Апология либерала

7 июня 1794 года родился «басманный» философ П.Я. Чаадаев

 Термин «басманная философия» появился задолго до «басманного правосудия». Принимая во внимание некоторое криминально-неправовое сходство между событиями, породившими эти термины, а также пугающую географическую близость эпицентров этих событий, трудно поверить, что здесь обошлось без мистики...

 Можно ли считать Чаадаева либералом?

Чаадаев подчёркивал: Россия — наследница Византии, но ставил это в вину родной стране. Он не разглядел, что она переняла византийскую миссию — моста-регулятора между Западом и Востоком. Чаадаев ждал от России свершений в русле европейской цивилизации. Хотя она уже выполняла свою историко-политическую роль: обломала татаро-монгольское иго и прогнала Наполеона. После Чаадаева русские мыслители разделились на славянофилов и западников.

Почему-то казалось, что автор вот этого:

 «Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства»;

этого:

«Мы же придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. Каждому из нас приходится самому связывать порванную нить родства. Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать в головы ударами молота»;

или вот этого:

«Народы — в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?»

 — не мог не быть либералом — не зря же главное обвинение, предъявляемое либералам сегодняшними «патриотами» — то, что они не любят Россию!

 Но как подвести под интуицию логический фундамент, материала для него не находилось. Не помогала даже «пролонгация» деления интеллектуалов XIX века на западников и славянофилов — дескать, из первых вышли современные либералы, из вторых — «патриоты». Потому что если кто-то считает Чаадаева чуть ли не отцом-основателем западничества, то как быть вот с этим мнением его биографа (и дальнего родственника) Д.И. Шаховского:

 «Чаадаев… все стоит — и повивальной бабкой и крестным отцом — при родах и при крещении славянофильской доктрины»?

 Впрочем, как сказал как-то Б.Н. Лосский, сын выдающегося философа Н.О. Лосского: «Всякому уважающему себя интеллектуалу полагалось быть либералом»…

 Среди чаадаевоведов бытует практически уже общепринятое мнение, что Чаадаев в «Философических письмах» и он же в «Апологии сумасшедшего» — это «две большие разницы». Что к моменту опубликования своего «Первого философического письма», из которого взяты все приведенные выше цитаты, он уже во многом изменил свои взгляды на Россию, её место и роль в мире. Напомню, что восемь философических писем написаны с 1828 по 1831 год, первое из них (и единственное при жизни Чаадаева) было напечатано осенью 1836 года в «Телескопе» Н.И. Надеждина.

 А  теперь вопрос: если в 1836 году автор был уже «другим человеком», если к этому времени он уже отошел от тех взглядов, которые высказал в злополучных «философических письмах», зачем же он с решимостью человека, идущего на амбразуру, продолжал пытаться опубликовать их? Наверняка догадываясь о тех последствиях, к которым эта публикация может привести.

А о его настойчивых попытках опубликовать «Письма» хорошо известно. Ещё в 1831-м, сразу по завершении работы над ними, он передал два из них Пушкину, который пытался опубликовать их по-французски в Санкт-Петербурге у книгоиздателя Беллизара. Не вышло. В следующие два года автор повторяет попытки в Москве, но цензура «на посту». Затем в 1835 году друг Чаадаева — А.И. Тургенев предлагает первое письмо уже французскому издательству. Но даже «свободному Парижу» оно оказалось «не по зубам». И наконец, в 36-м очередная попытка удалась, во многом благодаря хитрости издателя-редактора «Телескопа» Н.И. Надеждина, обманувшего цензора, что привело к его (цензора) увольнению, закрытию журнала и ссылке главного редактора.

И всё это — для того, чтобы быть «высочайше» объявленным сумасшедшим, год сидеть под домашним арестом и написать «Апологию», которая многими воспринималась как попытка оправдаться перед властью и обществом?

И сказать в ней: «Друзья, вы меня не так поняли, и вообще, «всё это было давно и неправда», а нынче – я главный оплот русского патриотизма»?

«Струсил — и пардону запросил!», как сказал поэт?

– Не верю!

— повторяем  вслед за классиком и начинаем добросовестно штудировать «Апологию».

«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо…»

«Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа; но верно и то, что патриотическое чувство, одушевляющее меня, не совсем похоже на то, чьи крики нарушили мое спокойное существование... Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной...»

 «Надо сознаться, причина в том, что мы имеем пока только патриотические инстинкты. Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций, созревших в умственном труде, просвещенных научным знанием и мышлением; мы любим наше отечество еще на манер тех юных народов, которых еще не тревожила мысль, которые еще отыскивают принадлежащую им идею, еще отыскивают роль, которую они призваны исполнить на мировой сцене…»

 — Ну и где здесь «пардон»? – спрашиваем с крайней степенью недоумения.

 — Да-да! И тем более, где здесь славянофильство? — подхалимски подхватывает внутренний голос.

 Ага, вот оно — в переписке этих лет:

 «Как и все народы, мы, русские, подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся несомненно. Пройдет немного времени, и, я уверен, великие идеи, раз настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые противостали бы им».

 (Чаадаев — А.И. Тургеневу. 20 апреля 1833 года.)

 «Мне кажется, что нам необходимо обособиться в наших взглядах на науку не менее, чем в наших политических воззрениях, и русский народ, великий и мощный, должен, думается мне, вовсе не подчиняться воздействию других народов, но со своей стороны воздействовать на них». (Николаю I. 15 июля 1833 года.)

 «Мы находимся в совершенно особом положении относительно мировой цивилизации и положение это еще не оценено по достоинству. Рассуждая о том, что происходит в Европе, мы более беспристрастны, холодны, безличны и, следовательно, более нелицеприятны по отношению ко всем обсуждаемым вопросам, чем европейцы. Значит, мы в какой-то степени представляем из себя суд присяжных, учрежденный для рассмотрения всех важнейших мировых проблем. Я убежден, что на нас лежит задача разрешить величайшие проблемы мысли и общества, ибо мы свободны от пагубного влияния суеверий и предрассудков, наполняющих умы европейцев».

 (П.А. Вяземскому. 9 марта 1834 года.)

 "И почему бы я не имел права сказать и того, что Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику; что её дело в мире есть политика рода человеческого... что провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, что оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества... что если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последующий прогресс вовеки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей».

 (Тургеневу. 1835 год.)

 Да, мы таковы – говорит Чаадаев, — но в этом заключаются не только наши недостатки, но и большие преимущества. Вопрос в том, сумеем ли мы их использовать…

 «Мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию»…»

Жизнь и дальнейшая наша история доказали, как ошибался в этом Чаадаев. Его имя открыло длинный список жертв отечественной «карательной психиатрии», и поскольку трудно заподозрить советских руководителей 60—80-х годов в сколько-нибудь серьезном изучении истории собственной страны, напрашивается вывод, что николаевские «уроки» сохранились именно в их сердцах. И в генах. Высочайшие «Не сметь ничего писать!» и «Считать сумасшедшим!» ясно указывают, из какой «гоголевской шинели» вышел советский строй.

 И ещё одна цитата — из «Апологии сумасшедшего»:

 «Мы живем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку. У Востока своя история, не имеющая ничего общего с нашей… Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату, очень далеки от благоуханной долины Кашмира и священных берегов Ганга. Некоторые из наших областей, правда, граничат с государствами Востока, но наши центры не там, не там наша жизнь. И она никогда там не будет, пока какое-нибудь планетное возмущение не сдвинет с места земную ось или новый геологический переворот опять не бросит южные организмы в полярные льды».

Апология либерала…