Почему русские не видят репрессий?

Народные пословицы безжалостны к народу. Например, говоря, что русский мужик крепок задним умом, народная мудрость утверждает, что обычным, передним, он как раз слаб. И ведь тоже понятно, почему. Объяснение находим в другой пословице: заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет.

Но мужика жалко. Ведь богу молится. В Россию верит, например, или в царя-батюшку. Но язык свой родной учит скверно. Точнее, верит всякому сброду, заезжей штучке, скажем. Или местному какому проходимцу. И доходит в своем непонимании родного языка до каких-то совершенно уже непереносимых пределов.

И вот вам отличный пример. С одной стороны доносится крик: «Возвращаются сталинские репрессии! Сталинизм на марше! 1937-й год!»

С другой стороны доносится окрик: «Не сравнивайте! То были настоящие репрессии, а сейчас-то что? Даже свобода слова есть! А будете кричать – станет еще хуже!»

Есть и промежуточные, и более радикальные позиции. Почему же, говоря иногда об одном и том же, например, о вопиюще неправосудном преследовании Алексея Козлова или Алексея Навального, жесточайших – по мере не содеянного ими – карах, свалившихся на Алехину и Толоконникову, люди в одной стране так разделились?

А все дело в языке. Точнее, в последствиях старой советской индоктринации, или промывания мозгов, которое устроили ровно поколение тому назад официальные защитники советского строя.

Именно тогда, в начале 1950-х годов, когда советским властям надо было примирить послесталинскую эпоху со сталинской, в ход пошли полезные эвфемизмы – мягкие дезориентирующие людей обозначения.

Массовый террор и кровавая баня, устроенная одной частью населения против другой (от раскулачивания до «дела врачей» или убийства членов Еврейского антифашистского комитета), была названа «незаконными репрессиями». А сам факт признания «незаконности» свелся к формуле «посмертная реабилитация».

Эти-то два речения – «незаконно репрессирован», но «реабилитирован посмертно» – и должны были закрыть эпоху.

Но язык – коварная вещь. Не назвав террор – террором, вернее, переименовав террор в репрессии, население России лишилось словесного инструмента для самоописания.

И теперь, когда немногочисленных свободных людей фактически незаконно репрессируют – прессуют, «впаивают двушечки», избивают и держат в кутузке, сперва спровоцировав на возмущение действиями полиции (как на Болотной), - общество просто не распознает, что именно это и есть репрессии, это и есть репрессивный полицейский режим.

Почему? Да потому что словом «репрессии» обозначают другую, чужую историческую реальность.

Может показаться, что это несущественная мелочь. В самом деле, ну какая разница, говорят нам, каким словом описывать те или иные безобразия.

Но это и есть роковая ошибка. Не умея обозначить происходящее на сухом юридическом языке, люди не могут разумно действовать, не могут толком и сообщить ничего о своей стране ни собственным детям, ни остальному миру.

«Это не сталинские репрессии!» – говорит главный начальник страны. Имея в виду, что сейчас все не так страшно.

Нет, это не сталинские репрессии. Но не потому, что сейчас не страшно. Просто сталинских репрессий никогда и не было.

Сталинская система была системой массового террора, только временами доходившая до массового уничтожения. Но и это организованное массовое уничтожение людей назвали словом-прикрытием «раскулачивание».

На самом деле истребляли социальными слоями и народами. А в газетах писали «головокружение от успехов».

Вот и выражение «сталинские репрессии» придумали послесталинские чекисты, чтобы избежать виселицы: тогда нравы были проще, и восстания в ГДР, Венгрии, да и в Новочеркасске заставляли дрожать советских карателей.

Так что Путин прав. Это не сталинские репрессии. Но это наши, постсоветские репрессии, которые, возможно, войдут в историю как путинские, или репрессии так называемого следственного комитета.

Черт их знает, кто придумал, что общество лучше контролировать плеткой – Березовский или Бастрыкин, Путин или Патрушев, - они обществу не подотчетны и не докладывают.

Просто потому, что и сами говорят на советском новоязе. И они думают, что «сталинских репрессий» в России нет, а есть только «взятие на контроль», «обеспечение правопорядка», «выявление иностранных агентов», «проверка на законность», «отказать в УДО».

Все эти и многие другие слова-прикрытия неназываемых репрессий и нужны потому, что само общество оглушено самообманом и неизвестно, как себя поведет, когда в очередной раз выйдет из забытья.

Здесь есть важный семантический нюанс: репрессии отличаются от террора тем, что имеется видимость законности. Конечно, законность эта липовая. Например, судья Ольга Егорова наверняка понимает, что соучаствует в репрессиях против Пусси Райот, отказавшись пересмотреть их дело. Но чисто формально она ведь только отказалась пересмотреть дело.

Как же нам не стыдно употреблять такое нехорошее слово – «репрессии»?! Разве судья Сырова рассмотрела его не на основании закона? А раз был вынесен законный приговор, то очередной судья просто решил дело не пересматривать.

Почему же это все-таки репрессии? Ведь все по закону. Да, по закону, но установленному для другого состава преступления. Иначе говоря, приговорившие Толоконникову и Алехину к тюремному заключению люди только делали вид, что действовали в рамках закона, а на самом деле злоупотребили своими полномочиями и репрессировали группу Пусси Райот.

И этот факт приняло большинство населения страны. Населению кажется, что репрессии – это спектакль, который его не коснется. Оно ведь не пело в церкви «Богородица, Путина прогони!». Оно не разоблачало жуликов и воров.

Этот факт приняли крепкие задним умом люди. Ведь все знают пословицу про закон, который что дышло. Впрочем, большинство русских слово «дышло» знает, а как оно выглядит в натуре – нет.

Так и с репрессиями. Путинский режим, по существу, действительно, очень народный. И вместе с народом, вся крепость которого ушла в задний ум, он пользуется той облегченной версией русского политического языка, для которой не требуется не только логика, но и история.

Вот почему русские не воспринимают репрессий, не просто потому что у них нет для этого правильного слова. Они и не хотят их видеть, чтобы не портить себе карму. Не загоняться. Не заморачиваться. Плавали, знают.