ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К 5 АЛЬБОМУ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ


Неисчислимы и разнообразны предметы мира, но в них есть единство, и все они – частные явления общего. Вот почему философия говорит, что существует одно общее. Вздохи дышащей груди жизни – ее частные явления рождаются и умирают, приходят и преходят, а жизнь никогда не умирает, никогда не преходит: так в океане рождаются волны и волна гонит волну, волна сменяет волну,- а океан все так же велик и глубок, так же живет и движется на своем бездонном, необъятном ложе,- а в его кристалле все так же торжественно отражается лучезарное солнце, и все так же колышется и трепещет ночное небо, усыпанное мириадами звезд. Каждый человек есть отдельный и обособленный мир страстей, чувства, желаний, сознания, но эти страсти, это желание, это чувство, это сознание – принадлежит не одному какому-нибудь человеку, но составляет достояние человеческой природы, общее всех людей. И потому, в ком больше общего, тот больше и живет. В ком нет общего – тот живой мертвец. Чем же выражается причастность человека общему? – В доступности всему, что сродно человеческой натуре, что составляет ее сущность и характер, в праве сказать о себе: «Я человек – и ничто человеческое мне ни чуждо». Кто причастен общему, для того личные выгоды и потребности житейские – интересы второстепенные, а природа и человечество – главнейшие интересы. Чья личность есть выражение общего, тот жаждет сочувствия ближних, трепетного упоения любви, кроткого счастия дружбы, жаждет волнений и чувства, бурь и непогод жизни, борьбы с препятствиями. Тот все понимает, на все откликается: и в раззолоченных палатах, среди богатства и роскоши, услышит стоны нищеты и бедствия, и сердце его содрогается, но не отвращается от их пронзительных диссонансов, окруженных всем, что горячо любит он, что зовет родным и милым, - он откликается на вопль и слезы вечной разлуки и невозвратимой утраты, и плачем о чужом горе, которого сам не испытал. Пылкий юноша,- он умеряет резкость своих движений, смягчает силу своих порывов и благоговейно, стыдливо, девственно опускает пламенные взоры в присутствии старца, на лице которого сияет кроткий свет чувства, дрожащий голос которого льется светлою волною любви. Согбенный летами старец, - он с умилением смотрит на резвое дитя, которое по зеленому лугу гонится за пестрою бабочкою, он радуется его детской радости, принимает участие в младенческой печали, он прощает заблуждение пламенной юности, снисходителен к кипению ее порывистых страстей, он понимает мгновенный пламень и внезапную бледность на ланитах молодой девушки, ее тоскующий взгляд и немую горесть, волнение ее молодой груди, и печаль без горя, и страх без беды, и радость без причины… С благословением в устах, с умилением во взоре, смотрит он на пылкую юность, которая кружится в вихре жизни и, полная надежд и отваги, гордая сознанием собственной силы, спешит без оглядки навстречу будущему, обольщаемая его заманчивою далью, не зная и не желая знать его предательских обманов; и пред ним воскресает прошедшее его собственной жизни, восстают милые призраки и знакомые образы невозвратимо-протекших лет, и вместо резонерских поучений и докучного ворчания он повторяет про себя с грустно-радостною улыбкою:
так было прежде
во время оно и со мной!
Да, жить не значит столько-то лет есть и пить, биться из-за чинов и денег, а в свободное время бить хлопушкою мух, зевать и играть в карты: такая жизнь хуже всякой смерти, и такой человек ниже всякого животного, ибо животное, повинуясь своему инстинкту, вполне пользуется всеми средствами, данными ему от природы для жизни, и неуклонно выполняет свое назначение. Жить значит – чувствовать и мыслить, страдать и блаженствовать, всякая другая жизнь – смерть. И чем больше содержания объемлет собою наше чувство и мысль, чем сильнее наша способность страдать и блаженствовать, тем больше мы живем: мгновение такой жизни существеннее ста лет проведенных в апатической дремоте, мелких действиях и ничтожных целях. Способность страдания условливает в нас способность блаженства, и не знающие страдания не знают и блаженства, не плакавшие не возрадуются.
Да, все постичь духом, все обнять чувством, всем возобладать и ничему исключительно не подчиниться – вот жизнь. Но эта жизнь есть достояние тех немногих, которые стоят во главе человечества, играют роль его предводителей. Но кроме природы и личного человека, есть еще общество и человечество. Как бы ни была богата и роскошна внутренняя жизнь индивида, каким бы горячим ключом ни била она во вне, и какими бы волнами не лилась через край, - она не полна, если не усвоит в свое содержание интересов внешнего ей мира, общества и человечества. В полной и здоровой натуре тяжело лежат на сердце судьбы родины. Всякая благородная личность глубоко сознает свое кровное родство, свои кровные связи с отечеством. Общество как всякая индивидуальность, есть нечто живое и органическое, которое имеет свои эпохи возрастания, свои эпохи здоровья и болезней, свои эпохи страдания и радости, свои роковые кризисы и переломы к выздоровлению и смерти. Живой человек носит в своем духе, в своем сердце, в своей крови жизнь общества: он болеет его недугами, мучается его страданиями, цветет его здоровьем, блаженствует его счастием, вне своих собственных, своих личных обстоятельств. Разумеется, в этом случае, общество только берет с него свою дань, отторгая его от него самого в известный момент его жизни, но не покоряя его себе совершенно и исключительно. Гражданин не должен уничтожать человека, ни человек гражданина: в том и другом случае выходят крайности, а всякая крайность есть родная сестра ограниченности. Любовь к отечеству должна выходить из любви к человечеству, как частное из общего. Любить свою родину значит – пламенно желать видеть в ней осуществления идеала человечества и по мере сил споспешествовать этому. В противном случае патриотизм будет китаизмом, который любит свое только за то, что оно свое, и ненавидит все чужое за то только, что оно чужое и не нарадуется собственным безобразием и уродством. Человеческой натуре сродно любить все близкое к ней, свое родное и кровное, но эта любовь есть и в животных, следовательно, любовь человека должна быть выше. Это превосходство любви человеческой перед животною состоит в разумности, которая телесное и чувственное просветляет духом, а этот дух есть общее. Пример Петра Великого, говорившего о родном сыне, что лучше чужой да хороший, чем свой да негодяй,- лучше всего поясняет и оправдывает нашу мысль. Конечно, из частного нельзя делать правила для общего, но можно через сравнение объяснить частным общее. Можно не любить и родного брата, если он дурной человек, но нельзя не любить отечества, если оно дурно, какое бы оно ни было: только надобно, чтобы эта любовь была не мертвым довольством тем, что есть, но живым желанием усовершенствования. Словом – любовь к отечеству должна быть вместе и любовью к человечеству.
Итак, поэзия есть жизнь по преимуществу, есть сущность, так сказать, тончайший эфир, трипль-экстракт, квинт-эссенция жизни. Поэзия не описывает розы, которая так пышно цветет в саду, но отбросив грубое вещество, из которого она составлена, берет от нее только ее ароматический запах, нежные переливы ее цвета, и сознает из них свою розу, которая еще лучше и пышнее. Поэзия – это невинная улыбка младенца, его ясный взор, его звонкий смех и живая радость. Поэзия – это стыдливый румянец на ланитах прекрасной девушки, кроткий блеск ее глубоких, как море, как небеса, голубых очей, или яркий огонь ее черных глаз, волны кудрей, разбежавшихся по ее мраморным плечам, волнение ее нежной груди, гармония ее серебряного голоса, музыка ее чарующих речей, стройность ее стана, художественная рельефность и роскошь ее живых форм, грациозность и нега ее пленительных движений… Поэзия – это огненный взор юноши, кипящего избытком сил, это его отвага и дерзость, его жажда желаний, неудержимые порывы его стремлений – сжать в пламенных объятиях землю и небо, разом осушить до дна неистощимую чашу жизни… Поэзия – это сосредоточенная, овладевшая собою сила мужа, вполне созревшего для жизни, искушенного ее опытом, с уравновешенными силами духа, с просветленным взором, готового на битву и на подвиг… Поэзия – это тихий блеск бесцветных глаз старца, кроткое, как ласка, глубокое, как дума, выражение сияющего блеском нездешней жизни морщиноватого лица его, спокойной и полный души звук его дрожащего и прерывающегося голоса, его тихая и важная речь, любящая и величавая улыбка его мудрых уст… Поэзия – это светлое торжество бытия, это блаженство жизни, неожиданно посещающее нас в редкие минуты, это упоение, трепет, мление, нега чувств, волнение и буря страстей, полнота любви,
восторг наслаждения, слабость грусти, блаженство страдания, ненасытимая жажда слез, это страстное, томительное, тоскливое порывание куда-то, в какую-то навсегда недосягаемую сторону, это вечная и всегда неудовлетворимая жажда все обнять и со всем слиться, это тот божественный пафос, в котором сердце наше бьется в один лад со вселенною, пред упоенным взором летают без покрова бесплотные видения высшего бытия, а очарованному слуху слышится гармония сфер и миров,- тот божественный пафос, в котором земное сияет небесным, а небесное сочетается с земным, и всякая природа является в брачном блеске, разгаданном иероглифом помирившегося с нею духа… Весь мир, все цветы, краски и звуки, все формы и природы и жизни могут быть явлениями поэзии, но сущность ее – то, что скрывается в этих явлениях, живит ее бытие, очаровывает в них игрою жизни.

Поэзия – это биение пульса мировой жизни, это ее кровь, ее огонь, ее свет и солнце.
Поэт – благороднейший сосуд духа, избранный любимец небес, тайник природы, эолова арфа чувств и ощущений, орган мировой жизни. Еще дитя, он уже сильнее других сознает свое родство со вселенною, свою кровную связь с нею, юноша – он уже переводит на понятный язык ее немую речь, ее таинственный лепет…
Да, все, чем живет мир и что живет в мире – находит свой отзыв во всеобъемлющей груди поэта, и ни одно существо на земле не имеет большего права применить к себе слова Фауста:
Всевышний дух! Ты все, ты все мне дал,
О чем тебя я умолял.
Не даром зрелся мне
Твой лик, сияющий в огне.
Ты дал природу мне, как царство, во владенье,
Ты дал душе моей
Дар чувствовать ее, дал силу наслажденья.
Иной едва скользит по ней
Холодным взглядом удивленья,
Но я могу в ее таинственную грудь,
Как в сердце друга заглянуть.
Но кто же, он сам, поэт, в отношении к прочим людям? – Это организация восприимчивая, раздражительная, всегда деятельная, которая при малейшем прикосновении дает от себя искры электричества, которая болезненнее других страдает, живее наслаждается, пламеннее любит, сильнее ненавидит: словом – глубже чувствует, натура, в которой развиты в высшей степени обе стороны духа – и пассивная, и деятельная. Уже по самому устройству своего организма поэт, больше чем кто-нибудь, способен вдаваться в крайности, и, возносясь превыше всех к небу, может быть, ниже всех падет в грязь жизни. Но и самое его падение не то, что у других людей: оно следствие ненасытимой жажды жизни, а не животной алчбы денег, отличий и власти. Эта жажда жизни в нем так велика, что за одну минуту упоения страстью, за один миг полноты чувства, он готов жертвовать всем своим будущим, всеми надеждами, всею остальной жизнию. У него – по выражению Гезиода – песнь всегда на уме, а в груди сердце беззаботное. Когда он чувствует приближение Бога и задумывает в нем зарождающееся творение, новое создание, тогда –

Пройди без шума близ него,
Не нарушай холодным словом
Его священных, тихих снов!
Взгляни с слезой благоговенья,
И молви: это сын богов,
Питомец муз и вдохновенья!
Когда он творит – он царь, он властелин вселенной, поверенный тайн природы, прозирающий в таинства неба и земли, природы и духа человеческого, только ему одному открытые. Но когда он находится в обыкновенном земном расположении – он человек, но человек, который может быть ничтожным, но никогда не может быть низким, который чаще других может падать, но который так же быстро восстает, как падает,- который всегда готов отозваться на голос, несущийся к нему от его родины – неба.
Как красота, так и поэзия – выразительница и жрица красоты, сама себе цель, и вне себя не имеет никакой цели. Если она возвышает душу человека к небесному, настраивает ее к благим действиям и чистым помыслам – это уже не цель ее, а прямое действие, свойство ее сущности, это делается само собой без всякого предначертания со стороны поэта. Поэт есть живописец, а не философ. Всегдашний предмет его картин и изображений есть «полное славы творенье» - мир со всею бесконечностью и разнообразием его явлений. Поэзия говорит душе образами,- ее образы суть выражения той вечной красоты, первообраз которой блещет в мироздании и во всех бесчисленных частных явлениях и формах природы. Поэзия не терпит отвлеченных идей в их бестелесной наготе, но самые отвлеченные понятия воплощает в живые и прекрасные образы, в которых мысль сквозит, как свет в граненом хрустале. Поэт видит во всем формы, краски, и всему дает форму и цвет, овеществляет невещественное, делает земным небесное – да светит земное небесным светом! Для поэта все явления в мире существуют сами по себе: он переселяется в них, живет их жизнию, и с их любовию лелеет их в своей груди, так, как, они есть, не изменяя по своему произволу их сущности. Это не значит, что поэт не может отрываться от созерцания мира, взятого в себе самом, и не вносит в него свой идеал, чтоб лиру песнопения, кинжал трагедии и трубу эпопеи не может он менять на громы благородного негодования и даже на свисток сатиры, молитву оставлять для проповеди, прошедшее, мировое и вечное, забывать на минуту для современности и общества, но смешно требовать, чтоб в этом он увидел цель своей жизни и за долг себе поставил подчинить свое собственное вдохновение разным текущим потребностям. Свободный, как ветер, он повинуется только внутреннему своему призванию, таинственному голосу движущего им бога, а на крики тупой черни, которая стала бы приставить к нему, в своей дикой слепоте:
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй,
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны,
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы,
Гнездятся клубом в нас пороки:
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя  –
он может и должен отвечать, если только стоит она ответа:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы,
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры:
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор – полезный труд!
Но, позабыв свое служение,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв –
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв!



ИЗ СОЧИНЕНИЙ  В. БЕЛИНСКОГО