Творчество Андрея Платонова

Было ли творчество Платонова художественной вивисекцией большевизма?

(Для справки: Вивисекция, от лат. «живосечение» – рассечение живого организма с целью его изучения или исследования причин заболевания).

Платонов был неотъемлемой частицей общества в котором жил. Вчитайтесь в его слова:

«Истина всегда в форме лжи; это самозащита истины и её проходят все».

«Истинного себя я никогда не показывал. И едва ли когда-нибудь покажу».

Здесь ни убавить, ни прибавить. Здесь подумать.

Во времена власти, которую называют советской, Платонова замалчивали. Теперь Платонова все наперебой восхваляют, коммунисты и антикоммунисты тянут к себе, клерикалы и атеисты – к себе, азиопы, пардон, евразийцы - к себе. Широкие массы внемлют, причем чаще всего не вдаваясь в подробности и чтение. Вокруг имени и творчества Платона много лжи и путаницы. В эти дни в Воронеже проходит Международный платоновский фестиваль искусств, много самых разных выставок, спектаклей, концертов, от балета до модерна. Это не мемориальный фестиваль, имя Платонова использовано скорее в качестве бренда. Но я хочу разобраться самостоятельно именно в творчестве Платонова, не следуя никаким канонам и шаблонам, не претендуя на всеохватность и не считая себя обладателям истины. Я просто стремлюсь к возможно более адекватному пониманию Платонова и буду благодарен за содержательные дополнения и аргументированные возражения специалистов-литераторов.

Андрей Платонович Платонов родился 28 авг, по другим источникам 1 сент 1899, умер 5 января 1951 года. Настоящая фамилия Климентов, родился в Воронеже, учился в церковно-приходской, затем в городской школе. С 14 лет овладевал профессиями слесаря, литейщика, помощника машиниста паровоза. Первая проба пера – юношеские стихи, сборник «Голубая глубина» (1922). В 1918-1921 годах занимался журналистикой, совмещая с работой на железной дороге и учебой.

Платонова называют странноязычным писателем. Понять его непросто. Он жил во времена, когда правдивое слово было подвигом: нельзя было говорить всё, что думаешь без опасения за свою жизнь, но и думать что говоришь не позволял внутренний цензор. Поначалу Платонов верил в новую религию – коммунизм, не сомневался в скором медицинском бессмертии и не хотел утратить эту веру. Он менялся на протяжении всего своего творческого пути. Талант, вызревая, прозревает…

Писатель-самородок, из многодетной семьи слесаря-железнодорожника, он учился в железнодорожном техникуме, «записался» (так тогда проходил набор пролетарских студентов) в Воронежский университет, но учиться ему не пришлось. Одно время служил в ЧОН, так назывались карательные части особого назначения, обучали там и тогдашней политграмоте. Затем «бросили» Андрея на «идеологический фронт». Читал он много, любил поэзию. Но не чувствуется, чтобы читал Маркса или философскую классику. Он чтил утописта Николая Федорова, который хотел воскресить всех умерших, а Красную площадь превратить в кладбище, где самые достойные умершие будут ждать, когда их воскресят. Идеологию большевизма Платонов воспринял искренне и представлял как руководство к действию по воплощению всеобщего счастья. В раннем творчестве воспевал Ленина, Троцкого, Сталина, Луначарского, электрификацию, паровоз и покорение Вселенной. Работал в разных газетах, но печатали его неохотно.

После издания «Епифанских шлюзов» в 1927 году Платонов стал известным. В этом произведении описано, как роют котлован великой стройки, а на самом деле роют себе могилу. Люди возводят по приказу Петра Великого (читай – Ленина?) Епифанские шлюзы, которые бессмысленно пересохнут, и палач открутит голову инженеру. Это было совершенно не похоже на советские производственные романы «соцреализма». Нельзя было не заметить такого кощунства.

В 1928 году у него вышли уже две книги, его стали печатать в журналах. Но за сатирические рассказы с критикой бюрократизма и «перегибов» в коллективизации автора подвергли резкой критике, его обвинили в «правом уклоне», произведения объявили вражескими, издавать перестали. Сталин назвал рассказ «Усомнившийся Макар» (1931) сволочным и кулацким, но не стёр автора в лагерную пыль. Платонов же заверил руководство: «Я не классовый враг и моё будущее связано с пролетариатом», а о статье Сталина «Головокружение от успехов» он выразился устами кондового вожака сельхозартели Кондрова так: «Всякое слово в уме читаешь – и как будто свежую воду пьёшь: только товарищ Сталин может так сообщать!». В то же время разве ему простят такие слова: «Мы масса, единое существо, а человека нет». И это в стране, где «Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей»? Теперь-то острослов сказал бы: «И я знаю этого человека», теперь мы знаем, кого называла хозяином советская номенклатура.

А тогда, в 1937-м, Платонов, после многих отказов в публикации и материальных затруднений вынужден был каяться: «Мои литературные ошибки не соответствовали моим субъективным намерениям». Этим он хотел показать, что намерения у него классово безупречны, но вот их воплощение исказило идейную непогрешимость и преданность «делу партии Ленина-Сталина». Бесполезно. В Советском Союзе он оставался практически неизвестным. Только через семь лет после смерти писателя благодаря усилиям его жены вышла небольшая книжка его рассказов. В 1986 году в журнале «Знамя» опубликовано «Ювенильное мокре», в 1987 в «Новом мире» - «Котлован», в 1988 в «Дружбе народов» – «Чевенгур». Как ни странно, воронежский журнал «Подъём» в эти годы оказался не лёгким на подъём, молчал. «Некуда жить, вот и думаешь в голову»: не то тогдашний «красный пояс» мешал, не то осторожный провинциальный конформизм. Филологи говорят, что «осторожное воронежское литначальство тормозило». Возможно.

Полностью творческое наследие Платонова стало доступным лишь в девяностые.

И оценки его творчества обнаружились самые разные. Одним присуща сладковатая тональность книг серии «ЖЗЛ», другим - причисление писателя к диссидентам «с фигой в кармане», третьим - причисление его к правоверным большевикам, но только более верящим в цели мировой революции, чем верили сами партработники.  Появились старания приспособить Платонова и к православным по духу. Отсюда недалеко и до смертельной для России гремучей самоубийственной смеси под названием «православный большевизм» с его мессианством, воинствующим антиинтеллектуализмом в духе Шварцмана-Шестова, неумным антизападничеством, желанием осчастливить человечество и привести его если уж не к коммунизму, то хотя бы на худой конец в царствие небесное. Естественно, другие народы и государства «косясь и постораниваясь» не без успеха сплачивались против подобных устремлений.

Появилось стремление причислить Платонова и к философам. Талант большого художника и каждая грань его творчества требует понимания, вот и образуется раздолье интерпретаторам. Читая Платонова, порой не поймёшь, иронизирует он или на самом деле так думает. Где издёвка над мыслями героев, а где их одобрение? Известна психопатология тоталитарного общества: говорить одно, думать другое, а делать третье. И мы видим как угнетённое сознание деформированное убожеством, безысходностью и бессмысленностью пронизывает его героев.

В каком же слое, в каком уголке текста личная позиция писателя?

Действительно, Платонов, как и каждый глубокий писатель – мыслитель. Трагическую его философию можно увидеть в контексте произведений, в самой его жизни. У него немало афористичных фраз, порой внешне нарочито деформированных, странно построенных, но удивительно глубоких, приглашающих к размышлениям. Много заострённых словесных конструкций, резких, как бы скальпелем препарирующих жестокую и больную реальность и ментальность эпохи:

«Масса копит в себе свою ненависть. Мы идём к тебе, неведомый мир» …

«Труд и есть ненависть. Эта ненависть есть динамит Вселенной… Ненависть наша так велика, что она перерастёт и захлестнёт собой мир». …

«Долой человеческую пыль. Да здравствует человеческий организм!»

А чего стоит выражение ребёнка: «Плохих людей убивать надо, а то хороших мало». Остаётся только рассортировать их по «категориям».

И как вы думаете мир мог относиться к таким лозунгам? Вот вам и вивисекция большевизма!

Когда же Платонов писал о философии прямо (или он издевался над примитивностью официоза?) – получалась примитивная политизированная конструкция, особенно в ранней публицистке. Так что древнегреческий мудрец, разделивший мир на тленный подлунный мир вещей и надлунный потусторонний мир нетленных идей Платон - Платонову совершенно чужд. Платонов пишет: «Разница между идеализмом и материализмом и есть разница между буржуазной и пролетарской наукой». Какой там Платон? Это устрашающая для тех лет политпросветовская фраза! И впору спросить – а при чём тут философия?

Платонов совершенно справедливо считал, что подражать ему невозможно. Литераторы тоже справедливо считали, что переводить его на другие языки тоже невозможно. А философы, пожалуй, отметили бы, насколько вымученно могли бы выглядеть попытки писать философские работы, подражая языку Платонова. Я говорю о профессиональных работах, имеющих осмысленную тему, аргументацию выдвигаемых тезисов, последовательность и логичность построения мыслей, а не схоластически-художественные упражнения несчастного сознания возле непостижимости непостижимого потустороннего мира.

Напомню, что схоластика – это феномен средневековой теологической традиции, которая ставила своей задачей рационально обосновать христианское вероучение путём соединения текстов Библии и логических построений Аристотеля. Скрупулёзная работа с текстами Аристотеля внесла существенный вклад в развитие логики, но в то же время предполагала и её нарушение, так как схоласты исходили из того, что текст Библии изначально является абсолютной истиной, а Аристотель нужен был для того, чтобы построить для библейских текстов «доказательства». (Для большевистских схоластов сакральным текстом служили произведения классиков «марксизма-ленинизма» и партийные документы.) Но логика Аристотеля – это наука о формах построения мыслей, о формах выражения мыслей, делающих возможным диалогичное общение, наука о формах выводного знания. Правда, однажды я даже встречал постперестроечного доктора философских наук, (надо заметить, что слабых, списанных, скомпилированных, состоящих из цитат и даже купленных диссертаций у нас сейчас стало слишком много) который всерьёз и не с бодуна, а с кафедры, назвал логику и науку злейшими врагами философии! Жаль человека. Ведь желает он того или нет, но если он хочет быть понятым другими, он изъясняется пользуясь логикой, даже если отвергает её. И, наоборот, если хочет остаться непонятым, скрыть свои намерения за туманом выспренных словосочетаний, то он «взыскует» схоластических приёмов, нимало не «вопрошая» о логике, о научных знаниях и даже о здравом смысле.