Дар убеждения

Почти по Зощенко, с безмерным уважением к глыбе-классику

 

***
Дело было нельзя сказать, чтобы совсем пустое. Резонансное было дело. На всю страну бабахнуло, да что там — рвануло на весь мир! И даже на целый дачный массив литераторов-любителей.

Панкуши «включили дурку», вслед за ними её же включила, как минимум, половина массива. Действительно, подумаешь — спели какую-то хрень в ХХС. Про тогдашнего премьера и про нынешнюю Богородицу. Сорок секунд на амвоне — всего и делов-то. Скрутили их и вывели, изолировали, натурально, до суда… Но какой же поднялся вокруг гевалт! Дачный массив разбился на две непримиримые фракции, причем, дело доходило, порою, и до группового словоприкладства.

Я тоже хотел было прекратить вскапывать литературно-любительские шесть соток, но подумал и решил пока продолжать копать. И слушать новости и выдержки трансляции из суда. По радио соседа. Это надо — сколько народу перебаламутили: весь массив уже полгода гудит так, что и пчёлы отдыхают!

К тому же, Михалыч — бывший мент с седыми бровями, вдруг нагрубил, когда я попросил получше поймать волну. Дескать, сейчас вообще выключит эту мутоту или врубит «Радиодачу». Мы уж сколько лет, как добрые соседи и то, как-то за ужином, распивая с устатку халявный дагестанский коньячок, из-за этой фигни чуть не подрались.

Я перестал копать и поглядел сквозь штакетник на соседа. Тот ничего не копал, а просто сидел на завалинке. Слушал волну, курил и равнодушно смотрел, как я оперирую лопатой.

— Интересно, сколько им дадут? — крикнул я.

— Фегня-а-а, — отозвался сосед, — Два года «общака» дадут. Баклан, собссно, должен топтать зону, и всё тут!

— Это как так? А святотатство? А провокация? А раскол?! Да их ваще расстрелять бы надо! Чтобы неповадно, понимаешь... Почему думаешь, что тока два года?

— Я так не думаю, — уточнил он, аккуратно потушив окурок в ржавой банке. — Тут думает УК РФ.

Всё бы хорошо, но наши реплики услышала соседка Стелла Яковлевна, чёрт бы драл её за обе ляжки и бородавку. Ну, чисто Новодворская — такая же... обаяшка. Она у нас уникум — три высших образования, как-никак. Только нас услышала — тут же примчалась на крыльях стека протоколов TCP/IP — натура у неё такая. И понеслась…

Стелла Яковлевна воинственно подпёрла забор двенадцатым торпедным размером, и хорошо поставленным, лекторским голосом стала вещать. С сильнейшим душевным подъемом она рекла, да. Много искреннего гнева и презрения к нам было в её зажигательной речи. Она прокрутила в фарш всех: власти предержащие; Церковь в частности и Православие вообще; и глобально весь русский народ; и всю нашу несчастную страну. Ну и, есессно, Путина с Гундяевым — тех она совсем уж размолола в муку и щебень, на протоны и кварки.

Она сравнивала их со Сталиным, Пол Потом и Хунтой, называла их «кровавой гэбнёй», «тиранами и диктаторами, узурпировавшими власть» и долго, с садистским удовольствием распространялась про «никчемный народ, который давно уже пора спустить в мусоропровод истории». Бородавка ее багровела и колыхалась, как знамя оппозиции на ветру перемен.

Я никогда не слышал такой замечательной речи и зачарованно раскачивался, опёршись на лопату. Мы с соседом оцепенели, как грызуны под немигающим взглядом гадюки. Даже радио жалобно захрипело и заткнулось. Вокруг собирался народ и тоже, потихонечку, впадал в транс.

Я вспомнил про увеличившуюся, в какой уже раз, коммуналку. Про наше унылое жильё, дороги и дебильное образование. Про штрекбрейхеров-гастеров, издевательские зарплаты и ничтожную пенсию. Про небоскрёбные налоги. Про сребролюбивую медицину и отвратительные продукты питания. Про мерзкие пельмени и... действительно — форменные диктаторы они и есть! Долой узурпаторов! Скорее на свободу этих несчастных «Узниц Совести!»

— Мощно трансует Стелла Яковлевна, а? — очнувшись, спросил я у Михалыча. — Как бы несчастных девах, пострадавших за Правду, на руках из зала суда не вынесли, а? Как думаешь? Могут их совсем оправдать? Это же национальные героини!

— Фегня-а-а, — равнодушно сказал Михалыч, — два года, ваапщет, и как с куста смородина...

Тут соседский транзистор щелкнул и сообщил, что у здания Хамовнического суда задержан экс-шахматист, покусавший всех СОБР-овцев, которые пытались его задержать.

Собравшиеся у забора соседи загомонили все разом, и дело уже доходило до точки невозврата к мирному урегулированию дачно-литературного конфликта. «Как бы опять забор на колья не разобрали», — с опаской подумал я, вспомнив, во сколько мне встал новый штакетник после старого холивара про гей-парады.

И тут с другой стороны участка материализовался следующий персонаж. Как раз из активистов секс-меньшинств нашего литмассива. Звали его Простопопыч. Это был еще молодой, но уже необыкновенно горячий автор. Сколько утонченного восприятия было в нем! Какова излучалась сила убеждения — просто реактор четвёртого энергоблока в лучшие годы! Какой неподдельной яростью и ядовитой иронией была пронизана каждая его чёрная буковка!

А сколько искреннего сострадания и всеобъемлющей, истинной доброты, либерантности и толерастии в нём кипело, когда он вновь обратил наши взоры на «Узниц Совести»? Дар убеждения — это большое дело. Поистине невероятное счастье — обладать такой возможностью манипулировать людьми только лишь своими словами и поворачивать все их мысли туда, куда сейчас надобно оратору.

Чуть не два часа говорил Простопопыч.

Мужики проглотили давно потухшие бычки, плюнули и группками по трое стали расходиться, воспользовавшись трансом своих благоверных. Дамы охали, падали в обморок, поправляли косынки и под грудями. Особо чувствительные ретировались и наглухо запечатали калитки своих участков. Остальные угрюмо сопели, стискивали зубы и плевались. Начальник охраны дачхоза что-то лихорадочно строчил в блокнотик айпэда.

От манерно-интонированной речи, характерной для нетрадиционалов — стая грачей спешно снялась с лесополосы и улетела за озеро. От греха подальше. Я в совершенном обалдении, повиснув на лопате, глядел на Простопопыча. Соседское радио давно уже хрюкнуло и заткнулось в полной прострации.

Да, разумеется, он, Простопопыч — даже и не пытается отрицать их вину. Конечно же, нет! Девушки безусловно виновны. Но не угодно ли разворошить выгребную яму, тссскть, поглубже? Не время ли ли обратить внимание на то, что это было вовсе не уголовное преступление, а всего лишь, п р а в о н а р у ш е н и е ? Да, преступницы, конечно, виновны, но нужно же хоть раз с истинно христианским сочувствием посмотреть на этих трёх заблудших, взглянуть в их открытые и честные лица, но уже без разноцветных балаклавов? Ведь одна из них не так давно стала матерью! Какие же мы после этого будем православными, коли не позволяем, как вся продвинутая Европа, всего лишь помолиться в Храме Божием — Богородице?

Я снова вспомнил кадры хроники и трёх, вполне симпатичных, девушек. Ну, в самом деле, а ведь лица-то у них довольно приятственные. А какие фигурки – ммммм... Будь я лет на тридцать помоложе, я бы их точно наказал... одну — так даже раза два-три, не меньше. А что? Девушки, как девушки. Ну и что, что панкуши? Ну и что, что в Храме? У нас, слава Богу, демократическая страна, а не Иран какой-нибудь. Гундяев-то, вон, «Breguet» носит, который стоит, как крыло от «Boeing»-а. Не, подходящие тётки. Прямо трудно поверить, что с такими, хмм... глазами можно обидеть каких-то там попов и мракобесов.

— Слыш, а девок-то, похоже, оправдают, — снова обратился я к Михалычу, — или условно дадут, да и выпустят на все четыре стороны! Все молельни Мира их примут с распростёртыми объятиями!

— Фегня-а-а, — ответил сосед, — два года общего режима, и картошка не расти!

Но вот Простопопыч закатил глаза и кончил. Колени его подломились. Публика вздохнула и очнулась, загалдев все разом и слёзно поддерживая потрясающую речь гей-активиста. Все уже нешуточно сошлись на том, что больше года условно таким ангелам уж никак дать не могут.

Мой сосед плевал на пальцы, приглаживал кустистые брови и сердито кричал в толпе:

— Фегня-а-а, кагбэ! Два года общего режима, йопт!

И тут вновь заквакало и проснулось радио. Объявили, наконец, приговор. Совершенно бесцветная, заикающаяся речь Судьи на дачников не произвела совершенно никакого впечатления. А вот приговор поразил всех, как удар по башке пыльным мешком из-за угла: «Два года общего режима»

Публика вожделенно смотрела то на мой несчастный штакетник то, почему-то, на меня с Михалычем. Я тоже пригляделся к нему. Он оглаживая брови, что-то бормотал под нос... Я не разобрал, что именно, но догадаться было не сложно: «Вот, собссно, а я что говорил?!», — Этот презрительный сухарь явно ни во что не ставил Дар Убеждения.

А я, хоть мы с ним давно уж соседи и добрые други — я никак не разделяю его цинизьму. Уж очень мне по вкусу, когда так много, долго и подробно нам, простым труженикам, всё разобъясняют знающие, а главное — н е р а в н о д у ш н ы е люди. Как никак, а всё тебе яснее становится и понятнее.

Тут публика, слегка остынувши, начала расходиться по своим участкам. Тем более, что вечерело и уже не в шутку жрали комары. И никто не заметил серой крысой прошмыгнувшую сгорбленную тень, литературно хромающую сразу на обе ноги и клюшку. Которая, вообще-то, имела участок далеко за арыком, у лесопосадки. Она воспользовалась тем, что никого из авторов нет дома — и нагадила каждому хозяину прямо под дверями. И откуда же в ней столько берётся, гассссспада?!