Памяти Балабанова

Балабанову надоело снимать кино, он начал снимать - жизнь. Бесстрастно, но пристально всматриваться в лица, фиксировать жесты и мимику, слушать шум города и напеваемые кем-то под сурдинку задумчивые песенки...

Всё просто в этой жизни, всё обыденно, неспешно и буднично. Это не Москва, она - трезвее, суетнее, у нее иной ритм и пластика. "Славный город Питер, что народу бока повытер" живёт в иной реальности.

Обстоятельный полубандит-полумент профессионально валит четверых парней в сумеречной промзоне, и уходя в сквозные дворы, деловито добивает последнего, отползающего от смерти, - работа у него такая, паршивая, в общем-то, работа. Ему теперь ещё и в церковь, и в баню - мыться-каяться...

Поношенный музыкант идет привычным маршрутом, гудит подобно шмелю... горе выпил до дна... завтра будет война... отпевая весну... сын ушел на войну... Аптека, церковь, всё та же баня.

И начинается рассказ про Колокольню Счастья, и звучит в первый раз - "Я тоже хочу."

Поехали. Буднично и деловито. Кажется, на рыбалку собрались или за город на шашлыки. Достало всё мужиков, забодались - лабать, убивать, пить, жить... тягомотина повседневности взяла за глотку свирепой лапой...

И, как оно всегда и бывает, нужен же третий, а третий - в неволе. Они идут выручать Фокса с кичи, и выручают всё так же умело и деловито.

Но сквозняком каким-то тянет из тесных дворов, но на фоне маленькой часовенки такими бесприютными кажутся их силуэты, но зачем-то тащит за собой освобождённый третий беспомощного старика-отца... И в небольшой прихожей его аккуратный кореш медленно тасует колоду, отражаясь, в зеркалах... Двери распахнуты, карты скользят на пол, закончены все игры с судьбой.

Ещё будет квартира бандита-мента, будет фигура Рыцаря Печального Образа, грустно взирающая на быстрые сборы, будут фотографии по стенам - молчаливые свидетельства какой-то борьбы с какими-то ветряками, какого-то боевого братства, какой-то жизни... Но всё уже неважно, всё отринуто, всё брошено - "Я тоже хочу."

На пыльной обочине их ждёт Любовь - недотёпистая проститутка с университетским дипломом философа, восклицающая то же, что и все, её скоро высадят, потому что впереди - блокпост, где сурово и честно предупреждают в последний раз - назад никто не вернётся.

И - расстаются мужики с Любовью, отзынь! - говорят, не женское это дело - ходить за счастьем, ядерная зима кругом, а до Колокольни ещё пилить и пилить...

Настойчивая девушка просачивается, всё ж таки, в запретную зону - она тоже хочет! - и этак по-русски, по-руслановски несётся по стылым снегам... суди люди, суди Бог, как же я любила...

Горит в темноте костер и четыре человека греют руки и души, собираясь в последнюю дорогу. Библейские блудница и мытарь, воскрешенный Лазарь и музыкант Давид... а где-то во тьме еще и Апостол Петр бродит - владеющий ключами от рая мальчик-пророк... От Балабанова всегда ждёшь метафор и какого-то скрытого смысла.

Но на этот раз всё намного проще - нет никаких подтекстов, есть просто люди, которые просто хотят счастья.

Однажды жена Мандельштама, уставшая от бесконечных страхов, подозрений, ожидания ареста и высылки, в сердцах попеняла мужу, - что же это мы, Ося, так несчастливы! И тут же услышала в ответ - кто сказал тебе, Наденька, что ты должна быть счастливой?

А и в самом-то деле, кто им сказал? Почему они так хотят счастья? Потому что живые и, несмотря ни на какие грехи, - люди? Потому что нет ничего важнее и желаннее? Потому что каждый хочет и ждёт сначала - счастья, а уже потом - всего остального, но как-то так странно устроена жизнь, что именно счастье приходит к нам в последнюю очередь... или не приходит вообще...

В историю вплетается тревожная, нервная музыка Федорова и всё время кажется, что это музыкант бормочет, напевает самому себе ещё не написанные песни, на ходу подбирая слова, работа у него такая, привык напевать...

И сам Балабанов, сидящий у Колокольни Счастья, баюкающий сломанную руку, замыкает круг, подтверждая возникшее в самом начале ощущение - это не кино. Это - жизнь, в которой счастья хотят все, в которой можно проиграть, но остаться человеком, в которой у каждого, собравшегося в последний путь, абсолютно белые - только тапочки...

Странно и страшно, что некиношность этого фильма подтвердилась смертью его создателя. В стихах всё сбывается, говорили настоящие поэты, а для Режиссера его фильмы - те же стихи, наверное. Потому и сбылось...

Гайдпаркер: Lora Kroft