Душа человека

Часть 2. книги "Крест Леванидов"

 

  

Глава 1. Птичка – пташечка

 

 

     Способность души человека разуметь и перелетывать многократно описана фольклором. В следующей сказке душа человека представлена во всей богоданной красе способностей: в образах Шмат-разума и птицы-горлицы.

 

Поди туда – не знаю куда и принеси то – не знаю что 

     В некотором государстве жил-был король, холост-неженат, и была у него целая рота стрельцов; на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц стреляли, государев стол дичью снабжали. В той роте служил стрелец-молодец, по имени Федот; метко в цель попадал, и за то любил его король пуще всех его товарищей. Случилось ему в одно время пойти на охоту раным-ранехонько, на самой заре; зашел он в темный, густой лес и видит: сидит на дереве горлица. Федот навел ружье, прицелился, выпалил – и перешиб птице крылышко; свалилась птица с дерева на сырую землю. Поднял ее стрелок, хочет оторвать голову да положить в сумку. И возговорит ему горлица: "Ах, стрелец-молодец, не срывай моей буйной головушки, не своди меня с белого света; лучше возьми меня живую, принеси в свой дом, посади на окошечко и смотри: как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!" Крепко удивился стрелок. "Что такое? – думает. – С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом! Прежде со мной такого случая никогда не бывало..."

     Принес птицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит-дожидается. Прошло немного времени, горлица положила свою головку под крылышко и задремала; стрелок поднял правую руку, ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Другой подобной красавицы во всем свете не бывало! Говорит она добру молодцу, королевскому стрельцу: "Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!" На том они и поладили; женился Федот и живет себе – с молодой женой потешается, а службы не забывает; каждое утро ни свет ни заря возьмет свое ружье, пойдет в лес, настреляет разной дичи и отнесет на королевскую кухню.

     Видит жена, что от той охоты весь он измаялся, и говорит ему: "Послушай, друг, мне тебя жалко: каждый божий день ты беспокоишься, бродишь по лесам да по болотам, всегда мокрехонек домой ворочаешься, а пользы нам нет никакой. Это что за ремесло! Вот я так знаю такое, что без барышей не останешься. Добудь-ка рублей сотню-другую, все дело поправим". Бросился Федот по товарищам: у кого рубль, у кого два занял и собрал как раз двести рублей. Принес к жене. "Ну, – говорит она, – купи теперь на все эти деньги разного шелку". Стрелец купил на двести рублей разного шелку. Она взяла и сказывает: "Не тужи, молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее!"

     Муж заснул, а жена вышла на крылечко, развернула свою волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два неведомых молодца: что угодно – приказывай! "Возьмите вот этот шелк и за единый час сделайте мне ковер, да такой чудный, какого в целом свете не видывано; а на ковре бы все королевство было вышито, и с городами, и с деревнями, и с реками, и с озерами". Принялись они за работу и не только в час, а в десять минут изготовили ковер – всем на диво; отдали его стрельцовой жене и вмиг исчезли, словно их не было! Наутро отдает она ковер мужу. "На, – говорит, – понеси на гостиный двор и продай купцам, да смотри; своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери".

       Федот взял ковер, развернул, повесил на руку и пошел по гостиным рядам. Увидал один купец, подбежал и спрашивает: "Послушай почтенный! Продаешь, что ли?" – "Продаю". – "А что стоит?" – "Ты торговый человек, ты цену и уставляй". Вот купец думал, думал, не может оценить ковра – да и только! Подскочил другой купец, за ним третий, четвертый... и собралась их толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут. В то время проезжал мимо гостиных рядов дворцовый комендант, усмотрел толпу, и захотелось ему разузнать: про что толкует купечество? Вылез из коляски, подошел и говорит: "Здравствуйте, купцы-торговцы, заморские гости! О чем речь у вас?" – "Так и так, ковра оценить не можем". Комендант посмотрел на ковер, и сам дался диву. "Послушай, стрелец, – говорит он, – скажи мне по правде по истинной, откуда добыл ты такой славный ковер?" – "Моя жена вышивала". – "Сколько же тебе дать за него?" – "Я и сам цены не ведаю, жена наказала не торговаться, а сколько дадут – то и наше!" – "Ну, вот тебе десять тысяч!"

     Стрелец взял деньги и отдал ковер, а комендант этот всегда при короле находился – и пил и ел за его столом. Вот он поехал к королю обедать и ковер повез: "Не угодно ль вашему величеству посмотреть, какую славную вещь купил я сегодня?" Король взглянул – все свое царство словно на ладони увидел; так и ахнул! "Вот это ковер! В жизнь мою такой хитрости не видывал. Ну комендант, что хочешь, а ковра тебе не отдам". Сейчас вынул король двадцать пять тысяч и отдал ему из рук в руки, а ковер во дворце повесил. "Ничего, – думает комендант, – я себе другой еще лучше закажу".

     Сейчас поскакал к стрельцу, разыскал его избушку, входит в светлицу и как только увидал стрельцову жену – в ту минуту и себя и свое дело позабыл, сам не ведает, зачем приехал; перед ним такая красавица, что век бы очей не отвел, все бы смотрел да смотрел! Глядит он на чужую жену, а в голове дума за думой: "Где это видано, где это слыхано, чтобы простой солдат да таким сокровищем владал? Я хоть и при самом короле служу и генеральский чин на мне положон, а такой красоты нигде не видывал!" Насилу комендант опомнился, нехотя домой убрался. С той поры, с того времени совсем не свой сделался: и во сне и наяву только и думает, что о прекрасной стрельчихе; и ест – не заест, и пьет – не запьет, все она представляется!

     Заприметил король и стал его выспрашивать: "Что с тобой подеялось? Аль кручина какая?" – "Ах, ваше величество! Видел я у стрельца жену, такой красоты во всем свете нет; все об ней думаю: и ни заесть и ни запить, никаким снадобьем не заворожить!" Пришла королю охота самому полюбоваться, приказал заложить коляску и поехал в стрелецкую слободу. Входит в светлицу, видит – красота невообразимая! Кто ни взглянет – старик ли – молодой ли, всякий без ума влюбится. Защемила его зазноба сердечная. "Чего, – думает про себя, – хожу я холост-неженат? Вот бы жениться на этой красавице; зачем ей быть стрельчихою? Ей на роду написано быть королевою".

     Воротился король во дворец и говорит коменданту: "Слушай! Сумел ты показать мне стрельцову жену – красоту невообразимую; теперь сумей извести ее мужа. Я сам на ней хочу жениться... А не изведешь, пеняй на себя; хоть ты и верный мой слуга, а быть тебе на виселице!" Пошел комендант, пуще прежнего запечалился; как стрельца порешить – не придумает.

     Идет он пустырями, закоулками, а навстречу ему баба-яга: "Стой, королевский слуга! Я все твои думки ведаю; хочешь, пособлю твоему горю неминучему?" – "Пособи, бабушка! Что хочешь, заплачу". – "Сказан тебе королевский указ, чтобы извел ты Федота-стрельца. Это дело бы неважное: сам-то он прост, да жена у него больно хитра! Ну, да мы загадаем такую загадку, что не скоро справится. Воротись к королю ми скажи: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть остров; на том острове ходит олень золотые рога. Пусть наберет полсотню матросов – самых негодных, горьких пьяниц, и велит изготовить к походу старый, гнилой корабль, что тридцать лет в отставке числится: на том корабле пусть пошлет Федота-стрельца добывать оленя золотые рога. Чтоб добраться до острова, надо плыть ни много, ни мало – три года, да назад с острова – три года, итого шесть лет. Вот корабль выступит в море, месяц прослужит, а там и потонет: и стрелец и матросы – все на дно пойдут!"

     Комендант выслушал эти речи, поблагодарил бабу-ягу за науку, наградил ее золотом и бегом к королю. "Ваше величество! – говорит. – Так и так – можно наверно стрельца извести". Король согласился и тотчас отдал приказ по флоту: изготовить к походу старый, гнилой корабль, нагрузить его провизией на шесть лет и посадить на него пятьдесят матросов – самых распутных и горьких пьяниц. Побежали гонцы по всем кабакам, по трактирам, набрали таких матросов, что поглядеть любо-дорого: у кого глаза подбиты, у кого нос сворочен набок. Как скоро доложили королю, что корабль готов, он в ту же минуту потребовал к себе стрельца: "Ну, Федот, ты у меня молодец, первый в команде стрелец; сослужи службу, поезжай за тридевять земель, в тридесятое государство – там есть остров, на том острове ходит олень золотые рога; поймай его живого и привези сюда". Стрелец задумался, не знает, что и отвечать ему. "Думай – не думай, – сказал король, – а коли не сделаешь дела, то мой меч – твоя голова с плеч!"

     Федот повернулся налево кругом и пошел из дворца; вечером приходит домой крепко печальный, не хочет и слова вымолвить. Спрашивает его жена: "О чем, милый, закручинился? Аль невзгода какая?" Он рассказал ей все сполна. "Так ты об этом печалишься? Есть о чем! Это службишка, не служба. Молись-ка богу да ложись спать; утро вечера мудренее все будет сделано". Стрелец лег и заснул, а жена его развернула волшебную книгу – и вдруг явились перед ней два неведомых молодца: "Что угодно, что надобно?" – "Ступайте вы за тридевять земель, в тридесятое царство – на остров, поймайте оленя золотые рога и доставьте сюда". – "Слушаем! К свету все будет исполнено".

       Вихрем понеслись они на тот остров, схватили оленя золотые рога, принесли его прямо к стрельцу на двор; за час до рассвета все дело покончили и скрылись, словно их и не было. Стрельчиха-красавица разбудила своего мужа пораньше и говорит ему: "Поди посмотри – олень золотые рога на твоем дворе гуляет. Бери его на корабль с собою, пять суток вперед плыви, на шестые назад поворачивай". Стрелец посадил оленя в глухую, закрытую клетку и отвез на корабль. "Тут что?" – спрашивают матросы. "Разные припасы и снадобья; путь долгий, мало ли что понадобится!"

       Настало время кораблю отчаливать от пристани, много народу пришло пловцов провожать, пришел и сам король, попрощался с Федотом и поставил его над всеми матросами за старшего. Пятые сутки плывет корабль по морю, берегов давно не видать. Федот-стрелец приказал выкатить на палубу бочку вина в сорок ведер и говорит матросам: "Пейте, братцы! Не жалейте; душа – мера!" А они тому и рады, бросились к бочке и давай вино тянуть, да так натянулись, что тут же возле бочки попадали и заснули крепким сном. Стрелец взялся за руль, поворотил корабль к берегу и поплыл назад; а чтоб матросы про то не сведали – знай с утра до вечера их накачивает: только они с перепоя глаза продерут, как уж новая бочка готова – не угодно ль опохмелиться.

     Как раз на одиннадцатые сутки привалил корабль к пристани, выкинул флаг и стал палить из пушек. Король услыхал пальбу и сейчас на пристань – что там такое? Увидал стрельца, разгневался и накинулся на него со всей жестокостью: "Как ты смел до сроку назад воротиться?" – "А куда ж мне деваться, ваше величество? Пожалуй, иной дурак десять лет в морях проплавает да путного ничего не сделает, а мы вместо шести лет всего-навсего десять суток проездили, да свое дело справили: не угодно ль взглянуть на оленя золотые рога?" Тотчас сняли с корабля клетку, выпустили золоторого оленя; король видит, что стрелец прав, ничего с него не возьмешь! Позволил ему домой идти, а матросам, которые с ним ездили, дал свободу на целые шесть лет; никто не смел их и на службу спрашивать, по тому самому, что они уж эти годы заслужили.

       На другой день призвал король коменданта, напустился на него с угрозами. "Что ты, – говорит, – али шутки со мной шутишь? Видно, тебе голова твоя не дорога! Как знаешь, а найди случай, чтоб можно было Федота-стрельца злой смерти предать". – "Ваше королевское величество! Позвольте подумать; авось можно поправиться". Пошел комендант пустырями да закоулками, навстречу ему баба-яга: "Стой, королевский слуга! Я твои думки ведаю: хочешь, пособлю твоему горю?" – "Пособи, бабушка! Ведь стрелец вернулся и привез оленя золотые рога". – "Ох, уж слышала! Сам-то он простой человек, извести его нетрудно бы – все равно что щепоть табаку понюхать! Да жена у него больно хитра. Ну да мы загадаем ей иную загадку, с которой не так просто справится. Ступай к королю и скажи: пусть пошлет он стрельца туда – не знаю куда, принести то – не знаю что. Уж этой задачи он во веки веков не выполнит: или совсем без вести пропадет, или с пустыми руками назад придет".

     Комендант наградил бабу-ягу золотом и побежал к королю; король выслушал и велел стрельца позвать. "Ну, Федот! Ты у меня молодец, первый в команде стрелец. Сослужил ты мне одну службу – достал оленя золотые рога; сослужи и другую: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! Да помни: коли не принесешь, то мой меч – твоя голова с плеч!" Стрелец повернулся кругом и пошел из дворца; приходит домой печальный, задумчивый. Спрашивает его жена: "Что, милый, кручинишься? Аль еще невзгода какая?" – "Эх, – говорит, – одну беду с шеи свалил, а другая навалилася; посылает меня король туда – не знаю куда, велит принести то – не знаю что. Через твою красу все напасти несу!" – "Да, это служба немалая! Чтоб туда добраться, надо девять лет идти, да назад девять – итого восемнадцать лет; а будет ли толк с того – бог ведает!" – "Что же делать, как же быть?" – "Молись богу да ложись спать, утро вечера мудренее. Завтра все узнаешь".

     Стрелец лег спать, а жена его дождалась ночи, развернула волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два молодца: "Что угодно, что надобно?" – "Не ведаете ли: как ухитриться да пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" – "Нет, не ведаем!" Она закрыла книгу – и молодцы с глаз исчезли. Поутру будит стрельчиха своего мужа: "Ступай к королю, проси золотой казны на дорогу – ведь тебе восемнадцать лет странствовать, а получишь деньги, заходи со мной проститься". Стрелец побывал у короля, получил из казначейства целую кису (мешок) золота и приходит с женой прощаться. Она подает ему ширинку и мячик: "Когда выйдешь из города, брось этот мячик перед собою; куда он покатится – туда и ступай. Да вот тебе мое рукоделье: где бы ты ни был, а как станешь умываться – всегда утирай лицо этою ширинкою". Попрощался стрелец с своей женой и товарищами, поклонился на все четыре стороны и пошел за заставу. Бросил мячик перед собою; мячик катится, а он за ним следом идет.

     Прошло с месяц времени, призывает король коменданта и говорит ему: "Стрелец отправился на восемнадцать лет по белу свету таскаться, и по всему видно, что не быть ему живому. Ведь восемнадцать лет не две недели; мало ли что в дороге случится! Денег у него много; пожалуй, разбойники нападут, ограбят да злой смерти предадут. Кажись, можно теперь за его жену приняться. Возьми-ка мою коляску, поезжай в стрелецкую слободу и привези ее во дворец". Комендант поехал в стрелецкую слободку, приехал к стрельчихе-красавице, вошел в избу и говорит: "Здравствуй, умница, король приказал тебя во дворец представить". Приезжает она во дворец; король встречает ее с радостию, ведет в палаты раззолоченные и говорит таково слово: "Хочешь ли быть королевою? Я тебя замуж возьму". – "Где же это видано, где же это слыхано: от живого мужа жену отбивать! Каков ни есть, хоть простой стрелец, а мне законный муж". – "Не пойдешь охотою, возьму силою!" Красавица усмехнулась, ударилась об пол, обернулась горлицей и улетела в окно.

     Много царств и земель прошел стрелец, а мячик все катится. Где река встретится, там мячик мостом перебросится; где стрельцу отдохнуть захочется, там мячик пуховой постелью раскинется. Долго ли, коротко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, приходит стрелец к большому, великолепному дворцу; мячик докатился до ворот и пропал. Вот стрелец подумал-подумал: "Дай пойду прямо!" Вошел по лестнице в покои; встречают его три девицы неописанной красоты: "Откуда и зачем, добрый человек, пожаловал?" – "Ах, красные девицы, не дали мне с дальнего походу отдохнуть, да начали спрашивать. Вы бы прежде меня накормили-напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали". Они тотчас собрали на стол, посадили его, накормили-напоили и спать уложили.

     Стрелец выспался, встает с мягкой постели; красные девицы несут к нему умывальницу и шитое полотенце. Он умылся ключевой водой, а полотенца не принимает. "У меня, – говорит, – своя ширинка; есть чем лицо утереть". Вынул ширинку и стал утираться. Спрашивают его красные девицы: "Добрый человек! Скажи: откуда достал эту ширинку?" – "Мне ее жена дала". – "Стало быть, ты женат на нашей родной сестрице!" Кликнули мать-старушку; та как глянула на ширинку, в ту же минуту признала: "Это моей дочки рукоделье!" Начала у гостя расспрашивать-разведывать; он рассказал ей, как женился на ее дочери и как царь послал его туда – не знаю куда, принести то – не знаю что. "Ах зятюшка! Ведь про это диво даже я не слыхивала! Постой-ка, авось мои слуги ведают".

     Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, и вдруг – откуда только взялись! – набежали всякие звери, налетели всякие птицы. "Гой есте, звери лесные и птицы воздушные! Вы, звери, везде рыскаете; вы, птицы, всюду летаете: не слыхали ль, как дойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" Все звери и птицы в один голос отвечали: "Нет, мы про то не слыхивали!" Распустила их старуха по своим местам – по трущобам, по лесам, по рощам; воротилась в горницу, достала волшебную книгу, развернула ее – и тотчас явились к ней два великана: "Что угодно, что надобно?" – "А вот что, слуги мои верные! Понесите меня вместе с зятем на окиян-море широкое и станьте как раз на середине – на самой пучине".

     Тотчас подхватили они стрельца со старухою, понесли их, словно вихри буйные, на окиян-море широкое и стали на середине – на самой пучине: сами как столбы стоят, а стрельца со старухою на руках держат. Крикнула старуха громким голосом – и приплыли к ней все гады и рыбы морские: так и кишат! Из-за них синя моря не видно! "Гой есте, гады и рыбы морские! Вы везде плаваете, у всех островов бываете: не слыхали ль, как дойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" Все гады и рыбы в один голос отвечали: "Нет! Мы про то не слыхивали!" Вдруг протеснилась вперед старая колченогая лягушка, которая уж лет тридцать как в отставке жила, и говорит: "Ква-ква! Я знаю, где такое диво найти". – "Ну, милая, тебя-то мне и надобно!" – сказала старуха, взяла лягушку и велела великанам себя и зятя домой отнесть.

     Мигом очутились они во дворце. Стала старуха лягушку допытывать: "Как и какою дорогою моему зятю идти?" Отвечает лягушка: "Это место на краю света – далеко-далеко! Я бы сама его проводила, да уж больно стара, еле ноги волочу; мне туда в пятьдесят лет не допрыгать". Старуха принесла большую банку, налила свежим молоком, посадила в нее лягушку и дает зятю: "Неси, – говорит, – эту банку в руках, а лягушка пусть тебе дорогу показывает". Стрелец взял банку с лягушкою, попрощался со старухой и ее дочками и отправился в путь. Он идет, а лягушка ему дорогу показывает.

     Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – приходит к огненной реке; за тою рекою высокая гора стоит, в той горе дверь видна. "Ква-ква! – говорит, – лягушка. Выпусти меня из банки; надо нам через реку переправиться". Стрелец вынул ее из банки и пустил наземь. "Ну, добрый молодец, садись на меня, да не жалей; небось не задавишь!" Стрелец сел на лягушку и прижал ее к земле: начала лягушка дуться, дулась-дулась и сделалась такая большая, словно стог сенной. У стрельца только и на уме, как бы не свалиться: "Коли свалюсь, до смерти ушибусь!" Лягушка надулась да как прыгнет – перепрыгнула через огненную реку и сделалась опять маленькою. "Теперь, добрый молодец, ступай в эту дверь, а я тебя здесь подожду; войдешь ты в пещеру и хорошенько спрячься. Спустя некое время придут туда два старца; слушай, что они будут говорить и делать, а после, как они уйдут, и сам то ж говори и делай!"

     Стрелец подошел к горе, отворил дверь – в пещере так темно, хоть глаз выколи! Полез на карачках и стал руками щупать; нащупал пустой шкап, сел в него и закрылся. Вот немного погодя приходят туда два старца и говорят: "Эй, Шмат-разум! Покорми-ка нас". В ту ж минуту – откуда что взялось! зажглись люстры, загремели тарелки и блюда, и явились на столе разные вина и кушанья. Старики напились, наелись и приказывают: "Эй, Шмат-разум! Убери все". Вдруг ничего не стало – ни стола, ни вин, ни кушанья, люстры все погасли. Слышит стрелец, что два старца ушли, вылез из шкапа и крикнул: "Эй, Шмат-разум!" – "Что угодно?" "Покорми меня!" Опять явились и люстры зажженные, и стол накрытый, и всякие напитки и кушанья.

       Стрелец сел за стол и говорит: "Эй, Шмат-разум! Садись, брат, со мною; станем есть-пить вместе, а то одному мне скучно". Отвечает невидимый голос: "Ах, добрый человек! Откудова тебя бог принес? Скоро тридцать лет, как я двум старцам верой-правдой служу, а за все это время они не разу меня с собой не сажали". Смотрит стрелец и удивляется: никого не видать, а кушанья с тарелок словно кто метелочкой подметает, а бутылки с вином сами поднимаются, сами в рюмки наливаются, глядь уж и пусты! Вот стрелец наелся-напился и говорит: "Послушай, Шмат-разум! Хочешь мне служить? У меня житье хорошее". – "Отчего не хотеть! Мне давно надоело здесь, а ты вижу, – человек добрый". – "Ну, прибирай все да пойдем со мною!" Вышел стрелец из пещеры, оглянулся назад – нет никого... Шмат-разум! Ты здесь?" − "Здесь! Не бойся, я от тебя не отстану". – "Ладно!" – сказал стрелец и сел на лягушку: лягушка надулась и перепрыгнула через огненную реку; он посадил ее в банку и отправился в обратный путь.

     Пришел к теще и заставил своего нового слугу хорошенько угостить старуху и ее дочек. Шмат-разум так их употчевал, что старуха с радости чуть плясать не пошла, а лягушке за ее верную службу назначила по три банки молока в день давать. Стрелец распрощался с тещею и пустился домой. Шел-шел и сильно уморился; прибились его ноги скорые, опустились руки белые. "Эх, – говорит, – Шмат-разум! Если б ты ведал, как я устал; просто ноги отнимаются". – "Что ж ты мне давно не скажешь? Я б тебя живо на место доставил". Тотчас подхватило стрельца буйным вихрем и понесло по воздуху так шибко, что с головы шапка свалилась. "Эй, Шмат-разум! Постой на минутку, моя шапка свалилась". – "Поздно, сударь, хватился! Твоя шапка теперь за пять тысяч верст позади". Города и деревни, реки и леса так и мелькают перед глазами...

     Вот летит стрелец над глубоким морем, и гласит ему Шмат-разум: "Хочешь – я на этом море золотую беседку сделаю? Можно будет отдохнуть, да счастье добыть". – "А ну, сделай!" – сказал стрелец и стал опущаться на море. Где за минуту только волны подымалися – там появился островок, на островку золотая беседка. Говорит стрельцу Шмат-разум: "Садись в беседку, отдыхай, на море поглядывай; будут плыть мимо три купеческих корабля и пристанут к острову; ты зазови купцов, угости-употчивай и променяй меня на три диковинки, что купцы с собой везут. В свое время я к тебе назад вернусь!"

     Смотрит стрелец – с западной стороны три корабля плывут; увидали корабельщики остров и золотую беседку: "Что за чудо! – говорят, – сколько раз мы тут плавали, кроме воды ничего не было, а тут – на поди! – золотая беседка явилась. Пристанемте, братцы, к берегу, поглядим-полюбуемся". Тотчас остановили корабельный ход и бросили якоря; три купца-хозяина сели на легкую лодочку и поехали на остров. "Здравствуй, добрый человек!" – "Здравствуйте, купцы чужеземные! Милости просим ко мне, погуляйте, повеселитесь, роздых возьмите: нарочно для заезжих гостей и беседка выстроена! Купцы вошли в беседку, сели на скамеечку. "Эй, Шмат-разум! – закричал стрелец. – Дай-ка нам попить-поесть". Явился стол, на столе вина и кушанья, чего душа захочет – все мигом исполнено! Купцы только ахают. "Давай, – говорят, – меняться! Ты нам своего слугу отдай, а у нас возьми за то любую диковинку". – "А какие у вас диковинки?" – "Посмотри – увидишь!"

     Один купец вынул из кармана маленький ящичек, только открыл его – тотчас по всему острову славный сад раскинулся и с цветами и с дорожками, а закрыл ящичек – и сад пропал. Другой купец вынул из-под полы топор и начал тяпать: тяп да ляп – вышел корабль! Тяп да ляп – еще корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал, с парусами, с пушками и с матросами; корабли плывут, в пушки палят, от купца приказов спрашивают... Натешился он, спрятал свой топор – и корабли с глаз исчезли, словно их и не было! Третий купец достал рог, затрубил в один конец – тотчас войско явилося: и пехота, и конница, с ружьями, с пушками, с знаменами; ото всех полков посылают к купцу рапорты, а он отдает им приказы: войска идут, музыка гремит, знамена развеваются... Натешился купец, взял трубу, затрубил с другого конца – и нет ничего, куда вся сила девалася!

     "Хороши ваши диковинки, да мне не пригодны! – сказал стрелец. – Войска да корабли – дело царское, а я простой солдат. Коли хотите со мной поменяться, так отдайте мне за одного слугу-невидимку все три диковинки". – "Не много ли будет?" – "Ну как знаете: а я иначе меняться не стану!" Купцы подумали про себя: "На что нам этот сад, эти полки и военные корабли? Лучше поменяться; по крайней мере без всякой заботы будем и сыты и пьяны". Отдали стрельцу свои диковинки и говорят: "Эй, Шмат-разум! Мы тебя берем с собою; будешь ли нам служить верой-правдою?" – "Отчего не служить? Мне все равно – у кого ни жить". Воротились купцы на корабли и давай всех корабельщиков поить-угощать: "Ну-ка, Шмат-разум, поворачивайся!"

     Перепились все допьяна и заснули крепким сном. А стрелец сидит в золотой беседке, призадумался и говорит: "Эх, жалко! Где-то теперь мой верный слуга Шмат-разум?" – "Я здесь, господин!" Стрелец обрадовался: "Не пора ли нам домой?" Только сказал, как вдруг подхватило его буйным вихрем и понесло по воздуху. Купцы проснулись, и захотелось им выпить с похмелья: "Эй, Шмат-разум, дай-ка нам опохмелиться!" Никто не отзывается, никто не прислуживает. Сколько ни кричали, сколько ни приказывали – нет ни на грош толку. "Ну, господа! Надул нас этот маклак (бессовестный человек, попрошайка). Теперь черт его найдет! И остров пропал и золотая беседка сгинула". Погоревали-погоревали купцы, подняли паруса и отправились куда им было надобно.

     Быстро прилетел стрелец в свое государство, опустился возле синего моря на пустом месте. "Эй, Шмат-разум! Нельзя ли здесь дворец выстроить?" – "Отчего нельзя! Сейчас готов будет" Вмиг дворец поспел, да такой славный, что и сказать нельзя: вдвое лучше королевского. Стрелец открыл ящичек, и кругом дворца сад явился с редкими деревьями и цветами. Вот сидит стрелец у открытого окна да на свой сад любуется – вдруг влетела в окно горлица, ударилась оземь и оборотилась его молодой женою. Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать. Говорит стрельцу жена: "С той самой поры, как ты из дому ушел, я все время по лесам да по рощам сирой горлинкой летала".

     На другой день поутру вышел король на балкон, глянул на сине море и видит – на самом берегу стоит новый дворец, а кругом дворца зеленый сад. "Какой это невежа вздумал без спросу на моей земле строиться?" Побежали гонцы, разведали и докладывают, что дворец только стрельцом поставлен, и живет во дворце он сам, и жена при нем. Король пуще разгневался, приказал собрать войско и идти на взморье, сад дотла разорить, дворец на мелкие части разбить, а самого стрельца и его жену лютой смерти предать. Усмотрел стрелец, что идет на него сильное войско королевское, схватил поскорей топор, тяп да ляп – вышел корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал. Потом вынул рог, затрубил раз – повалила пехота, затрубил в другой – повалила конница.

     Бегут к нему начальники из полков, с кораблей и ждут приказу. Стрелец приказал начинать сражение; тотчас заиграла музыка, ударили в барабаны, полки двинулись; пехота ломит королевских солдат, конница догоняет, в плен забирает, а с кораблей по столичному городу так и жарят пушками. Король видит, что его армия бежит, бросился было сам войско останавливать – да куда! Не прошло и полчаса, как его самого убили. Когда кончилось сражение, собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство. Он на то согласился и сделался королем, а жена его королевою.

 

     До прихода на белый свет душа-девица и ее плоть – стрелец находятся в дремоте ночи вселенной. Душа-девица умеет говорить человеческим голосом, горлица просит стрельца: "как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!" В учении нашего пращура ударить правой рукою или чесануть в правое плечо, как это сделал Никола Можайский (в былине "Садко"), означает намеренно отправить человека в то или иное царство вселенной. Федот делится с горлицей жизненной силой: "ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать!" Упала она с навьего дерева (ночи вселенной) на сырую землю – прямиком в сердечушко молодца.

     Говорит душа-девица стрельцу: "Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!" Встреча души с плотью стрельца неизбежна, их единение и отмечается свадебным пиром.

     Так уж случилось, увидел генерал богоданную жену Федота и вздумал: "Где это видано, где это слыхано, чтобы простой солдат да таким сокровищем владал?" А потом и короля защемило от прелестей души-девицы стрельца. Задумали именитые извести молодца, чтоб самим его душевной красотой владеть. Зло всегда обращается за помощью к своему источнику – к жителям Нави. Потому комендант и ходил пустырями, да закоулками, пока не повстречал бабу-ягу. Яга все думки ведает, в ее навьей обители события случаются наперед Яви, она и подсказала коменданту, как извести Федота – отправить его на тот свет.

     Задал король стрельцу задачу, которую можно исполнить, лишь побывав в навьем царстве, а оттуда для простого смертного нет возврата. Душа-девица владеет знанием кудес вечности и ночи вселенной. Она советуется с волшебной книгой – это ее опыт предыдущих странствий по просторам окиян-моря, и научает Федота, как справиться с господскими поручениями.

     Поход молодца за тридевять земель занимает три года, и столько же затрачивается на обратную дорогу. Здесь год – это путь по каждому царству вселенной (Яви, Нави и Прави).

     Во время отсутствия стрельца его богоданную душу силой хотели взять, но она ударилась об пол (Яви), вновь обернулась горлицей и улетела в Правь. Удариться об пол или упасть с дерева на сырую землю означает одно и то же действие – мгновенно переместиться в иное царство вселенной.

     Сказка утверждает, что завистливой власти и порочным людям не владеть богоданной душой. Для них закрыты врата вечности. Это в их адрес пословица сказывает: "Не барину тот пир, куда бредет весь мир".

     Когда же стрельца послали туда – не знаю куда (в Правь), душа-девица подарила ему оберег – рукодельное полотенце. Стрелец встречается с родственниками жены – родительской семеюшкой. Они узнают Федота по оберегу, обучают его навьим кудесам и направляют в обитель вечности, где и находится то – не знаю что. Стрелец несколько раз делится жизненной силой с родительской семеюшкой, потому старички и помогают ему. Старички желанные гости фольклора, они даже могут явиться в количестве семи старцев во главе со старцем – самим Сварогом.

     Шмат-разум –способность души разуметь. Подружились в Прави удалец и Шмат-разум, начали они есть-пить вместе, так вновь повстречались стрелец и его душа. Стрелец побывал в вечности и ночи вселенной, научился многим чудесам, а потому стал обладателем могучей силы и уничтожил господское зло. Понятное дело, не многие могут сходить на тот свет и туда – не знаю куда, да еще и вернуться в Явь.

     Матросы, как и дружинники Садко, странствуют с Федотом по окиян-морю, и тоже возвращаются в Явь, но уже в новом своем воплощении. Они обрели свободу, и никто не смел их и на службу спрашивать, по тому самому, что они уж эти годы заслужили.

     Все многообразие записей сказки рассказывает о способностях души разуметь и перелетывать (по царствам вселенной). Шмат-разум, конечно, невидим и обладает способностью: "чего душа захочет – все мигом исполнено". О самом начале творения жизни небыличкой сказано: "дед умен, а я догадлив". Шмат-разум – это животворящие мысли "Я", они догадливые и порхают по сине морю.

     О разуме души поведано не только в фольклоре Руси. Например, Карл Юнг в книге "Воспоминания, сновидения, размышления" делится своими впечатлениями от встречи с вождем мексиканского племени пуэбло. Индеец удивляется странностям европейцев и говорит Юнгу: "белые люди думают головой". "Ну разумеется! А чем же ты думаешь?" – с удивлением спросил его знаменитый психоаналитик. "Наши мысли рождаются здесь", – ответил Биано, указывая на хранилище души – сердце.

     В одном из вариантов сказки стрельцу приказано: "на тот свет дойтить" и узнать, как поживает покойный батюшка царя. Наш герой находит в царстве смерти душу прежнего царя. На ней два черта везут дрова – большущий воз! Через Федота передал бывший царь наказ своему преемнику и всем господам именитым: "Плохое мое житье. Чтобы служил по моей душе панихиды; авось господь меня помилует – освободит от вечной муки. Да накрепко ему моим именем закажи, чтобы не обижал ни черни, ни войска; не то бог заплатит!"

     В странствиях по дворам вселенной Федот приобрел необыкновенный опыт – умение управлять ветрами из божьих уст. Буйные ветры (первородных начал) несут его так шибко, что с головы шапка свалилась. И через минуту оказалась его шапка за пять тысяч верст позади.

     Существуют до сотни вариантов этой сказки, и все они повествуют о коловращении души на прямоезжих дорогах вселенной.

     Этапы жизненного пути человека многократно представлены в подвигах фольклорных богатырей и навечно запечатлены на камне Алатыре у перекрестка трех дорог (в Явь, Навь и Правь). Стрелец исполнил все наказы судьбы: познал прямой путь – опыт воплощения, побывал налево – в навьем царстве, сходил направо – в Правь и стал богатырем. Да еще по своей воле снова вернулся в Явь, потому что в его богатырской мощи нуждались люди: "собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство".

     В одном из вариантов небылички представлена количественная характеристика "Я" – богоданной души: "ни мал, ни велик – всего-то с игольное ушко, не с приворотную надолбу". Побрел "Я" по берегу: "все не нашему (образ Нави). Стоит река – вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался". Ну, а далее "Я" шагнул в Явь "Вступил я на паперть, вижу двери калачом заперты, кишкой бараньей задернуты. Тут я, добрый молодец догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп толоконный лоб, присел – я его и съел". Небыличка предупреждает заветными словами, что сегодня идет душа Руси по берегу – "все не нашему", предсказывает неминуемый конец холода ночи вселенной и лукавого существования толоконных лбов. В Толковом словаре "живого великорусского языка" толоконный лоб – дурак.

     Фольклор рассказывает о странствиях души по дорогам царств вселенной и награждает ее самыми нежными эпитетами, сравнивает с красной (красивой) девицей. Пословица так и молвит: "Красива душа – всем хороша". Следующая история рассказывает о ее Ненаглядной Красоте.

 

Кощей Бессмертный

 

       Бывало-живало – в некотором государстве был-жил царь и царица; у них родился сын, Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: "Царь, великий государь! Поди, сам качай своего сына". Царь начал качать: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и проспал трое суток; пробудился – пуще прежнего расплакался. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: "Царь, великий государь! Поди, качай своего сына". Царь качает, сам приговаривает: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, еще пуще прежнего расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут: "Поди, великий государь, качай своего сына". Царь качает, сам приговаривает: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит: "Давай, батюшка, свое благословение; я поеду жениться". – "Что ты, дитятко! Куда поедешь! Ты всего девятисуточный!" – "Дашь благословение – поеду, и не дашь – поеду!" – "Ну поезжай! Господь с тобой!"

     Иван-царевич срядился и пошел коня доставать; отошел немало от дому и встретил старого человека: "Куда, молодец, пошел? Волей аль неволей?" – "Я с тобой и говорить не хочу!" – отвечал царевич, отошел немного и одумался: "Что же я старику ничего не сказал? Стары люди на ум наводят". Тотчас настиг старика: "Постой, дедушка! Про что ты меня спрашивал?" – "Спрашиваю: куда идешь, молодец, волей аль неволей?" – "Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти – Ненаглядная Красота далеко живет". – "Сколь далеко?" – "В золотом царстве, по конец свету белого, где солнышко восходит". – "Как же быть-то мне? Нет мне, молодцу, по плечу коня неезжалого, ни плеточки шелковой недержалой". – "Как нет? У твоего батюшки есть тридцать лошадей – все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая вперед выдвинется, забредет в воду по самую шею и как станет пить – на синем море начнут волны подниматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери!" – "Спасибо на добром слове, дедушка!"

     Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком: "Иван-царевич! Припади к земле; я тя трижды пихну". Раз пихнул и другой пихнул, а в третий раз не стал: "Ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесет!" Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом – только и видел царь своего сына!

     Едет далеким-далеко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал на двор – прямо на крыльцо, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. "Ночуй, добрый молодец! – говорит ему старуха. – Куды тя господь понес?" – "Ах ты старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, в те поры и вестей выспрашивать. Она его накормила-напоила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать. "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец, учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про ту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее". Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал раненько, умылся беленько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал – только его и видела бабушка!

     Едет он далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал на двор – прямо на крыльцо, привязал коня к серебряному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха: "Фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а ноне русская коска сама на двор приехала. "Откуль, Иван-царевич, взялся?" – "Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала. Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила, села в головы и спрашивает: "Куды тя бог понес?" – "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец! Учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про ту красоту еще не слыхивала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете – все ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни; утро вечера мудренее". Иван-царевич ночь переночевал, встал раненько, умылся беленько, сел на коня – и был таков!

     Едет далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха: "Ах ты, такой-сякой! Железного кольца недостоин, а к золотому привязал". – "Хорошо, бабушка, не бранись; коня можно отвязать, за иное кольцо привязать". – "Что, добрый молодец, задала тебе страху! А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?" – "Эх, бабушка, ты бы прежде накормила-напоила, в те поры вестей поспрошала; видишь – человек с дороги, весь день не ел!" В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам рассказывает: "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Сделай милость, бабушка, скажи: где живет Ненаглядная Красота и как до нее дойти?" – "Я и сама, царевич, не ведаю: вот уже девятый десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Ну да усни с богом; заутро соберу моих ответчиков – может, из них кто знает".

     На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, посвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: "Рыбы и гад водяной! Идите сюда". Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идет – воду укрывает. Спрашивает старуха: "Где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка трех бабок внучка, девяти братьев сестра?" Отвечают все рыбы и гады в один голос: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" Крикнула старуха по земле: "Собирайся, зверь лесной!" Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" Крикнула старуха по поднебесью: "Собирайся, птица воздушная!" Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" – "Больше некого спрашивать!" – говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Моголь-птица, пала на землю – в окнах свету не стало. "Ах ты, птица Моголь! Где была, где летала, отчего запоздала?" – "Ненаглядную Красоту к обедне сряжала". – "Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича". – "Рада бы сослужить, много пропитанья надоть!" – "Сколько много?" – "Три сороковки говядины да чан воды".

     Иван-царевич налил чан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копье длинное железное. Воротился и стал со старухой прощаться. "Прощай, – говорит, – бабушка! Корми моего доброго коня сыто – я тебе за все заплачу". Сел на Моголь-птицу – в ту ж минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама бесперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подает ей на копье кус говядины. Вот летела-летела немало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит: "Эй, птица Моголь! Пади на сыру землю, мало пропитанья стало". – "Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучие – нам с тобой по конец века не выбраться". Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Моголь-птица летит – оборачивается: "Что делать?" – думает царевич, вырезал из своих ног икры и дал птице; она проглотила, вылетела на луга зеленые, травы шелковые, цветы лазоревые и пала наземь. Иван-царевич встал, идет по лугу – разминается, на обе ноги прихрамывает. "Что ты, царевич, али хромаешь?" – "Хромаю, Моголь-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил". Моголь-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли – и пошел царевич и крепко и бодро.

       Пришел в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка: "Спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу". Лег царевич и тотчас уснул; день спит, ночь спит... Зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадет в руки – тем и бьет; нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне. Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьет его чем ни попадя, насилу-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

     Вышел на рундук, глянул на сине море – идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться: "Ах ты, деревенская зобенка. По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!" Раз говорят и в другой раз говорят, а в третий сказали – ему обидно стало: рукой махнул – улица, другой махнул – чисто, гладко кругом! Сам ушел к бабушке-задворенке. "Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту?" – "Видел, по век не забуду". – "Ну ложись спать; завтра она опять к обедне пойдет; как ударит колокол я тебя разбужу". Лег царевич; день спит, ночь спит... зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадет в руки – тем и бьет; нет не могла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьет и будит. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула – покраснела. Стоят они рядышком да богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

     Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли; наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать: "Ах ты, деревенская зобенка. По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!" От тех речей ему обидно показалося; махнул рукой – стала улица, махнул другой – чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушел. "Видел ли Ненаглядную Красоту?" – спрашивает бабушка-задворенка. – "Видел, по век не забуду". – "Ну спи; заутро я тебя опять разбужу". Иван-царевич день и ночь спит; ударили в колокола к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьет его, не жалеючи, а разбудить никак не может. Ударили в колокола к обедне, она все с царевичем возится. Насилу добудилась его! Иван-царевич вскочил скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она с ним поздоровалась, поставила его по правую руку; а сама стала по левую. Стоят они да богу молятся; на исходе обедни он первый под крест, она вторая за ним.

     Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли; наехало двадцать четыре богатыря Ненаглядную Красоту сватать. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну над ним насмехаться: "Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Ты не стоишь ее мизинного пальчика!" Стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать; Иван-царевич не стерпел: махнул рукой – улица, махнул другой – гладко и чисто кругом, всех до единого перебил. Ненаглядная Красота взяла его за руку, повела в свои терема, сажала за столы дубовые, за скатерти браные, угощала его, потчевала, своим женихом называла.

       Вскоре потом собрались они в путь-дорогу и поехали в государство Ивана-царевича. Ехали, ехали и остановились в чистом поле отдыхать. Ненаглядная Красота спать легла, а Иван-царевич ее сон сторожит. Вот она выспалась, пробудилась; говорит ей царевич: "Ненаглядная Красота! Похрани моего тела белого, я спать лягу". – "А долго ль спать будешь?" – "Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня – не разбудишь, а время придет – сам проснусь". – "Долго, Иван-царевич! Мне скучно будет". – "Скучно не скучно, а делать нечего!" Лег спать и проспал как раз девять суток. В это время приехал Кощей Бессмертный и увез Ненаглядную Красоту в свое государство.

       Пробудился о сна Иван-царевич, смотрит нету Ненаглядной Красоты; заплакал и пошел ни путем, ни дорогою. Долго ли, коротко ли – приходит он в государство Кощея Бессмертного и просится на постой к одной старухе. "Что, Иван-царевич, печален ходишь?" – "Так и так, бабушка! Был со всем, стал ни с чем". – "Худо твое дело, Иван-царевич! Тебе Кощея не потребить". – "Я хоть посмотрю на свою невесту!" – "Ну ложись – спи до утра; завтра Кощей на войну уедет". Лег Иван-царевич, а сон и на ум нейдет; поутру Кощей со двора, а царевич во двор – стал у ворот и стучится. Ненаглядная Красота отворила, глянула и заплакала; пришли они в горницу, сели за стол и начали разговаривать. Научает ее Иван-царевич: "Спроси у Кощея Бессмертного, где его смерть". Только он успел со двора уйти, а Кощей во двор: "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Где мне Ивана-царевича видать? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!" Стали они ужинать; за ужином Ненаглядная Красота спрашивает: "Скажи мне, Кощей Бессмертный: где твоя смерть?" – "На что тебе, глупая баба? Моя смерть в венике завязана".

     Рано утром уезжает Кощей на войну. Иван-царевич пришел к Ненаглядной Красоте, взял тот веник и чистым золотом ярко вызолотил. Только успел царевич уйти, а Кощей во двор: "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Сам по Руси летал, русского духу нахватался – от тебя русским духом и пахнет. А мне где видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!" Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на стул, а его посадила на лавку; он взглянул под порог – лежит веник позолоченный. "Это что?" – "Ах, Кощей Бессмертный! Сам видишь, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога". – "Глупая баба! То я пошутил, моя смерть вон в дубовом тыну заделана".

     На другой день Кощей уехал, а Иван-царевич пришел, весь тын вызолотил. К вечеру ворочается домой Кощей Бессмертный. "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Кажется, я тебе не раз говаривала: где мне видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери растерзали!" Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на лавку, а его на стул посадила. Кощей взглянул в окно – стоит тын позолоченный, словно жар горит! "Это что?" – "Сам видишь, Кощей Бессмертный, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога". Полюбилась эта речь Кощею Бессмертному, говорит он Ненаглядной Красоте: "Ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, та утка в кокоре, та кокора в море плавает". Как только уехал Кощей на войну, Ненаглядная Красота испекла Ивану-царевичу пирожков и рассказала, где искать смерть Кощееву.

     Иван-царевич пошел ни путем, ни дорогою, пришел к океан-морю широкому и не знает, куда дальше идти, а пирожки давно вышли – есть нечего. Вдруг летит ястреб; Иван прицелился: "Ну, ястреб! Я тебя застрелю да сырком съем". – "Не ешь меня Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь". Бежит медведь: "Ах, Мишка косолапый! Я тебя убью да сырком съем". – "Не ешь, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь". Глядь – на берегу Щука трепещется: "А, щука зубастая, попалася! Я тебя сырком съем". – "Не ешь, Иван-царевич! Лучше в море брось: в нужное время я тебе пригожусь". Стоит царевич и думает: когда-то наступит нужное время, а теперь голодать пришлось!

       Вдруг сине море всколыхалося, стало берег заливать. Иван-царевич бросился в гору. Что есть сил бежит, а вода за ним по пятам гонит; взбежал на самое высокое место и влез на дерево. Немного спустя начала вода сбывать; море стихло, улеглось, а на берегу очутилась большая кокора. Прибежал медведь, поднял кокору да как хватит оземь – кокора развалилася, вылетела оттуда утка и взвилась высоко-высоко! Вдруг откуда ни взялся – летит ястреб, поймал утку и вмиг разорвал ее пополам. Выпало из утки яйцо да прямо в море; тут подхватила его щука, подплыла к берегу и отдала Ивану-царевичу.

       Царевич положил яйцо за пазуху и пошел к Кощею Бессмертному. Приходит к нему во двор, и встречает его Ненаглядная Красота, в уста целует, к плечу припадает. Кощей Бессмертный сидит у окна да ругается: "А, Иван-царевич! Хочешь ты отнять у меня Ненаглядную Красоту, так тебе живому не быть". – "Ты сам у меня ее отнял! – отвечал Иван-царевич, вынул из-за пазухи яйцо и кажет Кощею: "А это что?" У Кощея свет в глазах помутился, тотчас он присмирел-покорился. Иван-царевич переложил яйцо с руки на руку – Кощея Бессмертного из угла в угол бросило. Любо показалось это царевичу, давай чаще с руки на руку перекладывать; перекладывал, перекладывал и смял совсем – тут Кощей свалился и помер. Иван-царевич запряг лошадей в золотую карету, забрал целые мешки серебра и золота и поехал вместе с своею невестою к родному батюшке.

     Долго ли, коротко ли – приезжает он к той самой старухе, что всякую тварь: рыбу, птицу и зверя допрашивала, увидал своего коня. "Слава богу, – говорит, – Воронко жив!" – и щедро отсыпал старухе золота за прокорм – хоть еще девяносто лет живи, и то не прожить! Тотчас снарядил царевич легкого гонца и послал к царю с письмом, а в письме пишет: "Батюшка! Встречай сына; еду с невестою Ненаглядной Красотою". Отец получил письмо, прочитал и веры неймет: "Как тому быть! Ведь Иван-царевич уехал отсель девятисуточный". Вслед за гонцом и сам царевич приехал; царь увидал, что сын истинную правду писал, выбежал на крыльцо встречать и приказал в барабаны бить, музыке играть. "Батюшка! Благослови жениться". У царей ни пиво варить, ни вино курить – всего много; в тот же день веселым пирком да за свадебку. Обвенчали Ивана-царевича с Ненаглядной Красотою и выставили по всем улицам большие чаны с разными напитками; всякий приходи и пей, сколько душа запросит! И я тут был, мед-пиво пил, по усам текло, во рту не было.

 

     На пороге вечности и ночи вселенной происходит первая встреча удальца царевича и его души – Ненаглядной Красоты. Чтобы это событие случилось, Иван выходил на рундук широкого двора и трижды побеждал своих конкурентов: "всех до единого перебил".

     В другом варианте сказки "Кощей бессмертный" рассказано, что в самом начале своего путешествия в Явь Иван ищет матушку. Поиск матушки – главная задача удальца на пути к воплощению, она и определяет зачин многих сказок. Матушка Ивана – это яйцеклетка, а его конкуренты и сам он – сорокатысячное отцовское семя. Соперничая друг с другом, каждый из них наперед другого намерен проникнуть в яйцеклетку, а побеждает всегда только один.

     После первой встречи души-девицы и царевича расходятся их дороги. При расставании Иван говорит душе-девице: "Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня – не разбудишь, а время придет – сам проснусь". Спит царевич в материнской утробе девять навьих суток (девять месяцев в мерах Яви). В это время приехал Кощей Бессмертный и увез Ненаглядную Красоту в свое государство. Местожительство Кощея – царство Нави. Здесь поведано, что душа-девица Ивана находится в ночи вселенной, ожидая воплощение плоти молодца.

     Еще в золотом царстве (в Прави) уточняется род Ивана – он человек. Идет удалец в день вселенной вдвое неволею: волею батюшки и волею матушки. У царевича в самом начале странствия нет формы, а есть лишь программа его создания, потому Кощей и называет Ивана русской коской. Так на пути из Прави в Явь выясняется информация о герое повествования – он русский человек. А если прочитать его имя наоборот, начиная с буквы "н", то нетрудно убедиться, что Иван шел в Явь из материнской Нави.

     На первых верстах ночи вселенной Иван не говорит со старым человеком (Сварожичем), они лишь обмениваются мыслями. У девятисуточного только к концу навьего бытия рождаются способности: говорить, видеть, осязать, обонять и ощущать вкус.

     Воплощение доброго молодца на белом свете – это торжество жизни над царством смерти. Родительская семеюшка свадебным пиром отмечает единение Ненаглядной Красоты и плоти Ивана. И, конечно, при этом я тут был, мед-пиво пил, по усам текло, во рту не было.

     Закончилось путешествие Ивана (из Прави в Явь), им исполнен первый наказ Сварога: "Прямо пойдешь – женату быть". Дальнейший опыт его бытия поведан в других сказках. В них рассказывается о неминуемом исполнении Закона (коловращения) Жизни каждым жителем вселенной и возвращении Ивановой души – Ненаглядной Красоты через царство смерти на широкий отцовский двор (Прави). А одежка Ненаглядной Красоты – плоть Ивана навсегда останется в барышах земли матушки.

 

 

Глава 2. Бессмертие души

       В фольклоре родов человечества богоданная душа-девица отождествляется с животворящей искрой Всевышнего. Например, Карельская Руна "Рождение огня" рассказывает людям о передаче искры Пламени Укко (Сварога русских Вед) всему сущему вселенной, в т.ч. и душе-девице.

 

                                     Укко в небе высек пламя,

                                       над землей огонь зажег он

                                       острием меча стального,

                                     режущим клинком каленым

                                       высоко на небосводе,

                                       возле звездных хороводов.

 

                                       Искру огненную Укко

                                      спрятал в золотой мешочек,

                                       в серебристое лукошко.

                                       Девушке отдал он искру,

                                       чтоб она растила пламя.

 

                                        Девушка на темной туче,

                                         на краю небесной крыши,

                                         начала качать ту искру,

                                         холить маленькое пламя,

                                         в зыбке золотой баюкать

                                         на серебряных веревках.

                                         Жердь серебряная гнулась,

                                         золотом звенела зыбка,

                                         двигалась стонали тучи,

                                         свод небесный накренился -

                                         так огонь укачивали,

                                         убаюкивали пламя.

 

                                         Девушка качает пламя,

                                         на руках его лелеет.

                                         Вырвался огонь у глупой,

                                         у неосторожной девы,

                                         выпал из руки ласкавшей,

                                         выскочил из пальцев няньки.

 

                                         Искорка огня упала,

                                         красненький клубок скатился

                                         с самой верхней точки неба,

                                         проскочил он через тучу,

                                         через девять небосводов,

                                          шесть небесных крыш прожег он.

                                         Продырявилось все небо,

                                         много окон в нем открылось...

 

     Укко карельских Рун и есть Всевышний, его воплощение Илмаринен. Он же вековечный Кузнец (как и Сварог Вед), а девушка – это душа человека (птичка-пташечка славутных песен). Руна рассказала, что искра огненная Укко всюду, она изначально подарена всем жителям вселенной. Руна советует, чтобы каждый человек растил в своей душе пламя из искры Укко. Селькупская сказка "Хозяйка огня" так и молвит: "из живого сердца огонь зажегся". В этом и состоит суть отдаривания, о котором поведано в былине "Садко".

     Руна рассказывает о начале пробуждения идеи жизни: "двигались, стонали тучи". Когда первородные начала взволновали беспредельность окиян-моря, тогда и раскололось яйцо вселенной, продырявилось все небо Калевалы (Прави), и родилась страна Похьола (Навь). Тогда-то и отправились Вяйне и Илмаринен посмотреть, куда упали искры из божьих уст Укко. Но речка путь им преградила, разлилась она, как море. У этой речки есть несколько названий. Фольклор Руси ее называет Пучай-река, речка Смородина или просто речка, в которой "не вода бежит, а огонь горит, пламенем полыхает" (из собрания А.Н. Нечаева). Огненные воды речки разделяют царства вселенной. Плавать в ней или пройти через нее по Калинову мосту могут только те богатыри, которые умеют управлять ветрами из божьих уст.

     На пути Вяйне и Илмаринена повстречалась краса-девица. Она-то и предупреждает героев об опасной дороге.

 

                                       ...Поиски огня опасны,

                                           пламя принесло несчастье,

                                           бед немало натворило!

                                          Искра пронеслась по небу,

                                           огненный клубок скатился

                                           по небесному простору

                                           через черный дымник в крыше,

                                          по сухим стропилам новым

                                           в дом, построенный недавно.

 

                                           Там кормила мать ребенка,

                                           сидя возле старой люльки.

                                           Вмиг огонь, разбушевавшись,

                                           сжег ребенка вместе с люлькой.

                                           В Маналу сошел малютка,

                                            в муках принял смерть несчастный...

 

       Мудрый Вяйне находит огонь и приносит его в Явь людям.

 

                                         ...чтобы днем горело пламя

                                           на березовых поленьях,

                                           чтобы ночью укрывалось

                                           в золотистом устье печки.

 

     "Я" – человек первой версты (Вяйне, "Я" небылички, балагурной сказки и др.) еще на заре жизни совершает путешествие по окиян-морю в поисках дров для золотистого устья вселенской печки, чтобы согреть сердца жителей Яви.

     Бессмертный "Я" легенды "Урал-батыр" говорит следующие слова о человечестве первых трех верст вселенной:

 

 

                                      ...Ни отца, ни матери не помню,

                                         Пережил многие поколения.

                                         Забыл и деда, забыл и внуков.

                                         Жил тогда, когда люди страха не знали,

                                         Чувств не имели.

                                         Отец сына не признавал,

                                         Сын отца не признавал…

                                         Видел потоп я,

                                          Как люди стали

                                         Собираться вместе -

                                         в один Род, в одно племя...

 

     Бессмертный башкирского эпоса наблюдал человечество еще на первой версте вселенной, когда они страха не знали и чувств не имели. На второй версте были сотворены чувства и эмоции человека (страх, гнев и др.). Но навьи жители не ведали родства, еще не был рожден батька – Отец предвечный, потому и Отец сына не признавал, а Сын Отца. И только в начале третьей версты, когда воплотилась идея жизни, бессмертный увидел: "Как люди стали собираться вместе – в один Род, в одно племя".

     Бессмертный легенды "Урал-батыр" и есть "Я". Небыличка и русские Веды называют его имя – Сын Отца предвечного. "Я" башкирского эпоса, как Вяйне карельских Рун и нарты осетинских сказаний, пережил многие поколения. Наконец, после того, как на третьей версте вселенной батьки – воплощенные люди собрались в один Род, "Я" увидел радостные лица людей и убедился в том, что человек всех сильней.

     Бессмертный называет цель жизни Рода – достижение сада вечности Прави.

 

                                   ...Мир вокруг нас -

                                       это сад цветущий

                                      И в этом саду людские души…

                                       Сад с каждым сроком себя обновляет

                                       И становится еще краше…

                                       В том и есть бессмертие наше.

                                      Всей земли бессмертие – в этом!..

 

     "Я" напоминает людям о назначении человека и напутствует следующими словами, которые кому-то могут показаться странными, но в них соль жизни.

 

           ...То на нашей земле бессмертно,

Что жизни цветущий сад украшает,

Красоту мира собой дополняет…

 

     Вековечный мудрец раскрывает человеческому роду секрет счастливого бытия.

 

                       ...Добро – в небо взлетит,

Добро – в огне не сгорит,

Добро – в воде не утонет,

Добро – молва возвеличит.

Всех дел оно выше

и тебе самому,

и всем людям,

Пищей будет добро вечно...

Если мы жизни закон нарушим,

Будем к бессмертию стремиться,

Не желая Смерти подчиниться,

Этим мы счастья не достигнем…

 

     "Я" напоминает о Законе Жизни и на своем примере показывает, что надо стремиться не к бессмертию плоти, а к бессмертию души. Наказ вековечного мудреца исполняет главный герой сказания. Оттого имя Урал-батыра, как Ивана русских сказок и других богатырей сорока родов, сохраняется на верстах вселенной.

     Сюжет башкирской легенды построен на борьбе добра и зла. Добру богатырей противостоят зло дивов и брата Шульгена (людские страсти). Дивы, как и черти русских сказок, живут в стоячей воде. Они вместе с Шульгеном – человекоубийцы и смерть является их помощницей.

 

Дивы начали караулить,

Хватать и, сердца вырвав,

Высасывать кровь из тела.

А змеи, те, что в камнях скрывались,

Людей начали жалить...

     Урал-батыр, желая защитить род, выпил до дна озеро, в котором скрываются дивы. И вместе с водою вобрал в себя смертоносное зло. Погибая, богатырь молвил людям.

 

           ...Дети мои, к вам обращаюсь:

Знайте – в озерах, в лужах

Всегда дивы будут водиться,

И стоит только воды напиться,

Как дивы к вам в нутро проникнут

И, зло творя, обрекут вас на муки…

Поэтому, люди, себя жалейте -

Никогда из озер воду не пейте!

 

     Урал-батыр передает потомкам заветные слова, которые и поныне актуальны.

 

                            ...Зло в спутники не бери,

Без совета дела не твори…

За мудрость – старшего почитайте,

Его советов не отвергайте,

Молодых голоса не лишайте,

Молодость тоже уважайте…

Добро для себя конем оседлайте,

От хорошего в сторону не уходите,

Плохому дорогу не уступайте!..

 

     В память о богатыре названы Уральские горы. Идель – сын Урал-батыра ударил булатным мечом гору: "И серебристый ручей с журчаньем побежал вдоль горы проворно. Ручей, наполняясь белой водою, стал настоящей, большой рекою". Народ дал ей имя Идель – белая река, которая течет из истоков древнего края (фольклор Руси ее называет белой рекою – Березанью).

     Легенда "Урал-Батыр" была записана Барангуловым в 1910 году, от сказителей Габита и Хамита в аулах Индрис и Малый Иткул. На русском языке она впервые была опубликована в 1976 году.

     Наставления бессмертных душ – вековечных мудрецов башкирского эпоса, Книги Вед, карельских Рун, фольклора других народов Руси адресованы всему людскому роду. Слова бессмертных старцев не праздные рассуждения, они передают воплощенному человечеству наказы Всевышнего.

     Осетинская легенда (из собрания "Героический эпос народов СССР") о богатыре Созырко продолжает рассказ о вековечных мудрецах – родительской семеюшке человечества.

 

Созырко в стране мертвых

 

                               Вот в царство мертвых нарт огненноокий

                               Однажды утром двинулся до срока.

                               Привратник царства мертвых Аминон

                               Пришедшему сказал: "Таков закон,

О храбрый муж, о нарт огненноокий,

Всему предел есть, для всего есть сроки.

Вернись обратно в светлые края,

Не наступила очередь твоя.

Никто здесь до кончины не бывал"...

 

     На пути из Яви в Правь души людей проходят очищение в царстве мертвых. Описание царства смерти в осетинской легенде не отличается от картин Похьолы (карельских Рун) или ночи вселенной русских Вед.

 

Тогда Созырко гневом воспылал,

В железные ворота он ударил

И в преисподню скакуна направил.

Он на коне объехал царство мертвых,

Увидел там супругов распростертых

В изнеможенье на воловьей шкуре,

На ней лежали, брови хмуря.

Хоть шкура и огромная была,

Казалось, что для них она мала.

Они глядели друг на друга хмуро,

Не зная, как же разделить им шкуру.

На шкурке зайца в двух шагах от них,

Заметил путник пару молодых.

Короткой шкуркой укрываясь нежно,

Покоились супруги безмятежно.

Он едет дальше. Вот, едва живая,

Прорехи гор вдовица зашивает,

Пот градом катится с ее чела.

Сверкает мрачно толстая игла.

Вот – женщина и жернова над ней.

Но не муку, а пыль лишь от камней

Разбрасывает мельница большая.

Встает картина перед ним другая:

Старушка надоила молока,

Полна им бочка, хоть и высока.

Но сыр, как не трудилася она,

Не превышал ячменного зерна.

Другая ж в ложку с птичий ноготок

Чуть надоила молока глоток,

Но сыр ее – и сочный и большой,

Пред ней он белой высится горой.

Он едет дальше. Вот под бугорком

Сидят супруги за большим столом,

Что яствами уставлен дорогими.

И не пустеет пышный стол пред ними.

Он едет дальше, видит старика,

Что носит кучи щебня и песка.

В мешке дырявом днем и ночью носит,

Но снисхождения у судьбы не просит.

Нарт едет дальше. На траве зеленой

Вол отдыхает, солнцем озаренный.

Жует он рьяно чей-то ус седой,

не соблазняясь сочною травой.

Созырко, онемев от изумленья,

Путь продолжает в прежнем направленье.

Вот остров, словно пост сторожевой,

Как лезвие, там мост волосяной.

На острове, что перед ним возник,

В яичной скорлупе живет старик.

Вот кто-то бороды седые бреет

Каких-то старцев, брить их не умея,

У жертв своих не может сбрить никак,

При всем старанье даже волоска.

А дальше – сука старая лежит

И чей-то вход безмолвно сторожит,

И слышен лай двенадцати щенят,

Что из утробы вырваться хотят.

Вот видит он: бегут чувяк и арчи.

Созыр подумал: "Что же это значит?

Как в состязанье нартов огнеоких.

Для бегунов кто установит сроки?"

Сувяк был впереди, и вот, казалось,

Ему уже победа улыбалась,

Но арчи обогнал его внезапно,

Сноровкою напоминая нарта.

Созырко дальше едет по дороге...

 

     Созырко странствует по царству мертвых и видит на своем пути многие души, которые проходят очищение от земных страстей. Там же он встречается и со старцами – бессмертной родительской семеюшкой. Достопочтимые предки Созырко – странники по океан морю, и свободны от людских пороков. Они и знакомят юного героя с чудесами ночи вселенной.

 

Вот среди равнины стол стоит треногий,

Стол ломится от яств, напитков редких,

А за столом он видит славных предков.

Он созерцает вид обычный кувда.

Но вдруг он вздрагивает: "Что за чудо?

Лежат на блюде среди сочных лакомств

Зажаренные кошка и собака".

Всем виденным ошеломлен был нарт.

И вот спросил Созырко их как брат:

"О предки нартов, расскажите мне,

Откуда столько бед у вас в стране?

Я на коне объехал царство мертвых,

Увидел и супругов распростертых

В изнеможенье на воловьей шкуре,

На ней они лежали, брови хмуря.

Хоть шкура та громадная была,

Казалось, что для них она мала.

Они глядели друг на друга хмуро,

Не зная, как же поделить им шкуру".

Созыру предки дружно отвечали:

"Был потому их облик так печален

И потому судьба их так плачевна,

Что ссорились супруги ежедневно".

"На шкурке зайца в двух шагах от них

Супругов наблюдал я и других.

Короткой шкуркой укрываясь нежно,

Они лежали дружно безмятежно".

"А это пара любящих была,

Которая смогла прожить без зла.

Они любили жизнь и в дни печали

Друг друга никогда не покидали".

"Потом я видел, как, едва живая,

Прорехи гор вдовица зашивает.

Катился пот, как град, с ее чела,

Сверкала мрачно толстая игла".

"А это, друг, была одна блудница.

Беда, коль и во сне она приснится!

Дружку белье строчила строчкой мелкой,

А мужу крупной – вот ее проделки".

"По царству мертвых дальше проезжая,

Я видел сам, как женщина другая

Лежала молча; жернова – над ней.

Но не муку, а пыль лишь от камней

Выбрасывала мельница большая".

"А это вот что, милый, означает:

Всю жизнь свою она была воровкой,

Муку чужую воровала ловко.

Вот здесь и платит долг она примерно

И на груди тяжелый держит жернов".

"Поехал дальше и увидел я

Корову и старуху у ручья.

В огромную она доила бочку,

И молоко текло по ободочкам.

Но сыр, как ни трудилася она,

Не превышал ячменного зерна".

"А это, друг, хозяюшка скупая,

Она для ближних, как собака злая.

Она имела больше ста коров,

Но был всегда ответ ее готов,

Когда попросит молока сосед:

"Ни капли молока сегодня нет".

То: "Не доила нынче я корову",

То: "Скисло молоко, к несчастью, снова".

"Другая ж в ложку с птичий ноготок

Чуть надоила молока глоток.

Но сыр ее и сочный и большой,

Пред ней он белой высится горой".

"А это – щедрая хозяйка крова.

Она владела лишь одной коровой,

Но просьбе обездоленных людей

Вовек отказа не было у ней".

"В пути увидел я под бугорком

Супругов за обеденным столом,

Что яствами уставлен дорогими.

И не пустел обильный стол пред ними.

Лишь выпит рог, как пенится опять".

"О них мы тоже можем рассказать, −

Супруги эти часто пировали,

Но без гостей к еде не приступали".

"Я на пути заметил старика.

Носил он кучи щебня и песка

В дырявом таске, выбившись из сил,

Но у судьбы пощады не просил.

Вздыхал он только, будто от забот.

С его лица катился градом пот".

"А этот отнимал у бедных землю,

Ни разуму, ни совести, не внемля

Жил краденым, хотел он всем владеть

И все ж никак не мог разбогатеть".

"Я видел остров – пост сторожевой,

Как лезвие – там мост волосяной.

На острове, что передо мной возник,

В яичной скорлупе сидел старик".

"А это, солнышко, был нелюдим,

Он равнодушен был всегда к другим.

Он не имел ни близких, ни друзей,

К столу ни разу не позвал гостей".

"Заметил я вола в траве зеленой,

Среди равнины, солнцем озаренной.

Жевал он рьяно чей-то ус седой,

Не соблазняясь сочною травой".

"Судьба карает всех скупцов сурово

И это – участь каждого скупого.

Когда пахал он с другом иль со знакомым,

То их волу подсовывал солому,

А своего кормил душистым сеном.

Так поступал он в жизни неизменно".

"Я видел, сука старая лежит

И чей-то вход безмолвно сторожит.

Был слышен лай двенадцати щенят,

Что из утробы вырваться хотят".

"А это означает: будет время,

Когда придет младое поколенье,

Которое сочтет себя всех краше

И разуму учить захочет старших".

"Потом я видел бег чувяк и арчи.

Я не могу понять, что это значит.

Чувяк был впереди, и вот, казалось,

Ему уже победа улыбалась.

Но арчи обогнал его внезапно,

Сноровкою напоминая нарта".

И улыбнулись предки, отвечая:

"А это, солнышко, то означает,

Что бедняки, судьбой так суждено,

Богатых перегонят все равно".

"Я видел стариков обледенелых

Тупая бритва брила неумело,

И не могла она у них никак

При всем старанье сбрить и волоска".

"А это, пусть тебе известно будет,

Судьба плохих несправедливых судей,

Что богачам вину за мзду прощали,

А бедняков невинных осуждали".

"О предки, вы собрались здесь для кувда,

Так объясните мне и это чудо.

Зачем лежат среди обычных лакомств

Зажаренные кошка и собака?"

"А это, гость наш славный и желанный,

Совет дала нам мудрая Сатаней:

"Придет Созырко скоро в царство мертвых,

Там встретит предков доблестных и гордых,

Когда же он придет домой обратно

О виденном поведать смелым нартам,

О кошке и собаке он расскажет.

И только этим нартам он докажет,

Что хоть недолго в царстве мертвых был,

Но видел нас и с нами говорил".

Созырко был ответами доволен,

И с предками поговорил он вволю,

А под конец, не скрыв от них волненья,

Он рассказал о цели посещенья:

"Дочь Солнца полюбил я всей душой,

Но требует она калым большой,

Я должен к свадьбе предоставить ей

Оленей, туров и других зверей,

В долине выстроить дворец стальной,

Блистающий волшебной красотой,

Углы же зданья по ее веленью

Украсить должен я аза-растеньем.

Зверей разнообразных я достану,

Мне обещала славная Сатаней

Их выпросить у щедрого Афсати,

Но как дворец построю я богатый?

Где аза я теперь возьму, о предки?

Встречаются цветы такие редко".

Сказали предки нартскому герою:

"Возьми кольцо Бедухи золотое.

Стальной дворец ты выстроишь без рук:

Кольцом ее ты очерти лишь круг,

И на равнине, что была пустой,

Дворец стальной возникнет пред тобой.

Цветы ж аза, столь редкие для мира,

Есть у владыки мертвых, Барастыра.

Их выпросит Бедуха для тебя,

Живого мужа мертвая любя.

Обычай давний есть в стране у нас −

Неведом нашим женщинам отказ".

Бедухе Барастыр не отказал,

Цветы аза он для ее сорвал.

Бедуха же, придя от Барастыра,

Дала цветы аза с кольцом Созыру.

Нарт взял кольцо с цветком аза столь редким,

Поклон отвесил достопочтимым предкам.

На землю он спешил вернуться быстро.

Но Аминон сердитый был неистов,

Созырко не хотел он выпускать.

"Закон привратник должен соблюдать, −

Сказал он, путь рукою преграждая, −

Тебе уехать я не разрешаю.

Ты задом наперед подкуй подковы

И лишь тогда поедешь к нартам снова.

Все мертвые иначе за тобой

Повалят бесконечною толпой"...

 

     Жители ночи вселенной хотят выбраться из обледенелого царства смерти, но для них закрыты врата белого света, поскольку они еще не освободились от пороков, не очистились в пламени вселенской печки.

     В русском фольклоре известным стражем навьих ворот является баба-Яга, в карельских Рунах – это Лоухи, а в осетинских сказаниях он представлен привратником Аминоном. Задача стража царства смерти не допустить самовольного проникновения какой-либо сущности из ночи вселенной в Явь – таков Закон Жизни. Стражи помогают только тем, кто вдвое неволею (как Иван-царевич предыдущей сказки) или по своей воле (как богатырь) идут в Явь. Чтобы Созырко проник из Нави в светлые края Яви, Аминон обучает его необыкновенному опыту – хождению задом наперед (этот же прием описан в сказке "Неосторожное слово" и др.).

     Душа огненноокого нарта – дочь Солнца. И она уже сделала свой выбор, случилась ее первая встреча с Созырко. С той поры душа-девица непоколебима в своем намерении: соединиться на белом свете только с его молодецкой плотью.

 

       ...Созырко вмиг коня перековал

И в путь-дорогу собираться стал.

А мертвые за нартом наблюдали.

И Аминону так они сказали:

"И нас наверх ты отпусти за ним,

Ты видишь, мы от холода дрожим,

Вода и хлеб здесь вкуса не имеют,

Здесь солнце нас своим теплом не греет".

Но Аминон одно ответить мог:

"Другого счастья не послал нам бог.

Из царства смерти нам возврата нет.

Вот поглядите вы на конский след,

Ведет он внутрь, а не на землю, правда?"

Никто не разгадал уловки нарта.

И мертвые, поверив Аминону,

Вернулись вновь дорогой погребенных

И не охотно расходиться стали

На те места, что раньше занимали.

Когда на землю храбрый нарт вернулся,

Кольцом провел он круг и оглянулся −

Пред ним, сияя дивной красотой,

Утесом высился дворец стальной.

Цветы аза, что Барастыр любил,

По четырем углам он рассадил.

Сатаней у Афсати попросила

Его свирель и нарту подарила.

Вот заиграл Созырко на свирели.

И стаями к нему сбегались звери.

На зов его, как будто по веленью,

К нему пришли и туры и олени.

Тогда семь братьев отдали в супруги

Дочь Солнца славному Созырко-другу.

В селенье нартское ее послали

И радостно на свадьбе пировали

 

     Созырко, как и любой другой богатырь, ведает путь – "богату быть". Богатырь по своей воле принимает решение о движении из Прави в Явь до срока (до начала новой версты вселенной). Заканчивается повествование, как и иные произведения фольклора, торжественной встречей и единением души-девицы с плотью Созырко. Именно это событие и отмечается свадебным пиром всей родительской семеюшкой.

 

 Глава 3. Душа народной Руси