Замерший плод. Заметка о советской школе.

Была ли советская школа действительно лучшей?
Порою мне кажется, что нет, и я, боюсь этой растущей во мне изо дня в день уверенности. Нет, у меня нет особых претензий к обучению: учили хорошо, правильно, и, в большинстве случаев, как надо, требовали, спрашивали, двоек и колов за леность не жалели. Но школа это не только обучение.
Поэтому сейчас, когда говорят о лучшей в мире системе образования, забывают о том, что она не справилась с главной возложенной на нее задачей - не смогла дать того, кого была дать обязана - будущего строителя коммунизма.

Я говорю об этом не только как теоретик, человек со стороны, не только как тот, кто увидел итог советской школы - миллионы будущих строителей коммунизма, громко промолчавших в конце 80-х - начале 90-х. Я говорю об этом как продукт советской школы, как ее выпускник, видевший как она работает на практике.

А. Зиновьев, кажется, говорил о том, что в Великой Отечественной войне победу одержал советский учитель. Так вот, получается, что в войне в 40-е победил, а страну в 80-е потерял. Это тот, старый учитель может гордиться собой, советскому учителю 60-80-х гордиться нечем. Умные это понимали. Сознание этого, сознание неверности, ложности взятого пути уже ухватил в своем знаменитом фильме "Доживем до понедельника" Станислав Ростоцкий. Помните сцену, когда герой Тихонова сталкивается со своим бывшим любимцем, с отвращением к себе, прежде всего к себе созерцает его преуспеяние. Фильм вызывает ощущение какой-то щемящей жалости к главному герою - действительно Учителю, каким он должен был быть в Советской стране. В фильме, среди других учителей, по большей части женщин, этот Учитель, словно перенёсшийся из конца 30-х, для которого идеи и жизнь были единым неразрывным целым, кажется белой вороной. Это ли не предчувствие поражения советского учителя и советской школы? Констатация начала конца.

Я - выпускник советской школы, в котором, как и во многих моих ровесниках, и во многих тех, кто выпустился до меня было мало советского, которые, если и почерпнули что-то советское, то сделали это не вольно, стихийно, интуитивно, впитали, что называется с молоком матери, а не благодаря школе.

Что советского я мог почерпнуть в школе?

Нудные бесконечные линейки? Бессмысленные политинформации? Заседания совета дружины, на которые шел с глубоки сожалением о потерянном времени, за час до уроков? Идиотизм конспектирования "Лев Толстой как зеркало русской революции"? Пустое и мертвое по чувствам сочинение на тему "Комсомольцы - всегда впереди", которое я передрал в основном с какой-то пятикопеечной брошюрки о комсомоле, и которое затем передрала почти половина класса? Комсорга, девочку с амбициями, будущую кандидатку на панель, с невероятными амбициями и неустойчивой психикой?
Была ли школа 80-х советской?

Я все более и более склоняюсь к ответу - нет. Это была не советская школа, это была формально советская школа, просто школа. Почему? Да потому, что в ней не было того же, чего не было по меткому выражению В.В. Розанова в школе дореволюционной - не было сердца. Был гуманизм, было снисхождение и человечность, а сердца, настоящего, горящего и страстного уже не было. Задор был потерян и люди учились. Романтика потонула в официозе, а социальный, идейный аспект уступил место профессиональному - поступить в институт, устроиться на хорошую работу, быть хорошим полезным работником для своей страны - в лучшем случае. Воспитание шло само собой, либо как абстрактное такое, общегуманное воспитание, либо как таковое для галочки. И если что мелькало ученику советской школы, то это искренность подвигов и побед, которую никак не могли заслонить официальные формы мероприятий. Но эта живость уже была за стенами школы, либо шла от родителей, либо от самого школьника. Идеологических заслуг, как мы знаем теперь у школы не было. Отдельные школы с единицами сохранившихся замечательными Учителями от бога, увы, не в счёт.

Идеологическими предметами были литература и история. Именно там должно было совершаться воспитание будущего гражданина СССР, будущего носителя революционной идеологии. И что мы имели? Смех над героями "Детей подземелья", интерес к чисто авантюрной стороне приключений Пети и Гаврика в средней школе, откровенную скуку при изучении "Что делать?" и повести "Мать" - в старшей школе. Боже, какая скука, думал каждый, не прочитывая очередной материал о крепостниках-помещиках в "Мертвых душах",  или лишней демократической общественности в "Отцах и детях". Это революционно-демократической общественности было до тошноты много, типаж был столь однообразен, что можно было под копирку писать сочинения про очередного типичного представителя. Живая человеческая трагедия, яростное биение истории, неистовая романтика революции превратилась в нечто скучное, смешное, обрыдлое. Плод замер.
А школа  оставалась глуха к этому внутреннему омертвению, к этому выхолащиванию пятью строками в учебнике, в отличие от того же учителя Мельникова из фильма Ростоцкого. Она работала на поток и упиваясь этой индустрией поставки строителей коммунизма забыла о том, что к стройке, может, она их и подготовила, но не обязательно к стройке коммунизма.

Последние десятилетия школа советская существовала в каком-то забвении, упиваясь автоматизмом работы учреждения, штамповкой безликого и безэмоционального, для галочки продукта. И вот вдруг, заметив помертвелость, зашевелилась в начале 80-х. Открываю скандальный, известный сборник 1984 года "Философско-психологические проблемы развития образования":

Цель воспитания - человек как самоцель

Это был гвоздь в крышку гроба. Это был конец. Это был целенаправленный, закрепленный уже в теоретическом, педагогическом сознании курс на деидеологизацию советской школы, курс на капитуляцию и поражение.

Бытовая, ежедневная сдача позиций получила высочайшее одобрение сверху. После этого удивляться было уже нечему. Советская школа капитулировала.

Может быть это не было ее прямой виной, ибо верно говорит Ушинский, школьное дело не может стоять вне дела общесоциального. Но ее виной было то, что она уже задолго до этой официальноозвученной отмашки начала проваливать свое дело. Ведь  и тот, что начертал лозунг цели воспитания как движения к абстрактному "человек как самоцель" свалился не с Луны, а вышел из советской школы и с советской универститетской скамьи. И вопрос "куда смотрела школа?" здесь более чем закономерен.

Сергей Морозов
http://www.rusproject.org/analysis/analysis_1/zamershij_plod_sov_shkola

От РП, Павел Краснов: Для патриотического воспитания в школы тогда приглашали ветеранов, живущих в районе, к которому была приписана школа. Их тогда было ещё много и они ещё не были старыми, были пожилыми и, как правило, очень бодрыми. Я помню, как они всё поражались вялости молодого поколения, вспоминая, как в конце 30-х - 40-х энергия и радость жизни в людях просто били ключом. Приглашали их по плану, как правило, к Дню Победы и ещё по какому-то формальному графику, спущенному сверху РОНО, так же формально отчитываясь. Но это тоже было скорее, патриотическое, а не советское воспитание. Как правило, эти очень достойные люди рассказывали о тяготах войны, которые они перенесли стойко, о подвигах товарищей. Сталин, то есть Главнокомандующий великой Победы не упоминался вообще. Это было табу. Очень мало упоминалось про коммунистическую партию и коммунистов, тогда как их роль в Победе была просто колоссальна. Если, говорят, "вступил в партию на фронте" где-то в 50-е произносили с гордостью, то в наше время ветераны почти не упоминали об этом вообще. Просто не считали это для себя очень значимым событием. Если их расспрашивали, то они говорили, что да, писали перед боем "если погибну, прошу считать меня коммунистом" и писали совершенно добровольно. Но сами об этом говорили крайне редко. Я вспоминаю один очень показательный случай. Встречу с ветеранами устроили для всех школ района - в большом кинотеатре. Я был тогда то ли в девятом, то ли в 10 классе. Учеников под конвоем учителей согнали туда, иначе разбегутся с урока мужества, будет сильно неудобно. Да, это не ценили и, в целом, если был бы выбор свалить домой или сидеть на встрече с ветераном, то большинство бы свалило. Несмотря, на то, что в общем, было довольно интересно, но большинство этих встреч были похожи одна на другую. Выступала пара пожилых ветеранов с формальными общими словами. В зале было чуть шумно - мы, молодые балбесы, что-то бубнили, играли в крестики-нолики и "морской бой", заигрывали с девочками, тихо болтали и рассказывали анекдоты. Все, как обычно на больших формальных мероприятиях. В принципе, точно так же можно было говорить и про героизм в Первой Мировой, и про Японскую или вообще какую угодно. Подвиг и мужество везде подвиг и мужество. Но та Победа была особой, советской и это то, что как-то всегда ускользало или говорилось чисто формально.ж И тут настала очередь ветерана в форме, комсомольца конца 30-х, времён ещё сталинских пятилеток. Ушёл он на фронт добровольцем, звания Героя у него не было, но было какое-то огромное количество орденов. На встречу он одел и нашивки за ранения - по моему, 8 - 3 тяжёлых, 5 лёгких. Он не говорил вроде бы ничего особенного и вовсе не блистал цицероновским красноречием. Старый советский солдат говорил, вроде бы, совершенно простые и почти такие же слова, но у него они звучали совершенно по-другому. Огромный зал кинотеатра просто замер, не шелохнувшись. Замерли все - скучающие учителя и молодые балбесы, школьные хулиганы и молодые дурочки, озабоченные только школьными романами и своей внешностью, вообще все. Старый солдат рассказывал и про подвиги, ну какая же война без подвигов, и про смешные случаи, про Белоруссию и Польшу, где наши войска встречали цветами все способные ходить самостоятельно жители городов и деревень, про Германию, про сломленных фашистов, про боевые столкновения с американцами, про то, как американцы якобы по ошибке разбомбили наш аэродром уже в конце Войны, про прорыв через Хинган и пленных японцев. Он говорил о коммунистах, о том, что вступить в Партию значило тогда одно - умереть вперёд других. Рассказывал о трусах, шкурниках, предателях и героях, о работягах войны - обычных солдатах, о девочках-медсёстрах, которые выносили с простреливаемого поля боя десятки здоровых мужиков за день. Он упоямнул о командовании и Верховном, с усмешкой сказав, что Его сейчас не принято упоминать, и перед этой встречей его просили товарищи из райкома об этом не говорить и он, как коммунист, если обещал, то не может об этом рассказывать. Ещё он говорил о нас, о том какие мы чем мы и отличаемся от них. Он сказал нам прямо, то, что мы знали и так: что мы отличаемся от его поколения не в лучшую сторону. Нет, не в смысле знаний и кругозора, тут им с нами не сравниться, а в смысле характера, упорства и жизненных ценнстей, в смысле жизненной силы - мы им проигрываем по всем фронтам. И ещё он сказал, что наши враги - американцы, англичане, японцы - будут очень рады, увидев нас вот такими, разболтанными и без стержня в душе. Потому что главное, что у них было - это вот этот стержень, он был у многих, хоть и не у всех, а у нас вот такой стержень скорее, исключение. Он сказал, что его трудно описать, есть и всегда были люди с сильным характером, но тот советский стержень - это сочетание ценностей и характера. Ветеран говорил долго, потом спохватился, сказав что он последний в очереди выступавших и нас задерживает, а людям надо расходиться. Его просили говорить ещё, тогда он попросил у учителей и директоров, что ему неудобно нас задерживать, пусть уйдут те, кто спешит. Не ушёл ни один человек. Закончилось только тогда, когда пришёл работник кинотеатра и попросил освободить зал для подготовки к сеансу. Мы тогда шли и говорили, что если бы сейчас коммунисты были в большинстве такими, как он и то, что советский человек морально переродился. А нам было по 15-16 лет.