«Суды будут моим хобби» Алексей Козлов о том, чему научился в тюрьме, и чем займется на свободе

— Расскажите, как проходило ваше освобождение.

— Как вы знаете, решение суд вынес 31 мая, в пятницу, и в тот же день текст постановления по факсу был направлен в колонию. На следующий день начальник спецучета колонии госпожа Сергеенкова сказала, что для них является документом только постановление, пришедшее по почте, и то они его будут проверять, звонить в суд. Правда, она вспомнила, что в соседней колонии человеку тоже уменьшили срок, а постановление в колонию прислали по факсу. Сама колония готова была отпустить меня сразу, и все документы были подготовлены молниеносно. Но ивановское УФСИН запретило им предпринимать какие-либо шаги. И как только в субботу ко мне приехала Оля, в колонии тут же появились сотрудники УФСИН и заявили: «Мы приняли решение, что ты будешь освобожден только тогда, когда придет оригинал документов». Выяснилось, что из семнадцати страниц факса якобы прошло только одиннадцать. Наступил понедельник. Из Мосгорсуда прислали по факсу постановление уже в полном виде, а мой адвокат Алхас Абгаджава получил заверенную копию и сразу поехал в Иваново. Там ему и выдали: «А доверенность от Мосгорсуда у вас имеется, что вы можете эти документы нам вручить?» Маразм крепчал. Адвоката ко мне не пропустили. На этой стадии я понял, что ситуация зашла в тупик и решил объявить голодовку.

— Это подействовало?

— Голодовка — это ЧП, и по закону в колонию немедленно приезжает прокурор — этого я и добивался. Прокурор приехал тут же, встретился с моим адвокатом, со мной и сказал, что из колонии не уедет, пока меня не освободят. Я хочу показать вам справку об освобождении: она уникальная. Когда меня освобождали в 2011 году, основанием для освобождения было указано определение коллегии Верховного суда. В этой должно было быть указано постановление президиума Московского городского суда, но в ней сказано, что я освобожден по постановлению ивановского прокурора по надзору за соблюдением закона в ИУ на основании закона «О прокуратуре в РФ». А когда я получил справку об освобождении и взял свои два баула, меня окружили человек пять сотрудников и предложили подвезти. Они провезли меня километра два, а когда я спросил, зачем, ответили: «Чтобы журналисты не фотографировали, как вы освобождаетесь». И высадили меня у ближайшей автобусной остановки.

— Объясните в двух словах, почему вы считаете свое уголовное преследование незаконным.

— Мошенничество — это безвозмездное хищение чужого имущества, а я за свои акции заплатил. Сначала меня обвинили в том, что я заплатил за них в десять раз меньше, чем они реально стоили, но мы в суде предоставили независимую оценку акций, и суд был вынужден согласиться. Тогда заявили, что я заплатил сам себе: и компания, которая деньги заплатила, и компания, которая их получила, принадлежали мне. Но поскольку финальным получателем этих денег была группа «Финвест», на тот момент полностью подконтрольная Магомеду Магомедову, брату Зиявудина Магомедова, который владеет группой «Сумма». Но у господина Магомедова был свой интерес, и он это не подтверждал: он всю компанию «Искож» подмял под себя. Для него подтвердить, что он получил эти деньги, значило вернуть мне тридцать процентов акций. Моя задача сейчас – подтвердить получение этих денег. Тем более, политическая ситуация изменилась в лучшую сторону: братья Магомедовы и братья Билаловы очень приближенные к Дмитрию Анатольевичу люди. Тогда он был президентом, а сейчас их позиции пошатнулись.

— Почему с вас сняли обвинение по легализации средств и оставили статью «мошенничество»?

— Оправдание в чистом виде случается крайне редко. А это был определенный компромисс. Кроме того, дело было возбуждено по указанию Бастрыкина, когда он еще был заместителем Чайки. Под обвинительным заключением стоят подписи заместителя генерального прокурора Малиновского, второго заместителя Гриня. Количество силовиков, которые поставили там свои подписи, огромно, и это осложняет оправдание в чистом виде. Но поскольку удалось добиться отмены половины приговора, будем добиваться отмены и второй.

— Будете ли вы добиваться компенсации морального ущерба? И намерены ли вы требовать какой-то компенсации от Владимира Слуцкера, которого вы называли заказчиком дела?

— Я считаю, что господин Слуцкер сам себе создал гораздо больше проблем, и тратить на него энергию и силы непродуктивно. А что касается компенсации морального вреда, то я не считаю, что наш бюджет должен нести ответственность за действия конкретных коррупционеров. Ведь тот же Бастрыкин, думаю, даже не читал моего дела, а просто ему принесли стопку бумаг, и он их подписал. Моя задача — добиться привлечения к ответственности конкретных исполнителей, это уровень следователя и его руководителя. Если такое произойдет, для Верховного суда путь к отмене основного приговора станет проще.

— Вас не утомили суды?

— У каждого мужчины должно быть хобби. Вот это будет моим своеобразным хобби.

— Когда вас осудили во второй раз, какие были ощущения? Ожидали ли вы этого, ведь Верховный суд отменил первый приговор?

— То, что меня возьмут, я понимал, я и пришел в суд с вещами. Да, было психологически сложно себя заставить пойти по этому пути, не уехать из страны, остаться. Но поскольку я уже через многое прошел, с бытовой точки зрения меня уже испугать или удивить ничем не могли. Я, конечно, рассчитывал освободиться условно-досрочно, но по УДО меня решили не отпускать, и мы с Олей подумали, что уже вмешалась политика: пошли фильмы «Анатомия протеста», на одном из митингов моя тема была одной из обсуждаемых, и видимо, это была ответная реакция властей. Я готовился: ну о'кей, значит, сидеть до конца срока. И было удивительно, когда Верховный суд распорядился рассмотреть мое дело и вынес в апреле надзорное определение. Верховный суд не давал бы таких указаний, если бы стояла задача, чтобы человек сидел. Уровень тех людей, кто нас поддерживает, выше уровня наших врагов, а среди наших врагов нет Кремля и так далее, иначе меня бы не освободили.

— После второго приговора пошли слухи о возможном покушении на вас…

— Меня главред «Новой газеты» Дмитрий Муратов пригласил на беседу и сообщил, что на него вышли высокопоставленные силовики, которым предложили 300 тысяч долларов за мое устранение, когда меня арестуют. Муратов написал об этом открытое письмо Медведеву. В Москве меня содержали надежно, в помещении было две видеокамеры. В Иваново было сложнее, в зоне трудно локализовать человека. Но там все контролировал так называемый блат-комитет, а им проблемы были не нужны. Я в первый же день встречался с положенцем, который поставлен ворами в законе следить за порядком, он сказал мне: «Приезжали сотрудники ФСБ, сказали нам смотреть, чтобы ни один волос с твоей головы не упал. Я тут всем сказал, чтобы ни-ни. Если что, я этого человека лично…» Там же в зоне все просто, если что — заточкой в бок, и все. 

— Чем вы занимались в колонии, как там проходила ваша жизнь?

— Я сидел в этот раз сначала в колонии общего режима, потом в колонии-поселении. Кстати, с переводом в последнюю была смешная история. В Пресненском суде мне назначили общий режим, хотя освобождали меня в первый раз из колонии-поселения, и это было незаконно. Когда мы дошли до президиума Мосгорсуда, выяснилось, что «приговор исправлен». Адвокаты поехали в Пресненский суд и выяснили, что судья втихаря, без судебного заседания, изменила приговор — поменяла режим на колонию-поселение. Вот после этого меня 31 октября туда и перевели.

Сначала я был нарядчиком: учитывал часы работы осужденных, работающих на промышленной зоне, — своеобразная бухгалтерия. Это занимало немного времени, так что я успевал читать и заниматься своими делами. Когда меня перевели в колонию-поселение, то долго не могли трудоустроить, наверное месяца четыре. Начальник колонии предложил должность библиотекаря, но сотрудники областного УФСИН запретили. Тогда как раз прошел фильм «Анатомия протеста-2», и там было сказано, что Козлов «где-то работал в колонии библиотекарем, а мы-то знаем, что он за это наверняка взятку давал».

Вот мне и сказали: а вдруг нас обвинят, что ты нам взятку дал за трудоустройство. Но это была отговорка, на самом деле они очень негативно реагировали на острые Олины статьи о жизни и быте в колониях Ивановской области. За день до освобождения начальник оперативного отдела управления сказал мне: «Алексей, если бы Ольга писала о наших колониях только хорошие статьи, вы бы давно уже освободились». Я ответил: «Так это ж вымогательство в чистом виде. Вы фактически говорите, что надо писать неправду, то есть статьи заказного характера». Для него стало открытием, что это — вымогательство. Я в итоге две недели проработал сборщиком декоративных светильников, но производство обанкротилось, так и не начавшись. Затем они меня хотели отправить в тепличное хозяйство на сбор огурцов. Но я прекрасно знал, как там люди работают по семь дней в неделю, им неправильно начисляют часы. Я им в лоб заявил: без вопросов, но давайте соблюдать трудовое законодательство. На что они мне: ой, да ладно, сиди и читай.

— Что вы там читали?

— Я был подписан на несколько изданий: «Коммерсант», «Ведомости», «Новая газета», «Спорт-экспресс», еще наша знакомая присылала распечатки из Фейсбука, интернета. Было много экономических книг, я пополнял багаж своих знаний по стратегическому менеджменту, по экономической теории, и так далее, также читал книги на английском.

— Какая публика окружала вас в колонии?

— Осужденные ко мне постоянно подходили и консультировались по разным законодательным вопросам, по поводу нарушения своих прав, по составлению договоров. Я старался помогать, и в целом у меня были очень хорошие отношения с людьми. Вот в бытовом плане проблемы были серьезные, особенно в колонии общего режима. Там работало всего процентов 15 осужденных, остальные всю ночь играли в карты или нарды на деньги, курили гашиш. Свет горит всю ночь, сотрудники на это, естественно, не обращают никакого внимания. Я в итоге спал часа по 3-4 в день. А вот в колонии-поселении было работающих процентов 70, естественно, им наутро вставать, они рано ложились.

Самая большая трудность на зоне — дефицит общения. Сидели со мной в основном закоренелые преступники: убийства, изнасилования, бандитизм. Предприниматели тоже были. Причем, чем более тяжкая статья, — тем интереснее человек. С ним есть о чем поговорить. А кто заезжает на 3-4 года за угоны или кражи мобильных телефонов — с таким контингентом даже о футболе поговорить невозможно. Это в колонии общего режима. В колонии-поселении люди были другие, там в основном первоходы, люди, которые сидели маленькие сроки.

Например, злостные алиментщики, это в основном алкаши. А самая «элитная» категория там была — те, кто сидел, например, за ДТП со смертельным исходом. С ними можно было общаться. В колонии-поселении я был единственный предприниматель.

— Вы говорили, что хотите снова заняться бизнесом. А вы видите перспективы для этого в России?

— Конечно, собственность у нас защищена крайне плохо. Как показывает мой опыт, с 2008 года, когда меня арестовали, мало что изменилось. Силовое воздействие на бизнес не уменьшилось. Я встречал в колониях достаточное количество осужденных предпринимателей, сидевших по причине рейдерских захватов или других конфликтов, которые могли бы решаться в рамках арбитражного процесса. Передо мной встал вопрос, когда я был под подпиской в 2011 году: а не уехать ли. В принципе, было понятно, что меня попытаются арестовать во второй раз. Тогда я принял для себя решение, что останусь. Потому что здесь живут люди, которые мне близки и приятны, приличные и порядочные, и какие-то упыри не выдавят меня из страны. Я по-прежнему не собираюсь эмигрировать.

Когда я освободился в первый раз, то начал заниматься общественной деятельностью, и говорил, что, посадив меня второй раз, они, видимо, хотят добиться, чтобы я пошел в политику. Какой смысл в их действиях? Они сами толкают людей на это. Но политика и бизнес – это несочетаемые вещи. Нужно выбрать что-то одно.

— Вы стали заметной персоной в протестном движении. Вы сейчас видите для себя лично и в целом для людей смысл участвовать в протестных акциях?

— Много предпринимателей сидит необоснованно. И я вижу свою миссию в том, чтобы реально помогать. Зная систему изнутри, буду помогать людям добиваться справедливости, не только освобождения. Думаю, у меня для этого есть опыт и знания, я могу быть реально полезен. Тут важно привлечь внимание. Я абсолютно убежден, что мое дело было пересмотрено исключительно из-за общественного резонанса. Я буду помогать «Руси Сидящей», бизнес-опыта у меня побольше, чем у многих активистов. Нужно уметь разбираться с делами, отличать реальных предпринимателей от мошенников. Буду использовать свои связи, привлекать знакомых, чтобы помогать невиновным.

Я научился общаться с людьми и взаимодействовать только с теми, кто имеет положительную репутацию. Без компромиссов

— Вы намерены заниматься такой заметной общественной деятельностью. Не боитесь, что вас снова посадят?

— Был бы человек, а статья найдется. (Смеется.) Мне представляется, что создание благоприятного инвестиционного климата, извините за изъезженный термин, есть задача высших руководителей нашего государства. У нас огромный отток капитала из страны идет. И без справедливого суда права предпринимателей не будут защищены. Многие представители бизнеса говорили мне, что опасаются за свое дело. Я искренне считаю, что мою правозащитную деятельность обязаны поддержать на самом высоком уровне. Я не хочу заниматься предположениями, я буду делать то, что должно. Понятно, никто не собирается отбывать куда-то по непонятным обвинениям, но я абсолютно убежден, что могу получить серьезную поддержку.

— Что больше помогает добиться справедливости в суде: общественная поддержка, привлечение СМИ или работа адвокатов?

— Основная заслуга моего освобождения принадлежит Оле. И без Юрия Артемьевича Костанова, моего адвоката, конечно, ничего бы не произошло, он большой молодец, он выявил столько нарушений. Адвокаты у нас, к сожалению, достаточно слабы, но не в профессиональном плане. У нас, как говорится, есть приличные адвокаты, а есть те, которые с портфелями ходят. Вот слабы те, кто приличные. Именно с точки зрения лоббирования интересов подзащитного.

— Как вас изменила вся эта история? О чем вы жалеете больше всего?

— Прежде всего я задумался о смысле жизни, если громко сказать, и пересмотрел свои ценности. Важно то, что ты делаешь, и то, что ты после себя оставишь, а не то количество денег, которое ты заработаешь. Я научился общаться с людьми и взаимодействовать только с теми, кто имеет положительную репутацию. Без компромиссов. Потому что реальной причиной моего уголовного преследования было не так называемое преступление, а то, что я, зная, кто такой этот Слуцкер, стал его партнером. Моя жена, кстати, отговаривала меня, а мне казалось — да ерунда это, у всех какие-то проблемы, а у меня-то будет все в порядке. Я должен винить только себя. А жалею о том, что не дошел до этого раньше и слишком много времени потратил зря. Занимался какой-то ерундой. Жаль упущенных возможностей, что не успел много чего сделать другого. Но зато теперь это дает энергию для работы с удвоенной силой.

                                                                                                                          Анна Байдакова, Марина Лепина