Людмила Петрушевская, не похожая ни на кого... Ну, немного на Достоевского...

Над всем СССР безоблачная ночь
 
Людмила Петрушевская, не похожая ни на кого
 
TASS_4637173_bw.jpg
Людмила Петрушевская не оставляет читателям никаких иллюзий
 
Кто-то вспоминает советскую молодость. Те, кто еще может вспоминать, в отличие от неукротимого Эдуарда Багрицкого, «сабельный поход» и «кронштадтский лед» видели разве что по телевизору. Их походы в основном проходили по пустым магазинам: удастся ли завоевать пропитание для своего семейства в тяжелом и неравном бою. И получится ли занять плацдарм какой-нибудь хрущобной «двушки» или «однушки» у незнакомой, недостроенной станции метро в безымянном спальном районе.
 
Если покажется, что есть что вспомнить, пусть как противоядие читают Людмилу Степановну Петрушевскую, скромного, неяркого, гениального наследника Достоевского, которой 26 мая исполнилось 75 лет. Таких талантов в России практически не осталось, только она — яростная, непохожая, презревшая грошовый советский уют, но не верящая в дальние синие моря. Иллюзии, надежды, мифы, туманы-растуманы и хоть одна звезда, заветная — у Петрушевской ничего этого нет. Над СССР простиралось совершенно черное, беззвездное и безоблачное небо. Как над Испанией в гражданскую войну (вспомним сигнал к выступлению Франко).
 
Начинала она рассказом «Через поля» (1972): о жалкой дозе краткой любви, отпущенной простому советскому человеку. Его напечатал фрондирующий питерский журнал «Аврора». Но в рассказе было так мало оптимизма и энтузиазма, что потом Петрушевскую не печатали более 10 лет. Уныние приравнивалось к антисоветизму.
 
К 80-м ее пьесы «Любовь», «Квартира Коломбины», «Московский хор» пошли на Таганке, в «Современнике» и МХАТе. «Ленком» взял «Трех девушек в голубом».
 
Великое мужество Людмилы Петрушевской помогло ей сказать правду об убогом советском быте, изуродовавшем человеческие души и судьбы, извратившем все естественные чувства. От ее пьес и рассказов слезала позолоченными клочьями советская ложь. Вот, скажем, «Три девушки в голубом». Три сводные сестры, ютящиеся на жалкой дощатой даче, без приличного нужника, с протекающей крышей, делящие жалкие комнаты и жалкие рубли. Главная героиня Ирина свободно владеет гэльским языком.
Но получает этот образованнейший филолог жалкие гроши. Мать ест ее поедом, на руках сын Павлик. Ирине некуда бежать, разве что в жалкий курортный роман, который кончается глумлением со стороны пригласившего ее «погулять» хама.
 
Равнодушие и бесчеловечность правят миром Петрушевской, нашим миром, миром пустого, холодного совка. И не ждите загробного блаженства. Там тоже ночь. Как в «Черном пальто». Пустые улицы, зловещие машины, молчаливые насильники, злые шоферы.
 
Раньше многих Петрушевская сказала об ужасе смертной казни даже для убийц в своей «Темной комнате» («Свидание» и «Казнь») и последних мучениях души умирающих от рака в «Изолированном боксе».
 
Небесное блаженство — тоже не мед («Два царства»). Человек все помнит, тоскует, рвется к близким, но единственная его радость на фоне чужого богатого города, где нет даже книг на родном языке, — это пить амброзию с другими, не понимающими тебя покойниками и кружиться с ними в белых одеждах над рекой. Надеяться можно только на кошек и собак. Эти не предадут. Как кот Мишка в «Первом путешествии».
 
Только в 1992-м вышла жуткая повесть «Время ночь», где все советские проблемы — тоже в нищете и тесноте. А в конце света, после атомной войны («Новые Робинзоны») сильные все будут отнимать у слабых, как в палеолите. И единственное упоминание о политике у Петрушевской — это «Свой круг», где ради морской научной экспедиции оформляются в стукачи.
 
На что же надеется автор? Да на то же, что и Достоевский. Мир спасут доброта, жалость, сострадание, человечность. В этом приговор нашей власти. Это злая и жестокая власть.