Хорошо. Только ты - первый. А я потом прийду к тебе.

"К тебе"... "Прийду к тебе"... "К тебе"..."Прийду" - не забывались многообещающие слова всё время, пока Гриша мылся, переодевался, ужинал и с нетерением дожидался темноты.     

     Ужиная, он ничего не стал брать с коллективного стола,  а пошёл к директору ресторана и попросил  под запись в счёт получки три банки невероятно вкусной куриной тушёнки, несколько плиток шоколада, коробку пряников. Выписывать что-нибудь вкусненькое в дополнение к судовому меню было в экипаже делом обычным. Больше остальных увлекались дополнительным питанием кочегары - особая на паровых судах "каста". Отношение к ним было одновременно и ироничное, и уважительное. Уважительное потому, что это был самый тяжкий морской труд, а ироничное потому, что кочегары, или "кочерёги", выходили на верхнюю палубу подышать воздухом чумазые, в грязной от угольной пыли робе, а то и вообще полуголые, а  мускулы их перекатывались под  окрашенной угольной чернью кожей. Называли их ещё "духами" и "чертями". Относились к кочерёгам снисходительно.  Не соблюдал прокопчённый труженик  "преисподней" судового распорядка, или  неважительно вёл себя с начальством, к нарушителю относились нестрого.

-А знаешь, чем кочегар отличается от матроса? - шутили, бывало, моряки.

-Чем?

-Кочегару официально разрешается огреть помощника капитана или механика  по спине ломиком!

Вот и сейчас, проходя мимо группы кочегаров на палубе, услышал Гриша, как они травят анекдоты сами о себе:

-Слушайте, слушайте, - рассказывал самый весёлый из них - Толик Астахов : "Из сообщения в газете: "На банкете присутствовали капитан с капитаншей, старпом со старпомшей, стармех со стармехшей, помполит с помполитшей, боцман с боцманшей, лоцман с лоцманшей и кочегар... - тут рассказчик замолчал, выдерживая  паузу...

-А кочегар с кем? - просили раскрыть тайну слушатели.

-И кочегар с б..дью!

Ха-ха-ха-ха! Реготали кочегары.

-Гриш! Григорий Опанасович! - скаля зубы под тонкими усиками, окликнул Гришу Толик Астахов, - ну-к расскажи, что ты ответил, когда я во Владике позвал тебя с собой в гости к знакомым б..дям!

-А что он ответил? - притворяясь,спросил один из кочегаров, хотя все уже были наслышаны об этом случае.

-Нэ хооочу! - под смех собеседников отвечал Толик.       

     Ночь выдалась безлунная, небо заволокло тучами, темнота сгустилась кромешная, а потому носовая мачта с ходового мостика  видна не была и это  гарантировало  Грише возможность  взобраться на "марс" незамеченным.

Он сложил приобретённые дары в брезентовую сумку для матросских инструментов, добавил к ним презентованную директором  бутылку с коньяком, перекинул сумку через плечо и отправился на своё первое в жизни свидание в женщиной.      

     А женщина ждала его, стоя у борта, она любовалась дивным зрелищем - вода, взбитая форштевнем, разбегалась в стороны, вспыхивая светляками - в образовавшихся  волнах возникали мириады фосфорецирующих  зеленоватых пятен,  искр, звёзд и кругов  - холодным неземным светом они вспыхивали в  волнах, светились и гасли, когда утухала волна, но тут же в новой волне  вспыхивали новые  огоньки, и так до бесконечности. Явление, привычное глазу моряка, но потрясающе диковинное  для новичка-мореплавателя.Гриша взял её за руку и прошептал:

-Пойдём.     

     Она с готовностью пошла за ним, положив вытяутую руку на его плечо, как слепец за поводырём, а он прокладывал путь в чернильной темени, стараясь ступать так, чтобы не споткнуться о рымы - кольца, приваренные к палубе, сквозь которые были продеты стальные тросы, - этими тросами были закреплены ящики - палубный груз.     

     Лавируя в проходах между  этими  ящиками, раскрепленными прочнейшими  тросами и талрепами, благополучно добрались до мачты. Гриша оглянулся - где-то далеко угадывалась белая масса лобовой надстройки, по бокам которой горели ходовые огни -  с правого борта зелёный, с левого - красный.  Даже стоя рядом, они не видели лиц друг друга. зато слышали звуки дыхания, шуршание  взбиваемой форштевнем воды и стук Гришиного сердца.     

Он чуть не потерял сознание, когда руки пассажирки обвили его шею,а  губы её прикоснулись к его губам. Дальше - больше. Гриша даже не знал, не слышал никогда, что бывают такие поцелуи. Влажные, с активным ищущим языком. Он чуть приоткрыл рот от удивления, и тут же языком своим почувствовал её язык.     Неизвестные ранее токи побежали по телу,   Сердце трепыхалось, оно норовило выскочить  из груди, голова кружилась, а уши заложило.

-Полезай, что ли - подтолкнула его к мачте женщина. - А я за тобой. Давай, давай.  

     Когда оба оказались в будке, Гриша закрыл люк в полу и выставил на столик сумку с роскошным угощением. Он совершенно не знал, как вести себя дальше, но жещина поняла, с кем имеет дело и полностью взяла инициативу на себя. Выпивая и закусывая, потрогала Гришу ТАМ , довольно хихикнула и стала снимать с себя и Гриши всё лишнее, что мешало заняться тем, ради чего они и взобрались на "марс".  

     И вот, наконец, у Гриши состоялось  главнейшее событие  жизни -  стал Гриша мужчиной. Он даже не предполагал, что этим можно заниматься не обязательно лёжа, но можно и сидя, можно и стоя, а можно и на коленках. Что можно прерваться,  выпить коньяка, вкусно закусить и продолжить это очень приятное для обоих занятие,  во время которого женщина то шептала, то выкрикивала какие-то невнятные, но ласковые слова.     

     Между тем, пароход благополучно прошёл спокойный в ту ночь Лаперузов пролив  и вышел на просторы Тихого Океана. Тут уже было не так спокойно. Океанская волна качнула корпус парохода раз, другой и герои нашего романа почувствовали, что обстановка как-то  изменилась, причём изменилась в худшую сторону. Кабина, укрывшая их на ночь, оказалась прибежищем не очень-то устойчивым, но зыбким и коварным, .  Пол кабины то опускался вниз, отчего холодило подложечкой, то взлетал вверх, отчего тяжеть тела возрастала и  придавливала Гришу и его подругу к креслу, но и это было не самым неудобным: страшнее было то, что будка, выписывая в воздухе петли,   заваливалась то на одну сторону, то на другую, и они то и дело, уцепившись друг за дружку, менялись местами: то Гриша заваливался на женщину, то она оказывалась сверху.

Океанская зыбь была некрупной, -  внизу  качало не так уж и сильно, но наверху мачты, на высоте двухэтажного дома,  амплитуда, понятное дело,  увеличивалась за счёт мачты. Наступали первые признаки морской болезни - тошнота. Нужно было покидать эту качелю, поскорее спусткаться вниз. Собрав в сумку остатки пиршества, Гриша отдраил люк в полу и осторожно выбрался из кабины. Вот он, вцепишись руками в верхнюю скобу, уже полностью покинул "марс", но неопытная подруга его пока не решалась отправиться в недлинное, но опасное путешествие по мачте, спуститься в страшноватое отверстие люка

     Густая безлунная и беззвёздная ночь ещё не закончилась,  признаки рассвета  пока не проявлялись и были все шансы уйти незамеченными.     

 -Давай! - подняв лицо, позвал Гриша. - Давай, я буду тебе помогать.

Он  взял руками щиколотку пассажирки и поставил её ступню, обутую в ботинок, отороченный мехом, на скобу. Затем проделал то же самое с другой ногой. Дело это было крайне опасным - Грише нужно было в условиях качки ухитриться удерживаться одной рукой на качаюющейся мачте, а другой - помогать пассажирке, ноги которой становились всё непослушее, всё несговорчивее. Наконец, наступил момент, когда женщина застряла бюстом в отверстии люка и попытки спустить её пониже стали  безрезультатными. К тому же руки у Гриши начали уставать и он понял, что недолго провисит на скобах - обязательно сорвётся и упадёт.

-Подожди, - я скоро вернусь, - пообещал Гриша и, выбирая моменты, когда мачта принимала не наклонное положение, а на непродолжительные секунды становилась вертикально, в три приёма спустился на палубу.

-Вась! Вась! - тормошил Гриша спящего в своей каюте боцмана. - Вась, проснись!

     Оторвавшись от сладкого сновидения, а снился боцману Васе Суворову милый сердцу Крым, родная Феодосия, открыл боцман глаза и встрепенулся: молодой, но уже   опытный моряк, воспитанный на учебных тревогах,  всегда Василий был готов мгновенно включиться в реальную ситуацию и выполнять  то, что положено боцману на пассажирском судне.

-Шо делать, Вася?

-А што случилось? Тревога? За борт кто-то упал?, - часто моргая спрашивал боцман.

-Та нет, там...на мачте...

Ну. ну, шо там на мачте? - торопил его Вася.

-Там пассажирка с марса не может слезть....

-Какая ещё пассажирка на марсе?

И тут до боцмана дошло.

-А, это та, что крутилась возле тебя? Ну, ты даёшь, Григорий Опанасович! 

-Качает, а ей страшно. Она низ из люка спустила, а верх - боится.

-Вас никто не видел?

-Вроде. нет.

-Ладно, - давай мышкой в свою каюту и под одеяло! Вот ты даёшь! Звал же тебя Астахов, перед  отходом, так ты: "Нэ хооочу". А тут захотел! Да ещё с вербованной, - сокрушался боцман, поспешно одеваясь.

     Между тем, на Востоке посветлело -   наступал серый рассвет.   

Капитан "Тараса Бульбы" Отто Карлович,  не спавший во время прохождения "Лаперузы",  немного прикорнул на диванчике в штурманской, но, как и все морские капитаны,  проснулся с рассветом и вышел в ходовую рубку. Координаты судна, погодная и навигационная обстановка, состояние крепления палубного груза, скорость движения -  ничего нельзя упускать из вида капитану, всё важно в рейсе, любой недосмотр может обернуться драмой.     

     Капитана в экипаже хоть и уважали, но приклеили к нему прозвище "Буратино". Почему именно "Буратино? А потому, что папа у него был Карло. Раз папа - Карло, значит, сын его -  Буратино, невзирая на то, что  написано у в паспорте. Кроме прозвища, славился на всё пароходство Буратино щепетильным  соблюдением морских традиций. Одна из которых - отживающая на большинстве судов, касалась комсостава. Требовал Отто Карлович, чтобы "офицеры" - штурманы, механики, радисты приходили на завтраки, обеды, ужины и вечерний чай одетыми по форме: в чёрных кителях с золотыми нарукавными галунами,в белоснежных рубашках и при галстуках. Сам он важно, сияя капитанскими четырьмя нашивками,  восседал во главе стола , а остальные, глядя на него, не просто ели, а "принимали пищу" - священнодействовали  за покрытым белоснежной крахмальной скатертью столом,  орудуя мельхиоровой вилкой в левой руке и ножом - в правой.Строго-настрого запрещал Отто Карлович  командирам, даже молодым выпускникам мореходного училища, обращаться друг к другу фамильярно. Никаких там "Витя", "Лёша" , "Толик". Только по имени-отчеству. Соблюдение этой традиции дисциплинировало, способствовало самоуважению  и  серьёзному отношению к морской службе как командиров, так и рядовых моряков.    

     И вот этот ревнитель морских традиций, моряк в сотом поколении, потомок обрусевших на Дальнем Востоке викингов, поднявшись на мостик, увидел в окончательно наступившем рассвете такое! Вопиющее! Такое, чего не приходилось видеть ему никогда за долгие годы работы на флотах.

-А этт-то что? Лер Иванович? - изумлённо воскликнул он, схватив  неприкосновенный капитанский бинокль и обращаясь к вахтенному второму помощнику, который сам  рассматривал в штурманский бинокль  ничем не прикрытую нижнюю часть женского тела, белеющую на мачте под "марсом".                     

- Ничего не пойму, Отто Карлович, - не отрываясь от бинокля, отвечал помощник. - Вот рассвело и на тебе! Я только что увидел,когда видимость появилась...

К-а-к   о-н-а   т-у-д-а   п-о-п-а-л-а? -  медленно просипел Буратино. - Кто такая? Из экипажа, или пассажирка?-

-А как тут определишь, наша или пассажирка, - отвечал второй помощник. Нешто по голой заднице узнаешь? - Моё дело - груз, а не бабьи  ягодицы, Отто Карлович!

-Боцмана на мостик! Старпома на мостик! Доктора на мостик! - сорвался на крик Отто Карлович. 

     Один из двух вахтенных матросов, оторвавшись от окуляра пеленгатора, что в данном случае выполнял роль бинокля, скользнул по трапу вниз, а Лер Иванович стал  по телефону обзванивать старпома, доктора, боцмана.   

     А боцман уже прибыл на мостик и делал вид, что ничего не знает, хотя, разбуженный Гришей, в отличие от остальных,знал о происходящем больше, чем остальные.

-Надо же, - комментировал происходящее  прибывший и тоже вооружившийся биноклем старпом, - каждый пупырышек на жопе  видно. А жопка ничего! Ты смотри! А родинки какие симпатичные!

-Прекратите! - одёрнул старпома капитан, - лучше думайте, как снять её, пока пассажиры не проснулись. Позор какой! Какой позор!   

     Между тем, бортовая качка усиливалась и застрявшая в люке пассажирка зависала над водой, когда пароход кренился то на левый, то на правый борт.

-Дракон! - скомандовал старпом, - возьми страховочные пояса, таль, пару матросов и - вперёд! Стащить эту п.з.у. -разбойницу  оттуда как можно быстрее!     

     Капитан опять неодобрительно зыркнул на старпома. Его,  до мозга костей морского человека, шокировало всё - и фривольные выражения старпома, и хихиканье матросов, и улыбающийся доктор, а больше всего  сама ситуация - на фоне серого неба, н мачте, на самом виду оскорбительно белело то, чему было абсолютное "не место" в  морской практике, а морская практика  была религией Отто Карловича.

     Заложив руки за спину, Буратино попытался нервно пройтись поперёк ходовой рубки, но качка не позволила сделать это, и он разрядился, обращаясь к судовому врачу:

-А Вы чего тут стоите - руки в брюки?

-Можно подумать, что если я заложу их за спину , - что-то изменится? - огрызнулся врач.

Капитан понял намёк, убрал руки из-за спины, велел доктору взять всё необходимое и отправляться к мачте. На случай, если понадобится медицинская помощь.   

     Между тем, Вася Суворов, застегнув на себе страховочный пояс, перекинув второй пояс через плечо, уже взбирался по скобтрапу к "марсу".  Судовой плотник, тоже при страховочном поясе, с длинным прочным линем - "выброской" в руках пробирался между палубным грузом к мачте. За ним следовали ещё один матрос и доктор с чемоданчиком.-

-А Вы чего тут стоите? - еле сдерживаясь от гнева, произнёс капитан, обращаясь к старпому. -Идите на бак, командуйте там!    

Капитан распорядился сменить курс и направить судно поперёк волны. Теперь качка стала килевой и не такой опасной для участников операции. Вверх, вниз. Вверх, вниз.      

Вот голова боцмана поравнялась с ботинками пассажирки и он, не поднимая головы, чтобы не видеть то, что не положено видеть мужчине, если он не гинеколог, сказал женщине:

-Поднимайся обратно в кабину!

-Я не могу! - был ответ. -  Ни ноги, ни руки не слушаются.

Боцман пристегнул карабин своего пояса к скобе, а вторым поясом  легонько, не очень больно, но чувствительно стал  хлестать женщину по икрам ног, приговаривая ласково:

-Давай, давай, лезь обратно . Давай, давай, залезай в кабину.

      Женщина хныкала, но, наконец, избавилась от оцепенения и робоко оторвала от скобы сначала  правую ногу, потом левую, и медленно заползла внутрь кабины.

Боцман отстегнулся, ловко влез вслед за ней в люк . Пароход следовал малым ходом, что делало килевую качку менее  резкой.

-Отвернитесь, - попросила женщина, одевая нижнюю часть своего белья.     

Зазвонил телефон.

-Ну, кто там? - раздался в трубке голос Буратино. - Наша? Или  пассажирка?

-Нет, не наша, Отто Карлович! Пассажирка, - отвечал Вася Суворов.- Вербованная.

-Поаккуратнее майнай её, чтобы не разбилась. Не дай Бог.     

     Из  кабины не выветрелся ещё запах коньяка, консервов "Тушонка куриная" и характерного "аромата любви", свидетельствующего о том, что "боевое крещение" Гриши Вертипороха состоялось. На полу (палубе) кабинки валялась  серебряная обёртка от  шоколадки, вторая шоколадка валялась рядом так и не распечатанная - не до неё было Грише, озабоченном эвакуацией.

      Вася поднял эти "следы преступления" и сунул их женщине в карман "разлетайки" - модного в те годы дамского полупальто, сшитого, как правило, местной портнихой-модисткой из перелицованноо бабушкиного салопа. Писк моды женщин и девушек послевоенного поколения.  

     Вася заставил женщину поднять руки и застегнул на её талии страховочный пояс, снабжённый  не цепью, как у монтажников-высотников, а по-морскому;  коротким тросом из растительного волокна с карабином на конце. Потом спустился на палубу, взял у плотника выброску - гибкий, но прочный длинный трос   с "лёгостью" - нетяжёлой, красиво опелтенной "грушей" на конце.      

     Выброски применяются при швартовых оерациях - их бросают на причал, затем к привязывают к ним тяжёлый швартовый канат с "гашей" (петлёй), а швартовщики на причале тащат  тот канат  к кнехту - специальной швартовочной тумбе, намертво врощенной в причал.    

     С выброской  снова поднялся по скобтрапу,  пропустил трос внутрь самой верхней скобы. Другой конец выброски, или "шкентель". плотник, матрос и присоединившиеся к ним старпом с доктором должны были потравливать втугую, давать слабину,но крепко, намертво задержать, если виновница события сорвётся со скобтрапа. Для пущей надёжности шкентель выброски обвили вокруг "утки" - специальных  "рожек" , приваренных к планширю фальшборта. По-морскому это звучит - "набросили на утку пару шлагов выброски" .     

Затем Вася Суворов обвязал выброской женщину подмышками и , пристегнув карабин её пояса к верхней ступеньке скобтрапа, сказал:

-Теперь тебе бояться нечего. Спускайся. И запомни! Никому не говори, что была тут с Гришей. Будут спрашивать - говори, что одна, сама сдуру залезла.  Поняла?

-Хорошо. Поняла. А его, значит, Гришей зовут?

-Тьфу ты! - весело психанул боцман. Так вы даже не знаете, как кого зовут? Тоже мне - Ромэо с Джульетой! Или перепихон - это ещё не повод для знакомства?    

     Остальное было делом времени. Всё прошло благополучно. Женщина спускалась по скобтрапу, боцман пристёгивал поочерёдно к каждой скобе карабин её страховочного пояса,  а стоящие внизу моряки потравливали выброску, пропущенню через верхнюю скобу.   

     Когда спасательная операция закончилась, "Тарас Бульба" лёг на прежний курс, но теперь бортовая качка никому ничем не угрожала. Разве что большинство пассажиров не стали завтракать и обедать, они частенько выскакивали на верхнюю палубу, перегинались через планширь и блевали,  удобряя море жалким содержимым желудков. Сопровождающие пароход чайки с радостными криками, ссорясь между собой, подхватывали эти дары жадными своими оранжевыми клювами.   

     Отто Карлович с помполитом и пассажирским помощником затеяли служебное расследование.

-Узнаем, кто её туда затащил - грозился помполит, - визу на загранплавание ему век не видать, как своих ушей!

-Наверное, это Астахов,  кочегар наш развесёлый, - высказывал предположение пассажирский помощник с фингалом под глазом: он ночью наводил порядок: разнимал в  драку между опьяневшими  в твиндеке  пассажирами, и одна из пассажирок, падая в свалке, ощутимо боднула его каблуком по переносице.

Присутствующие, кривясь,  смотрели на фингал.

-Что супруге скажете?  Ведь до прихода во Владик не пройдёт, - спросил помполит.

-А ей не привыкать, - отвечал пассажирский помощник. - Я часто с фингалом или поцарапанным лицом прихожу из рейса. Она возмущается: "Что, говорит, у тебя за работа?  Высшее образование имеешь, английский почти в совершенстве знаешь, а из рейсов приходишь в таком виде! Гладиатором, что ли, работаешь? Сама-то она в филармонии на скрипке играет.

"Виновница торжества", приведённая в каюту капитана, на попытки дознаться, с кем была на "марсе",  твердила одно:

-Ночью мужчины сильно приставали, я от них  в той будке спряталась.

     Версия звучала правдиво, хотя при таком раскладе было непонятно, почему её нижняя часть была обнажённой, без трусов. Но постеснялись об этом спрашивать и сами себя заставили, переглядываясь поверить. С большим, нужно сказать, сомнением.

    Когда ушла, пассажирский, несмотря на отметины на лице, со смехом  рассказывал:

-На каждом вербовозе так: выходим в море - начинается суета: прибегают и скандалят: мест, мол, не хватает! А я отвечаю: - ничего, не волнуйтесь, сегодня  ночью даже  свободные койки появятся. И точно: за первую же ночь попаруются, одеялами завесятся и в твиндеке почти половина коек свободна! Вербота!

    "Тарас Бульба" бросил якорь невдалеке от портпункта одного из  Курильских островов и началась выгрузка  груза, пассажиров. Маленький буксирный  катеришко подтащил к борту плашкоут - специальный такой понтон, и часть пассажиров сошла на него по трапу с тощими своими потрёпанными чемоданами.      

     Их ждала новая жизнь, на новых, непохожих на родные места землях.Кому-то суждено было, заработав денег, обогатившись житейским опытом, порой жестоким, порой циничным, вернуться в родные края, а кому-то довелось тут и осесть, создать семью, произвести на свет Божий потомство. И стали  дети их называть и считать себя коренными дальневосточниками: курильчанами, камчадалами, сахалинцами..    

      В  числе сходящих была и наша героиня. Гриша стоял внизу у трапа, напару с другим матросом обеспечивал безопасность высадки: галантно подавал руку каждой, спускающейся на плашкоут, пассажирке, и как мог, помогал не упасть, не оступиться, не подвернуть ногу.     

     Когда дошла очередь сходить по трапу зеленоглазлой пассажирке, руки их соприкоснулись и снова у Григория Опанасовича ток пробежал по мышцам и сухожилиям, снова затрепыхалось  сердце, а в голове затуманилось. Захотелось повтора того  приключение на "марсе".  Пассажирка же умышленно как бы споткнулась, нарочно, чтобы прижаться к Грише и шепнула:

-Прощай, Гришенька! Спасибо!

     Большего они себе позволить не могли - нужно было соблюдать конспирацию, потому что  в случае разоблачения грозили Грише нешуточные неприятности, вплоть до "гона" с морфлота - за моральным обликом моряков следили пристально.  "Склонность к сожительству", а такая формулировка существовала, в характеристике считалась одной из самых отрицательных.     

     Вася Суворов тайком убедительно проинстуктировал пассажирку, что следует говорить, когда вызовут в каюту капитана, как не выдать Гришу.     

      И только после того, как плашкоут с пассажирами и багажом, влекомый пыхкающим катером, исчез в прибрежной полосе тумана, впомнил Гриша: а он ведь даже не знает, как её зовут!

      "Тарас Бульба"  выбрал якорь и, содрогаясь от работы машины, отправился обходить Курильские острова. А на ботдеке - шлюпочной палубе,  свободный от вахты кочерёга Толик Астахов напевал, бренча струнами облезлой  гитары из судового культинвентаря:

"Басовитый гудок парохода

Режет воздух в родимом порту,

Мы сегодня в Берингово море уходим,

На Камчатку везём верботу".

Вербота валяется в твиндеке,        

Человек лежит на человеке,        

Вербовоз -наш пароход       

Лево на борт! Право на борт!       

Вербовоз - наш пароїод,      

Полный вперёд!

       Позже в благополучной морской судьбе Гриши было много пароходов, много рейсов, да и женщин познал немало, особенно когда стал капитаном. Многих моментально забывал, расставаясь, но ту, первую, имени которой  не  успел узнать,  запомнил Григорий Опанасович Вертипорох на всю свою, богатую событиями, моряцкую жизнь.

2013 год                                                                                                                                            Владивосток

                                         ***********************