Василий Соловьев-Спасский "Список кораблей"

На модерации Отложенный

Доктор и больной

Заболел я в Калькутте капитально. Во-первых, в Азии, а особенно в Индии много бухать нельзя. В России нас подстегивает мороз, расщепляя нежелательные молекулы, заставляя организм сражаться с интоксикацией и всегда побеждать. Но в Азии все другое. Работу, которую у нас выполняет мороз и присущий ему озон, у них выполняет солнце. А солнце в организме ведет себя по-другому, и бодун получается коварнее. Бодун в Азии – дело тонкое. Вроде его и нет, а на самом деле – есть, да еще какой.

Гашиш в конце концов начал разрушать логику моего сознания. И я был вынужден найти самого страшного придурка, что вечно бродил у нашего отеля Фархан, и заказать ему опиум. Со времен опийных войн середины 19 века Бенгалия выращивала этот продукт, и стоит он копейки. Я сожрал весь опиум того чела в строго медицинских целях – и лучше мне не стало.

– Братцы, никогда не мешайте опиум с говядиной, – умирая, завещал я, но никто уже не мог услышать моих завещаний. Провалявшись три дня с температурой 40 и даже больше, я начал осторожно выхаживаться, но на самом деле почти неделю был как тень.

Я понял, что отравился калькуттским воздухом, и у меня полетел носовой карбюратор, засорился жиклер, и в гайморовой полости стал скапливался желтый гной, давивший на голову как пресс. Это был гайморит, осложненный воспалением дыхательных путей, и вызванный неуловимыми глиняными взвесями местного воздуха, несущими в себе молекулы химических загрязнений.

На самом деле, я попросту попал в Индию, где все другое, в ее калькуттское чрево с ее иным по составу воздухом, и поначалу просто не знал, как себя правильно вести.

Мне предсказывала это в Сингапуре одна замечательная дама из Аргентины, организатор приюта для детей-сирот в Бомбее. Она так и сказала: Индия тебя отравит.

Частицы глины (а это почва всей Бенгалии) переносили на себе химические частицы выхлопных газов и оседали в горле. Оттуда они начинали разрушать всю дыхательную систему. Алкоголь и наркотики только добавляли энергии этому процессу. Я практически прекратил дышать. По совету местных йогов я пытался заниматься дыханием, но ничего не получалось, потому что я честно заглатывал этот сырой, пахнущий штукатуркой воздух – а по внешней стене отеля со стороны моей комнаты текла водица из прорванной трубы, и вечно текущие ручейки отслаивали штукатурку, и наполняли комнату воздухом вечного ремонта – и это еще больше добивало меня.

На самом деле, я только-только начал обживаться в Индии.

Таким образом я учился на доктора. Мне становились понятны страдания населения Калькутты. В какой-то момент я вообще не мог понять, как они все тут не передохли. Средний менеджер говорил: без жены жизни нет. Но жениться в таком состоянии – это значит просто обмануть жену. Я пошел к дядюшке доктора Рахмана и спросил: как он выживает в этом городе? Скрестив ноги и сидя в углу своего промозглого глиняного домика, этот пожилой муслим, выглядящий сравнительно ничего в свои 65, сказал: каждое утро я встаю в пять часов. Я дышу чистым воздухом, в котором выхлопные газы уже осели. Потом я иду на Майдан. Я брожу там до обеда, обдумываю там свои дела, а потом иду домой, закрываю дверь и сплю до вечера. Дневной воздух в нашем квартале невыносим. Вечерний воздух лучше. Но самый лучший воздух – в 5-6 даже 7 утра, пока не завелись все эти моторы.

Семья доктора Рахмана жила во дворике, где рос громадный дуб, в каких-то каменных руинах, где все они внезапно исчезали и откуда так же внезапно появлялись. Во дворе еще жила огромная крыса и стоял желтый мотоцикл – гордость всей семьи. У доктора был один сын и еще шестеро приемных. Где они все умещались – ведал только Бог. Племянник жил в пристройке-сарайчике, у него вечно там толпились парни, и все было завалено деталями от компьютеров, а в центре стоял собранный им компьютер, даже не пентиум, а 386, и он выходил через него в интернет. Тогда парней становилось там вдвое больше…

Дядюшка – степенный муслим с бородкой – принимал меня в особом домике, представлявшим из себя маленькую чистую комнатку, скорее всего, молельню. Я давал на чай – и нам тут же приносили поднос с маленькими чашечками. О религии мы почти не говорили, много говорили о медицине и об Индии.

Я по совету дядюшки пошел на Майдан, кстати, самой большой зеленый парк в мире, находящийся в черте крупного города. Британец в данном случае с величайшим умом подошел к индийскому вопросу, когда сочинял этот город. Огромный Майдан, расположенный в самом центре Калькутты, это несколько Гайд-парков и Финсбьюри-парков вместе взятых и в одном месте. Уже тогда, в начале Х1Х века планировщики сказали: ребята, давайте не будем жидиться, сами видите, сколько тут народу, не надо тут ничего застраивать, не лезьте сюда, пускай народ отдыхает, сами же потом поймете, насколько приятнее иметь большой парк. И инвесторы послушались и не стали рвать друг другу глотки и смирились с тем, что центральные земли города будут ничейные.

Потом, когда пришли коммунисты, те тоже обрадовались наличию такого зеленого пространства: есть где проводить митинги, ребята! Спортивные организации сказали: есть где играть в крикет! Девочки сказали: есть где запускать зеленых змеев. И есть где прогуливаться парочками.

«Молодцы все-таки эти англичане, хоть и проклятые колонизаторы, мы бы и тут рынок устроили», – подумало индийское правительство.

Я брал свое одеяльце, книжку про Калькутту, не брал никаких денег, чтоб со спокойной душой можно было всех посылать подальше, и шел отдыхать на травке. Несколько раз купался в одном из прудов. Короче, восстанавливал иммунитет.

Однажды я проснулся в компании цыган. Все они расселись вокруг меня и курили злейший гашиш. У одного из них в ухе блестела золотая серьга. Одеты они были красочно, как банда разбойников. Самый шустрый не отрывался от мобильного телефона, сыпя туда комплименты. Его дружок полублаженного вида с важностью во взоре объяснял мне: это он с американкой разговаривает. А это с немкой! Вот такие у нас пацаны.

«У нас самый крутой город в Индии», — говорил самый разодетый цыган. Шумные компании школьниц в развевающихся сари обдавали нас сладкими благовониями. «Ребята, только давайте сегодня никакого бизнеса». «Никакого бизнеса! – заверил цыган. – Сегодня праздник. Один только вопрос – гашиша купить не хочешь?» «Нет», – чуть не заорал я и начал собираться. Ну не могут они просто так посидеть-погутарить.

Доктор выходил из своей конторки и вставал на самом перекрестке, всматриваясь вдаль. Он уже уходил на обеденный перерыв, но пока не мог оторваться от практики и все еще ждал пациентов и порой мог остановить прохожего и сказать ему что-нибудь типа: что-то у тебя не тот цвет лица. Зайди-ка после обеда.

В час дня он делал перерыв на обед на несколько часов, и в 3 уже принимал новых пациентов. Он обсуждал с ними все новости, особенно интересуясь матримониальными событиями, которые поднимали ему настроение. Он сразу же обращался к Джону Дэниэлу и спрашивал его: ну что, а ты когда женишься? Тогда Джон Дэниэл брался за мусорное ведерко и выносил его на улицу.

Наверное, несмотря на все свое мусульманство, доктор был той ипостасью Дурги, которая носит имя Сваха – как на санскрите, так и на русском.

Доктор заканчивал работу в 9 часов, иногда просиживая и до 10 и даже 11. За день к нему приходило в среднем полсотни пациентов. Однажды он почувствовал себя больным, сдвинул два стула, свернулся на них калачиком и заснул как большущее дитя. Джон Дэниэл и я сидели в приемной и были проинструктированы никого из пациентов не пускать. Заболел наш доктор, говорили мы входящим, заходите попозже, пусть он немного поспит.

Доктор проснулся, поцокал языком и покачал головой: плохо-плохо-плохо. Он взял с полки пузырек с лекарством и покапал себе на язык. Потом подозвал Джона Дэниэла и покапал тому на язык. Я предложил сходить за чаем. Ни-ни-ни, — ответил доктор, и Джон Дэниэл пошел кликнуть человека, который сходил и принес на подносе три маленькие чашечки чая с молоком калькуттского разлива. Ребята, сказал я, не тем вы лечитесь. Я скоро приду.

Я сходил на Саддер-стрит и взял три больших чашечки сока сахарного тростника. Это был сладчайший вкуснющий напиток, мигом восстанавливавший силы.

— Вот, — сказал я, — лучшая медицина в этом городе. Прямо с полей Бенгалии.

— Хорошая медицина, — сказал Джон Дэниэл. Доктор был болен. Завтра, говорит, буду работать. А сегодня не могу больше. Пойду-ка я к жене своей. Назавтра он пришел, как ни в чем не бывало. Он был отменный здоровяк.

— Калькутта – очень болезненный город, — сказал Джон Дэниэл, — и у нас очень много работы.

Больше всего в Калькутте было диабета. Скучно было муслимским и индуистским женам в домах, и от скуки покупали они множество пирожных. А бенгальские пирожные – самые сладкие в мире. И не могли оторваться жены от своих пирожных. Жены становились пухленькими и полненькими. К доктору они уже не могли идти на своих ногах и заказывали шикарного стройного рикшу. Но медицина ставила диагноз: диабет.

Доктор Рахман лечил диабет гомеопатией. Но утверждал, что его результаты много лучше результатов официальной медицины. А рак лечил? – спросил однажды я.

— Фуллюкю, — сказал доктор мне на самое ушко. И показал два пальца. Я ничего не понял.

– Фуллюкю, — еще раз сказал доктор, — два раза фуллюкю.

С 10 раза я понял. Он имел в виду ПОЛНОЕ ИЗЛЕЧЕНИЕ. FULLY CURED. ДВА РАЗА. Шепотом он говорил потому, что американская монополия запретила ему лечить рак. Это лечение было приоритетом вышестоящих медицинских органов, которые в худшем случае прописывали химиотерапию, а в лучшем – отправляли пациента умирать в специально оборудованный санаторий под эгидой какого-нибудь крупного святого.

Однажды я зашел к доктору под вечер, и он сказал: едем консультировать человека. Мы сели на рикшу и покатили в самую таинственную часть нашего микрорайона, в узкие кривые улочки древней Калькутты, дающей представление о средневековом индийском граде. Моя любимая Талтала лейн шла-выкруживала, муслимы в белых одеяниях взвешивали зеленый чай, печатные станки печатали местные стихи, критикующие деятельность компартии, воспевающие природу, грезящие о зеленой и чистой Калькутте (я прочел один такой, когда был еще в астрале), девы и жены в ярких одеждах быстро являлись из одной двери и так же быстро исчезали в другой… Вечер не казался вечером: он был расцвечен огнями и благовониями, ярко горел неон с бенгальской вязью…

Мы сошли с рикши и свернули во дворик. Ребята, такого я не мог и предположить: все было заставлено покрышками. Стопки покрышек всех размеров, от автомобильных и автобусных до «камазовских» и «белазовских» росли стройными рядами, поднимаясь аж до третьего этажа, словно некие особые городские растения. Я потерял доктора в этом мире покрышек, но услышал, как он кричит: сюда, сюда… Мы поднялись в дом афганского ветерана. Войдя в просторную комнату, мы сели на пол, и нам принесли крепкий зеленый чай. Вошел сам афганец, в свое время воевавший с русскими («а зачем вы воевали?» — спросил доктор Рахман, показывая пальцем то на него, то на меня). Доктор представил меня, и афганец пристально на меня посмотрел. «Такие дела», — сказал я. Он кивнул мне, а я ему. Вошел его сын, с носом кривым как турецкая сабля. С ним мы не здоровались. Я старался хранить полное спокойствие.

Проблема ветерана была в том, что с ним случилась импотенция. Это очень сложная проблема, связанная с головой и со всем личным опытом в сфере, о которой я не мог у него выспрашивать. Все, что я мог посоветовать – это одну клинику в Бомбее, занимающуюся лечением соком пшеничной травы, то есть — ударить по организму витамином в17 в сочетании с хлорофиллом. Глядишь и встанет? В своей брошюре они утверждали, что имеют хорошие результаты. В Калькутте я никаких подобных клиник не знал.

Я писал трактат о бедности в Индии. Они меня так все достали своей бедностью, что я вынужден был постоянно писать этот трактат, и каждый день приносил мне новый материал. Бедность в Индии является областью ментальной, это обязательная ментальная составляющая всех и каждого. Если вы думаете, что есть исключения, то вы ошибаетесь. Бедные ВСЕ. Самая богатая страна в мире, сосредоточившая внутри себя немыслимые богатства, тысячи храмов и святых мест, роскошь одежд и украшений, наделенная невероятно развитой децентрализованной системой управления, имеющая самую крупную в мире железнодорожную инфраструктуру, работающую как часы, имеющая беспредельное сельское хозяйство, эта страна говорит о себе – «какие мы все тут бедные!»

В этой стране работают фабрики и заводы, крупные и мелкие, строятся дамбы и каналы, страна имеет 8-9-процентный ежегодный прирост экономики. Индия – самая могучая демократия в сегодняшнем мире. Страна кормит своими силами 1 125 000 000 человек (сотни тысяч которых, правда, все же умирают от голода и пищевых отравлений) – а это кое-что, не правда ли? Можем ли мы прокормить свои 145 000 000 человек своими силами, не прибегая к импорту продовольствия? Не забудьте, Индия еще и экспортирует свой сельхоз-товар.

Но вот «какие мы бедные» — это типично индийский подход к бизнесу.

Бедное правительство ждет инвестиций на следующий год, чтобы очистить пруд от мусора. Будем ждать сезона дождей, говорит правительство, когда с берега пруда весь этот мусор смоет в пруд. Мы бедные, у нас нет средств… На что? на грабли и работу в один день десяти попрошаек?

Очень бедные все. Бедны дети и бабушки-нищенки, продавцы гашиша и рикши, хозяин отеля и менеджер отеля, очень бедны студенты, но, видимо, самый бедный, все-таки, тот бизнесмен, что не переставая говорит по телефону и блестит перстнями и золотом. Но еще беднее его миллиардер Ратан Тата (все деньги которого, до последней рупии, вложены в новые технологии), который не может отдать деньги фермерам за землю, занимаемой его фабрикой машин, а вместо этого дает взятку правительству, которое эту землю отбирает.

Бабушку-нищенку кормит приход Матери Терезы, но все равно она лезет ко мне, показывая на рот (кусать хоца), когда я пью свой вечерний чай. Другая девочка очень кушать хочет. И, когда я соглашаюсь купить ей ужин, заказывает самое дорогое блюдо в закусочной. Брошенные плохими мужьями бабы просят им купить кило риса, и когда получают его, вдруг как навалятся на тебя – давай покупай им еще и «дал»! Когда я, больной, пришел на их перекресток, а они опять, как ни в чем не бывало, бросились ко мне попрошайничать, я им чуть по башке не треснул. Из последних сил больного сознания.

Это сотни миллионов аграриев, сжатых в единый кулак, которые сами себя кормят и отстаивают культурную независимость. Весь масштаб индийского гуманизма представить себе невозможно, нереально. Это прорыв человеческого фактора в глубокий беспредельный космос, миллиард людей, живущих АБСОЛЮТНО МИРНОЙ ЖИЗНЬЮ, почти не знающих преступлений. Локальные конфликты и недоработки являются капелькой дегтя в озерах меда. Но эта страна все равно “самая бедная”.

Я немного окреп и вновь стал выходить на долгие прогулки по бескрайней Калькутте. Я заряжался духом забастовок, которые маршировали прямо по Чоринги (и весь трафик стоял как вкопанный). В газетах бизнесмены требовали запретить эти демонстрации, потому что убыток от них был колоссальный: бизнесмен, часами стоя в пробке, не успевал на стрелку, и товарчик у него тю-тю. Но бюсты и памятники Маркса, Энгельса и Ленина словно говорили: нет, митинги будут, шествия будут, будем шуметь и требовать и стучать посохами по асфальту! Таким будет наш коммунизм. Вам не запретить коммунизм!

Муслимская молодежь прибывала с деревень, пиная стада коров…

— Кто эти люди, знаешь? – спросил меня сосед-фармацевт.

— Это индийские мусульмане, — сказал он гордо.

Коровы были у них в качестве шампанского. Говядина была основной частью новогоднего муслимского стола. Детишки расписали им рога и копыта, и скотинка мирно ждала забоя, стоя во двориках.

На 1 января доктор затащил меня в свою семью, и дядюшка кормил меня говядиной, буквально впихивая ее в меня, пока у меня не помутился рассудок, и я не бежал в родной отель Фархан. В саму Новогоднюю Ночь я пробовал выйти из отеля, но улицы были пусты, индус тихо справлял праздник за своей дымящейся палочкой вдали от глаз людских. Я походил по пустынным улицам с магнитофоном, пьяный, поприставал к людям, но никто мне не ответил взаимностью. В итоге мы выпили шампанского с Субасом, я поизображал менеджера отеля, усевшись за стол рецепции, — да, сэр, спасибо за звонок, сэр, наш отель, сэр, — говорил я в трубку, — это роскошь и комфорт, где вы сможете уединиться, сэр, приятное окружение, высококвалифицированный менеджерский состав, высочайшая культура быта… Короче, повеселились мы слегка, Субас поймал крысу, то есть, мышика, в помойное ведро, и я в печали завалился спать. Эх, не так я Новогоднюю Ночь в Калькутте себе представлял.

Утренние газеты сообщали о курьезном инциденте. Радуясь, что хоть что-то произошло, дядюшка протягивал мне газету. Оказывается, двое военных набухались и в одном из шикарных ресторанов выказали “недостойное поведение в отношении женщин”. Полиция оказалась тут как тут – и забрала их в участок. Мобилы, конечно, они забыли у них конфисковать, а офицеры оказались бравые – они тут же позвонили пацанам и вызвали дежурный взвод в полной боеготовности. Те перевернули весь участок, «жестоко» избили полицию и забрали своих начальников. Наутро газета «Калькутта Телеграф» уже показывала синяки и перевязанные головы полицейских, а также перевернутую мебель в участке. Ну вот хоть что-то случилось. Разговоров у них в газете было на неделю! Даже женщин нашли, к которым было «выказано недостойное поведение», а те сказали: ну военные как военные.

Такая вот она, викторианская Индия. Один человек мне говорил: у них самих, у англичан, уже нет никакого викторианства, а у нас теперь есть.

Другой рассказ – о быке. С раскрашенными рогами и бантиком на шее он был предназначен дядюшке, доктору Рахману и всем добрым муслимам в качестве говядинки, но так и не дался забойщикам, расшвыряв их всех, многих с легкими, а кое-кого и с тяжелыми травмами. Ловить его больше охотников не нашлось. Ему дали кличку Джордж Буш Младший и не тронули. Но я настолько ненавидел эту фармомарионетку, что мне было не смешно, а противно даже играться с этим именем даже в юмористическом контексте.

Вскоре, однако, будет повешен Саддам Хусейн, и в квартале заговорят по-другому. Пойдут демонстрации, протесты, разговоры, ребята сделают чучело Буша и повесят его в районе Саддер-стрит. Пнут ногой – пусть поболтается.

Все парни, продавцы гашиша, светились белозубыми улыбками, и были по большей частью мелкими жуликами и материалистами. На праздники полиция демонстративно засунула кое-кого в черный воронок, показав им крутизну своих дубинок. Все это показалось мне еще одной частью индийской цирковой программы.

По всей Калькутте продолжал идти сплошной ремонт, который везде был брошен на полдороге. Брошены врассыпную валялись камешки и кирпичи, кучи гравия и кучи песка, вывороченные из мостовой булыжники и развороченный асфальт… строительные корпорации явно не справлялись с объемами работы.

– Почему у вас, блядь, такой бардак, сэр? – спрашивал я среднего менеджера Коровина.

– Сэр, я вам отвечу так, сэр. Обязательно нужно жениться, сэр. Нет жены – нет жизни, сэр.

Доктор Рахман вылечил псориаз самому Епископу Объединенных Христианских Церквей Южных Районов Калькутты. Это крупнейшая птица в местных краях. Но меня от него чуть не стошнило. Наверное, не люблю я католическую религию. Сколько я ни общался со служителями этого культа – столько раз в голову лезла сплошная педофилия.

Христианских церквей — и православных и католических – тут столько, что Патриархии или Епископаты делятся по регионам. Доктор Рахман, муслим, работает по Христианской Миссии этого Епископата. Сын его тоже ходит в христианскую школу, и для индуса-мусульманина проблем тут нет. В религиозном смысле Индия является примером для подражания для всего мира, а еврейский телевизор, к сожалению, выставляет только негативную сторону религиозного сосуществования в Индии. Недавний фильм «Миллионер из трущоб», кстати, добавил черной краски в описание этой проблемы.

Я отвечу так: в 99 процентов случаев хинду и мусульмане в Индии живут мирно. Эту проблему выгодно тиражировать только проеврейским массмедиа.

Против мусульман у индуистов есть одно: они не подчиняются Общеиндийской Политике Планирования Семьи! Сколько Аллах разрешает и сколько можешь прокормить – столько народу и плоди. Муслимы плодятся быстрее всех остальных религий. Даже Слона Изрыгающая Кали сказала – может хватит? Пора и меру знать. Но муслимы меры не знают. Они хотят плодиться и плодиться. Так в Индонезии, которая бросилась догонять Индию, так в Южном Таиланде и Пакистане! Хинду стали плодиться гораздо умереннее потому, что они послушные и выполняют то, что говорит правительство.

Но мы отвлеклись. Епископ так обрадовался, что благодаря гомеопатии доктора Рахмана у него прошел псориаз, что сказал доктору: есть для тебя хорошая работенка. Будешь по нашей миссии ездить по деревням и лечить бедных забесплатно. А зарабатывать будешь так: по дороге к бедным будешь лечить еще и богатых. Понял? Можешь выполнять.

И доктор стал выбирать два дня в неделю и ездить по деревням Западной Бенгалии в округе Кришнанагара, что в 300 км от Калькутты.

Конечно, я не мог отказаться от его предложения ехать с ним в качестве ассистента.

— Только не забудь свой лаптоп, — еще раз напомнил доктор.

Дядюшка выдал мне свитер, от которого я браво отказывался, уже пылая температурой, но когда мы сели в 5 часов утра в автобус, отправлявшийся из Калькутты рейсом на Кришнанагар, и проехали несколько км, я понял, что так я еще не промерзал никогда! Даже в свитере дядюшки.

Автобус несся по сонной еще Калькутте, как рассвирепевший, как вестник Кали, он буквально сминал все на своем пути, расшвыривал в стороны… я не понимал, как мы никого еще не задавили, как он умудряется выдерживать эти миллиметры, не переворачивая лотки и ларьки, не сбивая случайного прохожего. Трясло нас так, что ни о каком сне не могло быть и речи.

Ставни автобуса были продуваемы. Никуда было не деться от сильнейшего сквозняка. Индийская зима легкая, но тоже ощутимая, особенно по утрам. Мне необходимо было хорошее одеяло, которого у меня не было. Автобус несся по чуть туманной предутренней Калькутте, и холодрыга была такая, что моя старая простуда опять вспыхнула, как огонь.

Дрожа, как осиновый лист, я был похож на последнего вора, когда проник в эту деревню. Мне хотелось спрятаться и где-нибудь поспать. Я был болен хуже всей деревни, которую мы собрались лечить.

Деревня встретила нас чуть настороженно (из-за меня), но это продолжалось мгновение. Через секунду человеческий поток завертел нас в круговерти. Со мной был ноутбук. Я ассистировал доктору, делая фотоснимки и выступая консультантом в области рецептов. Само собой, я прятался от доктора, потому что мне было стыдно за свою работу. Я не обладал врачебной квалификацией. Но Доктор делал все сам, и ему для его имиджа был нужен важный советник, исследователь различных областей в области медицинских знаний.

Деревня замерла, затаив дыхание, потому что приехали очень важные господа. Кругом шли нескончаемые разговоры, и пареньки вставали в очередь с нами знакомиться. И, на самом деле к ним действительно приехал никто иной, как ревизор, инкогнито из Петербурга.

К нам выстроилась очередь импотентов всех возрастов. На десятый вопрос: «доктор, а что делать, если плохо работает нижняя чакра?», полученный от умудренного годами старца, мне стало немного скучно. Другие болезни почти не встречались, за исключением несварения желудка. Была еще одна болезнь, когда медленно гниет кость и постепенно сгнивает без остатка, но это был единичный случай.

– Не болит? – спросил я улыбающего пациента.

– Да не болит, — ответил пациент.

Про каждый случай доктор говорил: UNSUFFICIENT LIBIDO. Что предпринимаем Василий? «Килограмм проса в день, — отвечал я, — для поднятия в организме уровня витамина B17».

Но что еще я мог сказать? Вся деревня была здорова, как лось или вон тот бык, что пер за собой срубленное бревно. Все их болезни шли от головы. Случаи рака и СПИДа (лечение которых выходило за рамки нашей компетенции, потому что ими занимались более вышестоящие, конечно же, аллопатическо-фармацевтические медицинские органы, взявшие монополию на их диагностику и лечение) среди местного населения вряд ли наблюдались. С великим удовольствием корпорация РакПищеПром отобрала бы у них всю землю, понастроила бы химических заводов – и уж потом стала бы лечить их всех от всех видов рака и СПИДа методами химиотерапии, радиации и AZT – конечно же, получая доходы из государственной казны за свою «благотворительность», но в Индии не так просто отобрать у людей землю. Когда Ратан Тата и его одноименный автомобильный концерн попытался проделать это в 200 км отсюда, в соседней провинции, вся деревня поднялась на расправу. Журналистов чуть не убили серпами разъяренные бабы. Бывший Министр транспорта Западного Бенгала Мамата Банерджи объявила бессрочную голодовку в поддержку крестьян и продержалась 24 дня, сдавшись только потому, что приближались рождественские праздники и ей не хотелось портить настроение всей Калькутте. К ней приезжал сам премьер-министр Манмохан Сингх и сладко ее увещевал, сидя у изголовья. Ратан Тата якобы сдался, наконец, и стал строить свой завод в другом месте, подальше от Калькутты.

— Знаете главную причину роста СПИДа в Африке? – спросил я одного паренька.

— Нет, — говорит.

— STOLEN FARMLAND. УКРАДЕННАЯ ЗЕМЛЯ. Это не я, это Джон Раппопорт сказал.

В России они тоже украли всю землю, они ее опечатали, повесили ценники и замочек. Слава Богу, до огородов еще не добрались.

Но не так просто было раскрестьянить этот с виду щуплый народец и прописать ему химиотерапию и смертельные антиспидовые лекарства (АZТ).

Доктор принимал женщину и ее мужа. Женщина показалась мне Богиней Кали, ее темным ликом. Кали, которая уже решила заморить голодом этот цветущий край. Ее тигриная шея была широка, как лопата. От нее исходил дух ужаса. В ее глаза стоял ужас. Когда она пришла к доктору, улыбка не могла даже проявиться на ее лице. Доктор прощупал ее, прослушал и предложил сделать мне то же самое. Я в страхе отпрянул, но потом под давлением доктора все-таки надел слуховой аппарат и приставил к ее каменному сердцу трубку. Я не слушал ее. Я быстро отдал стетоскоп Доктору. Я сказал ему: мы договорились, что это не в моей компетенции. Я простой исследователь медицинской политики. Тигрица в желто-малиновом сари пылала запредельным мраком. Я в страхе трепетал от того, что Доктор мог заставить меня прощупать ее живот, например. Это казалось мне кошмаром. Доктор своим жизнеутверждающим голоском объяснил ее болезнь:

— UNSUFFICIENT LIBIDO, — сказал доктор свой диагноз. Слабое либидо. Доктор развел руками и задумался в растерянности, стараясь объяснить, что он имеет в виду.

— Муж – жена, — сказал он, показывая пальцем в воображаемую жену и мужа, тыкая пальчиком в противоположные стороны, то туда, то сюда, туда-сюда, рисуя, так сказать, образы мужа и жены, — ФОКИН. – Тут доктор сделал из пальчиков кружочек и ткнул в него другим пальчиком… и в растерянности развел руками, окончательно потерявшись.

— Нет возбуждения. – И доктор, силясь осмыслить эту неподдающуюся разуму проблему – как это так? Трахаются – и никакого возбуждения? – снова развел руками. Он вновь собрался с мыслями и вышел на второй круг, может быть, со второго раза к нему придет понимание этого загадочного феномена.

— Муж – жена, — сказал он, закусив губу и снова раскинув пальчиками, — сношаются… и он вложил всю энергию в слово INTERCOURSING – и снова растерянно развел руками, — NO SATISFACTION.

Грустный доктор с круглыми глазами, разводя руками, смотрел на меня в надежде, так, словно я смогу это понять. Ему, счастливому семьянину, было абсолютно непонятно, как это так – ебутся и без удовольствия?

— Василий, что ты посоветуешь? Витамин В17?

И в этот момент Товарищ Бендер чуть не свалился со стула со своим ноутбуком.

Я, конечно, не упал со стула, но старался держать себя подальше от тигрицы. Вошел ее муж, крепкий, как скала, и суровый, как лик индийской бедности. Знание их половой жизни вселило в меня страх. Мне было очень неловко. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Всего 200 лет назад эта женщина должна была бы взойти на погребальный костер мужа. Она затаилась в своем невыразимом мраке.

И тогда мне явился один дух, который много всего наделал в моей жизни. Это был старина Олди, известный рок-музыкант. Олди подошел к ней, взял ее за руку и сказал на чистом русском языке интимно-доверительным тоном:

— Понимаешь, хуйня все это, выкинь из головы всю эту хуйню, даже, блядь, не заморачивайся.

Доктор попросил меня сфотографировать эту пару. Я повторил ей то, что сказал Олди, но теперь уже жестами, движениями пальцев и рук. ОНА РАССМЕЯЛАСЬ!

Ребята, это была единственная моя победа как доктора, хотя я сам больше походил на пациента, с головной болью, желтыми соплями, жаром и сильными болями в легких… Потом я еще раз увидел ее в толпе, и мы перемигнулись.

Гений этого доктора заключался в том, что он зрел в корень. 90 процентам местного населения он ставил один и тот же диагноз – НЕВЫРАЖЕННОЕ ЛИБИДО. То есть – недостаток женственности или мужественности. Невыраженность полового признака. И объяснял это на простом примере – HUSBAND-WIFE FUCKING – NO EXCITEMENT. За этим объяснением шло уже все остальное – боли в суставах и боли в позвоночнике, женская агрессивность (ANGRY-ANGRY в смятении говорил доктор о таких женщинах), нарушение менструального цикла, болезнь горла, запор в животе, колики в почках и все остальное, включая проказу и ишемию. Добрые и печальные муслимские патриархи грустно констатировали грустный факт исчезновения кровоснабжения своей самой нижней чакры. Доктор напоследок обнимал пациентов и просил меня сфоткать их. Патриархи слабенько улыбались. Доктор разводил руками, да и я не мог ничего сказать, кроме как:

— Только сам пациент может вылечить свою импотенцию. Ищите траву, которая вам поможет — она должна расти в вашей деревне! И спорт, спорт. У вас неразвит спорт.

К счастию или к несчастию, никому из этих мужей было даже не забухать, поскольку в деревне никто не бухает.

Мы заходили во многие дома и везде находили опрятность, достаток и довольство. Но каждый раз, когда я спрашивал доктора, что это за люди, он говорил:

— Ой-ой, они такие бедные-бедные-бедные.

Я развивал доктору свою мысль – да, бедность есть причина болезней. Но не реальная бедность, а ментальная. Реальная бедность в деревне – это отсутствие цифровой техники раз, и два, как я понимаю, это отсутствие возможности дать высшее образование своим детям, накопив средства для этого. Вот две вещи, которые реально тяготят народ. Все остальное у него в достатке: велосипеды есть, мопеды есть, мотоциклы даже есть. Жратвы – хоть объешься, дом есть, кровать есть. Детишки бегают с мобильными телефонами.

— Нет, нет, — говорил доктор, — в этой семье не бегают…

– Вот поэтому они бедные! Но бедные они не потому, что не имеют, а потому что ХОТЯТ мобильный телефон. Ваши же мудрецы говорили: все происходит от желаний. Не хоти эту мобилу – и ты опять сказочно богат. Потому что вокруг – сплошное изобилие. Еды навалом, футбольных площадок навалом, бадминтонные ракетки есть, трактора пашут, урожай зреет три раза в год, скотины немеряно, преступности нет, блядства нет, вот только мобилы не всем раздали, да Интернет не всюду провели.

— Есть в деревне Интернет.

— Конечно, есть. Но мы давай пойдем по нашей цепочке, приводящей от здоровья к болезням. Итак, нет мобилы. Баба начинает точить и пилить мужика: какие мы бедные! Мужик говорит: давай-ка ляжем в койку, а баба говорит: какая койка, ты посмотри какие мы бедные. Так они благодаря своей «бедности» лишаются основной натуральной терапии – секса. И вот она очередь к доктору Рахману: у меня не стоит, у меня там болит, а у меня тут болит, а у меня рак груди…

— И вот, — заключил я, — каким образом БЕДНОСТЬ приводит к НЕПРОЯВЛЕННОМУ ЛИБИДО.

– А у тебя, как ты считаешь, ПРОЯВЛЕННОЕ ЛИБИДО?

— Это один из интереснейших вопросов, который я все решаю и решаю.

Семью богатого заминдара (деревенского бизнесмена), служившего на важной государственной службе – учителем математики в сельской школе (это серьезная государственная должность в Индии!) и экспортировавшего из деревни джут, один из основных сельхозпродуктов Бенгалии, мы лечили так. Доктор их лечил, а я завернулся в ватное одеяло на нашей общей койке и требовал дать мне поспать. У меня страшно болело горло. Я вспоминал слова Ганди, что все заминдары – кровопийцы народные, и тем успокаивал себя для сна, который постоянно был нарушаем доктором, расталкивавшим меня для порядку.

Мы приехали в этот дом уже за полночь. Женщина и рядом с ней маленький мальчик провели нас в комнату для сна. Дом заминдара стоял над прудом; весь дом был построен из особым образом шлифованной глины, составляющей почву Западной Бенгалии. Наша веранда выходила прямо в молоко пруда. В 6 утра туман был такой, что со второго этажа не видно было ничего кроме тумана, даже гладь пруда. Ночью в дом начинали вползать туманы. И наутро находиться в нем было нереально. Так холодно, наверное, не бывает даже в шведском ледяном дворце. Это была бесконечная глубина холода, которую за ночь вобрал в себя дом. Для этих людей это было отдохновение от бесконечного лета. Для меня с больным горлом и кашлем это был еще один кошмар.

Два раза в этой экваториальной Азии мне было холодно так, как никогда не было холодно в морозной России: на парусной гонке в Индонезии, когда мне почти целый пришлось провести на паруснике в одной майке, и в глиняном доме заминдара, куда вполз туман.

Среди ночи мне нужно было сходить в туалет, я встал и вышел в туманный лабиринт, чуть ли не на карачках, изо всех сил сдерживая позывы и тыкаясь наугад в этом тумане в какие-то двери, ограждения. В итоге я не смог ничего найти, вернулся обратно в комнату и пописал из окна в пруд, извернувшись как змея.

Утром заминдаровы сыновья повели меня смотреть деревню. Я полностью растворился в сказочном тумане. Туман был густейший, видимость – метра два-три. Внезапно из тумана выплыла корова и так же внезапно уплыла. Потом показалось чье-то красное сари. Женщины плыли в том же сказочном измерении. Пробираясь по пшеничному полю, мы все вымокли, но надо было осмотреть ирригационную систему. Вода выкачивалась мощным насосом и дальше шла по канавкам к каждому отдельному полю. Деревня потихоньку просыпалась, и в глубине тумана загорались костры – очаги пламени, на котором скоро будут готовиться завтраки. Глиняные хижины были влажны и источали холод. Кое-где на них были налеплены коровьи лепешки, которые уже иссушило солнце и сделало пригодными для протопки печек. Людей становилось больше. Деревня просыпалась.

Да, они жили в той нетронутой сказке, которую давным-давно придумали индусы, великая религия хинду, раскрасив своих богов и сделав их творцами и водителями человеков. Ничто не смогло разрушить эту сказку, ни одна из катастрофических волн ни ХIХ, ни ХХ столетий. Страна Бенгалия чуть припадала к земле, но летела в открытом космосе…

«Династия за династией падает; индийцы, афганцы, монголы, маратхи, сикхи, англичане – все по очереди становятся господами Индии, а деревенские общины остаются без перемен. Во времена волнений они вооружаются и укрепляются: вражеское войско проходит мимо, деревни собирают скот, загоняют его внутрь своих ограждений и пропускают неприятеля, не трогая его. Если их начинают грабить и разорять, и сила противника неодолима, деревня разбегается по дружественным деревням; когда пронеслась военная буря, все возвращаются на место и принимаются за прежние занятия. Даже если в течение ряда лет страна подвергается разорению, так что деревни делаются необитаемыми, крестьяне все же, как только опять водворяется безопасность, в конце концов, возвращаются на старое место. Может быть, даже целое поколение проживает в изгнании, но следующее поколение непременно вернется. Сыновья займут место отцов, вновь будут занятые те же места для деревень, те же земли будут заняты потомками тех, кто ушел при разорении… Это единение деревень Индии, каждая из которых представляет из себя особое маленькое государство, больше, чем что-либо другое способствовало тому, чтобы сохранить индийский народ среди всех глубочайших волнений и перемен, которые он пережил, оно в высокой мере способствовало тому, чтобы сделать жизнь его счастливой и дало ему в высокой мере свободу и независимость». Т.Манро, губернатор Мадраса, конец XIX века.

Мне некуда было деться в этом ледяном доме, кроме как опять залезть в постель в самом начале рабочего дня.

Позор больному доктору! На нашу кровать подсаживались пациенты, члены многочисленной семьи заминдара, которых надо было лечить. Доктор был бодр и свеж. Я свернулся калачиком и мучительно пытался вырвать еще часок у сна. Но меня постоянно отрывали, потому что я должен был ассистировать доктору. Мне было очень стыдно. Но я все равно забирался под одеяло, заходясь в кашле.

Заминдаровы взрослые дети обладали хорошим либидо. Я не помню, чем они болели. Все они были немного больные, самую чуточку. Доктор всем прописывал гомеопатические шарики. Но самые прекрасные были заминдаровы внучата – взяв меня за руку, они проводили-таки меня до туалета по многоходовым хитросплетениям дома.

Так или иначе, доктор оправдал свою командировку в финансовом смысле.

То есть, таким хитрым способом заминдар-народный-кровопийца оплатил-таки лечение (точнее консультации) всех бедных мусульманских импотентов.

Мы вкусно поели, потом я всех сфотографировал, а доктор нашел в саду заминдара растение, обладающее антираковыми свойствами. Его мы тоже сфотографировали.

Франсуа Бернье в своих «Путешествиях по Империи Моголов» (1656-1668) тоже писал: “Египет представлялся нам во все свои эпохи как самая прекрасная и плодородная страна… но знание, что я приобрел в Бенгалии во время двух посещений этой страны, склоняет меня полагать, что то, что приписывалось Египту, по праву следует отдать Бенгалии”/

Сев на телегу, мы снова поехали лечить бедных. Вокруг стоял бесконечный кинофильм Кубанские Казаки, расцвет сельского хозяйства и деревенской жизни. Блядь, подумал я, сюда надо вообще не пускать всех этих докторов и христианские миссии, запретить лечить этот народ, запретить все химиопрепараты! Но я окончательно скопытился. Доктор дал мне аюрведическую микстуру от кашля на основе люцерны, и я, закурив свой табачок, зашелся в таком кашле, что чуть не сблевал эту микстуру, и через несколько минут меня охватил реальный жар. Я даже не смог доиграть с парнями в бадминтон. Кто-то подхватил мой рюкзак, меня посадили на заднее сиденье мотоцикла – и вот мы уже на железнодорожной станции. Сев на поезд, я выпил чашечку чайку, которую принес разносчик, завернулся в свой индонезийский сарунг и всю дорогу протрясся от температуры.

Приехав в родной отель, я встретил Субаса, который сказал: опять приехали шопинг-туристы из Бангладеш и твоя комната занята. Но есть хорошая комната наверху, она только не убрана, но жили там очень хорошие люди.

Когда мы пришли в нее, я увидел такой разгром, словно там пировала банда батьки Ангела: прямо на скомканных одеялах валялись обертки сникерсов, горы грязной посуды были сложены прямо на полу, валялись газеты, молочные бутылки, окурки в стаканах, все было жирным и грязным.

— Очень хорошие люди жили тут, — сказал Субас. — Ты не смотри, что все так грязно. Ложись куда-нибудь, я завтра уберу.

Я был так болен, что не мог уже ничем парировать.

Хорошо мне было в моей комнатке: ничего лишнего. Веселый Ганеша индонезийской работы плясал у меня на стене. Дева Мария радовалась дитяте. Кали так распирало от счастья и приплода, что всем она показывала красный язык. И какие чудесные прекрасные удивительные менеджеры… Субас всегда проснется и откроет дверь, если я загуляю и приду после 11. Вам, сэр, ничего не надо тут делать, ни трубу чинить, ни в ванной убираться, все тут только для вас. Отдыхайте, сэр, работайте.

Я изо всех сил старался написать по-английски статью для Колката Телеграф, но по-английски все получалось откровенно плохо, туповато… Я расхаживал по комнате и говорил речи: ВОТ ЧТО БЫ Я СКАЗАЛ ПРО ЛАЭТРИЛ, НАХОДЯСЬ НА ПОСТУ СОТРУДНИКА ИНСТИТУТА ПИТАНИЯ: не приняв теорию нитрилоцидов или витамина в17, мы никогда не войдем в суть науки питания, не поймем ее, так сказать, сермяжную правду, тщательно скрываемую от нас фармоправительством и его лакейскими СМИ. Мы будем кружиться вокруг да около, гоняться за существенными или несущественными компонентами пищи, но так и не достучимся в двери познания. Надо признать, что тут дискредитирован не только некий витамин, или некая онкологическая наука и практика, а сама наука питания, и причины коренятся в сути фармо-рак-пищепрома: правительство не может предать гласности стройную научную теорию, с точки зрения науки разоблачающую весь ход ХХ века, в первую очередь, раскрестьянивание масс. Оно не может дать ход теории, которая бьет в самое сердце Фарма.

Оно будет продолжать рассматривать пищу с точки зрения жиров, белков и углеводов, и никогда не станет рассматривать пищу с точки зрения содержания в ней витамина в17. Потому что именно этот витамин и его исчезновение в нашей диете сообщает нам самую горькую истину.

Смотрите сюда: нитрилоциды повсеместны. Это не только пресловутые абрикосовые косточки, которые запретило правительство США, и агенты FDA бегали и изымали их из продуктовых лавок в США и даже Австралии. Это они хотели, чтобы мы ассоциировали витамин в17 только с абрикосовыми косточками, а они нам говорили: опасно, опасно, это яд… Все не так – этот витамин находится везде. Нитрилоциды жует корова, ими лакомится медведь, их кристаллы точит барсук. Этот витамин есть у эскимосов (мясо, рыба и ягоды), он же есть в Африке и даже в солнечной Индонезии, где на людей и так ведрами проливается витамин Д. Его повсеместность в крестьянских районах Бенгалии в виде проса, ячменя и пшеницы (в пшенице его очень мало), гарантирует жителей деревень от вредоносных болезней, таких как рак или диабет или СПИД, которого, как известно, нет и скоро вообще не будет.

Конечно, и в морозной России, где любой человек подключен зимой к бесплатному озонатору, на зиму запасли таких ягод, как клюква и морошка, малина и земляника… потому что человеку нужен витамин для жизни. Витамин В17-содержащие рожь, гречиха, овес, ячмень и просо – вот на чем стояла традиционная русская аграрная цивилизация.

Витамин В17 – это кристалл. Мы едим не столько кусок черного хлеба, сколько эти самые кристаллы, которые совершают в нас свою благотворную работу и изгоняют мрак из внутренностей, изнутри освещая человека, давая пространство работе всей его внутренней машинерии. По сравнению с ними нитрилоцидо-несодержащие продукты, такие как колбаса или гмо-помидорчик – это просто куски и комки непонятно чего.

Это знал Эрнст Теодор Кребс Младший, первооткрыватель витамина в17. Он назвал его необходимейшим питательным фактором, общим для всех народов земли.

Итак, мне не только срочно нужно было ехать на конференцию врачей-натуропатов, но и говорить речь. Махмуд Эйч сказал: нужно сказать небольшую речь, врачи должны понять, чем ты занимаешься…

Я побежал к себе в номер и стал судорожно перебирать все свои английские материалы. Так, нужна самая общая картина… в принципе, все и так понятно: рак они лечить не хотят, им важны цифры продаж химиотерапевтических препаратов, над людьми они издеваются, травят народы мира химиотерапией и радиотерапией, монопольно назначают цены на свои беспонтовые таблетки, проникают в госучреждения благодаря взяткам и инвестициям, работают с правительствами и прессой.

Я понимал, что если эти доктора – биомедики, противопоставляющие себя аллопатическому истеблишменту, то они давно уже все это пережевали и переварили… Это я понимал. Все это им известно. У них пикник к тому же. Хотят ребята расслабиться…

Внезапно у меня появился старший менеджер, с виноватым видом он сел на мою кровать и сказал:

– Сэр?

– Какого дьявола? – спросил я, не отрываясь от штудий…

– Моя жена начала рожать… сами понимаете, сэр, мне нужен аванс за будущую неделю, вы уже заплатили за три дня вперед, но мне нужен еще аванс за неделю, потому что срочно надо вести ее в больницу…

Оторвавшись от компьютера, я грозно сказал:

– Денег нет сейчас! У меня срочное дело!!! Мне нужен полный покой!!! Пошел на х.. из моей комнаты! Встань с моей постели!

Менеджер удалился так же, как вошел, с тем же виноватым видом. Мне стало его жаль, он был из той же породы Коровиных, безответных и потусторонних, что и весь ихний миллиард… Но какого хрена он садится на мою постель? Почему не чувствует субординации? Как же я их распустил… Жена рожает! У них у всех то кто-нибудь помирает, то рожает, и всем «дай денег». Как же они меня замучили!

Покой был нарушен. Я даже спустился к ним в холл и проорал: КОГДА Я ЗАНИМАЮСЬ, ВЫ ВСЕ ДОЛЖНЫ МОЛЧАТЬ… МНЕ НУЖЕН ПОЛНЫЙ ПОКОЙ! И от этого ора мне стало еще тяжелее сконцентрироваться. В Индии вообще нельзя ни на кого орать – себе же хуже. Я вновь спустился к ним и сел рядом с мрачным видом.

— Вы понимаете, мне завтра ехать на пикник биомедицинских докторов, я должен написать речь, а вы вывели меня из себя…

— Давайте мы сходим вам за чашечкой чая, сэр…

…На пикник мы страшно опоздали. Конечно, из-за меня. Я всю ночь просидел над своими обличительными текстами, заснул уже под самое утро и проснулся от того, что Джон Дэниэл пихал меня в бок со словами:

— Василий, доктор уже ждет, пора ехать на конференцию…

Но мне нужно было еще умыться и чего-нибудь сожрать, так что я забежал в ресторан, слопал фиш-карри с такой скоростью, что они, вероятно, заподозрили во мне сумасшедшего, и побежал к доктору.

— Ну где же ты? – доктор был в недоумении. – Пошли-пошли, скорей-скорей, все уже небось разъехались.

Мы взяли такси прямо до станции Ховра, доктор сел вперед, мы с Джоном Дэниэлом и сестрой назад.

— У нас замечательная компания! – сказал доктор, оторвавшись от беседы с таксистом и обернувшись к нам. Он подмигнул мне, покачав головой, и, посмотрев сначала на сестру, а потом на Джона Дэниэла, дал понять: дескать, отличная парочка!

Доктор в упоении своей новой медицинской командой шел сквозь невообразимый хаос человеческий, по железнодорожному вокзалу Калькутты, помахивая дипломатом. На нем был новенький пиджак и белая рубашка. Вокруг разрастался хаос, но он не касался ни меня, ни доктора.

— Как все замечательно! — говорил он. — у меня сегодня отличный день. В нашей фирме появился новый главный директор (это я, здрасьте)! Я являюсь исполнительным директором! А это — и он показывал дипломатом на согбенного монаха Джона Дэниэла, — это наш новый менеджер! А это его новая герлфренд, — и он показывал дипломатом на Сестру в Печальном Красном Сари и заливался от смеха.

Сестра была “очень бедная”. “Бедность” сестры была бездонна. Это было очень несмешно для сестры. Она была такая бедная, что не могла даже возразить доктору и не могла уже даже покраснеть от его шуток, потому что уже истратила весь свой запас внутренней краски.

— Я им давно предлагаю жениться и не понимаю, почему они не хотят.

От невыразимой печали у сестры отвисала губа. Сестра была очень красивая. Но проклятие бедности было сильнее ее красоты.

— У них выраженные либидо! — И Доктор игриво подмигивал, намекая.

И даже на это сестра могла лишь потупить взор.

— Это мои лучшие друзья, — говорил Доктор Муххамед Эйч Рахман, обнимая меня — Сестра и Джон Дэниэл!

Мы вышли на одной из пригородных станций, а потом взяли моторикшу и доехали до места проведения конференции. Это был сказочный участок зеленых джунглей с прудиком, с плавающей в нем облетевшей листвой, в котором, возможно, предполагались даже крокодилы. На длинном накрытом цветной скатертью столе лежали остатки былого пиршества. Нас усадили за стол, всем наложили по тарелке. Я все быстро уплел, так как проголодался, и достал свой листочек. Меня спросили, чем я занимаюсь. Я поднялся с места, сфокусировался на священном и развесистом древе и начал:

— Уважаемые господа. Рад приветствовать в вашем лице соратников. Я занимаюсь предметом политики раковой терапии. Буду краток. Итак.

Влиятельные силы в мировой медицине – или мировом правительстве – препятствуют внедрению в жизнь правильных методов борьбы с раком. Народам всего мира навязываются разрушительные для них методы раковой терапии: химиотерапия и радиотерапия. Это монопольные методы, доходы от которых идут прямиком в фармапромышленность. Раковая индустрия США – это полутриллионный годовой оборот. Она работает в России, и в Индонезии и в Индии и вы все знаете, что все биомедицинские методики находятся в загоне именно потому, что монополия принадлежит американским методам, и правительство уже получило свои отступные, чтобы внедрять в здравоохранение эти и только эти методы. Между тем, их эффективность почти нулевая. И более того, все прогрессивные методики, такие как пищевая терапия, витамин в17, озонотерапия, макробиотика, витаминная терапия Доктора Рата, диетическое голодание и прочая прочая, все это подавлено господствующими силами в здравоохранении. У них налаженный бизнес. Изменить эту ситуацию не можем только мы с вами, работая на местах. Но самое главное препятствие – это существующий патентный закон, согласно которому вся прибыль идет фармопромышленности, внедряющей в раковую терапию свои патентованные химиопрепараты, в то время как простые непатентуемые средства, такие как Лаетрил, витамин С, новейшие средства типа DMSO, все это находится только в руках частных практиков и не может попасть в государственные здравоохранительные органы.

Я присел. Возбужденные слушатели расселись за столом. Кто-то спешно убирал тарелки. Человек представился как полковник индийской армии в отставке, занимающийся пищевой терапией. Это был пожилой, но все еще могучий человек. Он сказал:

— Все правильно. Питанием вы можете скорректировать любую болезнь. Правильное питание – залог здоровья. Вспомните цингу, поражавшую британский морской флот – и простые лимоны, которые свели на нет эту болезнь, когда моряки стали брать с собой на борт мешки лимонов. А до этого цинга считалась демонической болезнью в Европе. Вы это должны знать. Так что любую болезнь, включая диабет, болезни сердца, рак, все можно вылечить надлежащим питанием.

Другой оратор говорил о патентном законе. Его возмущал тот факт, что некоторые аюрведические рецепты, известные в Индии со времен царя Ашоки и Гаутамы Будды, недавно были запатентованы фармапромышленностью. Индусы внезапно проснулись и обнаружили, что патент на их традиционную медицину находится в руках каких-то шарлатанов, а точнее — корпораций. Но в Индии свой патентный закон, и мировые патентные законы на них и распространяются и нет, и тут сложная запутка, которую может распутать только патентный юрист. И Индия всеми силами отстаивает свой патентный закон.

Более всех меня поразил старший оратор. Он говорил так, словно все это происходило вчера или позавчера:

— К нам приезжали греки. Они учились у нас. К нам приезжали Пифагор и Гиппократ. Гиппократ многие годы учился у нас и потом уже издал все свои труды. К нам ездил Александр Великий и перенимал многие наши медицинские практики. Заставлял своих врачей все разузнавать. А теперь к нам понаехали эти белые дяди и учат нас медицине. Они внедряют свои фарматаблетки и неправильные методы лечения. Аюрведа больше не популярна. На нас идет тотальное наступление фармоиндустрии.

Я зачитал им самый важный, на мой взгляд, вывод из книги Гриффина «Мир Без Рака».

«Следовательно — пометьте это для себя — пока существующие законы имеют силу, единственными веществами, которые когда-либо будут “одобрены” для раковой терапии, будут вещества патентованные. Никакое природное вещество никогда не будет юридически доступно для лечения рака или любой другой болезни, пока его источник не сможет быть монополизирован, или его производство запатентовано. Независимо от того, насколько оно безопасно и эффективно, и независимо от того, скольким людям оно принесет пользу, оно всегда будет сведено к категории “бездоказательных” лекарств».

Мы проговорили несколько часов, обмениваясь информацией. Было понятно: правительство всех поджимает. Биомедики сокрушенно качали головами: по всей Индии идет наступление аллопатов, то есть горе-докторов, всем без исключения прописывавших фарматаблетки и антибиотики от простуды, а случае, когда таблетки не работают, решительно заявляющих: «резать к чертовой матери». Мы начали говорить и про спидовую индустрию, но так нам стало горько, что эту тему решили даже не продолжать. Сволочи, блядь! Доктор Рахман был вне политики, и кокетничал с профессором эмбриологии, крупной молодой дамой, достаточно строгой. Я спрашивал: но ведь у вас коммунистическое правительство? А что толку, отвечали доктора, если политика здравоохранения зависит от инвестиций Биг Фарма. Они дают денег – и развивают свою промышленность. Что коммунисты, что капиталисты.

— Есть ли в Калькутте Раковые Мемориалы?

Конечно, есть (они назвали какие и где). Химиотерапия является приоритетной областью развития. Хотя все знают, что никого она не лечит…

Я сказал, что меня поддерживают друзья из Малайзии. Один доктор, с которым я познакомился на Пенанге, так высказался в малайском журнале Фортуна: «Если пациенты обожествляют своих онкологов, это не их проблема. Но если пациенты умирают, то чья тогда вина? Проблема заключается в самой индустрии препаратов США, потому что она контролирует способ медицинского мышления и саму медицину США. Мы повторяем ее крах. Мы просто дублируем ее систему лечения, поэтому наши раковые пациенты умирают, как в Америке, где их убивает коррупция. В Малайзии сегодня 1 из 4 человек имеет рак, но их методами «режь жги и трави» рак не вылечивается, и все об этом знают».

Мы заговорили о коровьей моче, и один доктор сказал, что в Индии нет более мощной потенциально медицины. Вот где зарыто главное оружие Хинду! Мы еще померяемся силами с Биг Фарма!

Они мне дали ссылку на Майкла Адамса, который разместил у себя на самом, наверное, мощном натуропатическом и политическом сайте www.naturalnews.com такое сообщение:

«Раштрийа Свайамсевак Сангх, ведущая культурная группа хинду, разработала в своем исследовательском центре в святом городе Харидваре на реке Ганга, Гау Джал или Коровью Воду, и надеется выйти с ней на рынок в качестве «здоровой» альтернативы Кока-Кола и Пепси-Кола.

Хинду обожествляют корову, в голове которой умещаются все тридцать миллионов богов индуистского пантеона. Корова дает нам многие продукты, но многие хинду пользуются в лекарственных целях ее мочой и фекалиями, приготовленными особым образом в качестве специй.

В некоторых индийских штатах коровье дерьмо и моча продаются в магазинах и лавках повседневного сбыта, вместе с йогуртом и молоком. Аюрведические компании здоровой пищи делают из нее овсянку, зубные пасты и тонизирующие напитки, и утверждают, что это излечивает множество болезней, от болезней печени до рака и диабета. Коровья моча также обладает дезинфицирующими свойствами, в то время как фекалии используются во многих деревенских хижинах как антисептическое средство, которым моют полы.

Сегодня Департамент Защиты Коровы культурологической группы РСС разработал новый напиток на основе коровьей мочи и надеется рекламировать его оздоровительную ценность для более широкого рынка.

Директор компании Ом Пракаш и его команда сфокусированы сейчас на маркетинге, упаковке и, конечно, консервации своего напитка, дабы избежать его прокисания на летнем зное.

Это будет что-то вроде нашей революции. Принятие коровьей мочи в качестве потенциально мощной медицины день ото дня растет, и если она появится на рынке как напиток здорового питания, спрос на него во много раз возрастет. Это докажет и утвердит высочайший статус коровы в индийской культуре».

Да, подумал я, вот это сила древних хинду. Вот это цивилизация! Я уже писал заголовок в русскую газету: «ОБЛАДАЯ ЗНАНИЕМ ДРЕВНИХ ХИНДУ ТЕПЕРЬ ДОЯРКИ КОЛХОЗА БЕСПРОСВЕТ СМОГУТ СОБИРАТЬ КОРОВЬЮ МОЧУ.

НО СМОГУТ ЛИ РОССИЙСКИЕ УЧЕНЫЕ НАДЛЕЖАЩИМ ОБРАЗОМ ПРОВЕСТИ КЛИНИЧЕСКИЕ ИСПЫТАНИЯ ЭТОГО ПРЕПАРАТА?

И СМОЖЕТ ЛИ ОНА ЗАМЕНИТЬ НАМ ЛЮБИМЫЙ САМОГОН И СТЕКЛООЧИСТИТЕЛЬ?»

Напоследок я всех сфоткал, потом мы вошли в шутейное настроение, и я сделал фотографию доктора Рахмана, приставившего слуховой аппарат к Джону Дэниэлу. Очень понравилась мне профессор эмбриологии, вот от нее шли позитивные вибрации. Доктор сказал: и мне она нравится, но, сколько я не старался – она ни в какую. А на что он, интересно знать, надеялся?

Полковник вручил мне какой-то экзотический фрукт, и сказал: в нем высочайшее содержание витаминов. Они обнимались с женой и говорили: а нам очень хорошо. Мы созданы друг для друга. Все это происходило в переполненном вагоне. Уже на перроне мы тепло попрощались и договорились встретиться еще и скоординировать наши планы, устроить что-то вроде учебного семинара для всех, обменявшись знаниями, но я уже уезжал из Калькутты.

Конечно, я тосковал по России и сочинял поэмы о снеге и талой воде. Но продолжал изучать раковую индустрию.

Ни одна европейская страна, ни США, ни СССР, никто не смог создать правильную антираковую программу на протяжении более чем 50 лет. Что им мешало? Да все им мешало. Они, во-первых, не любили людей. Ни СССР, ни США. Они не решали эту проблему, смирились с ней, потому что – нехай… Раковые больные, как правило, уже люди в возрасте. Да и хрен с ними. Пусть сами справляются. А мы будем ставить на вас опыты, которые укажут нам новые пути, по которым могут развиваться наши лазеры, гамма-лучи, химиопрепараты.

Иудея шагает в даль светлую инновационным высокотехнологичным путем. Развития отравляющих препаратов. Развития новых диагностических методов, маммографий и вакцинаций. Поэтому раковая проблема – это просто еще один повод для ухода в генную инженерию.

В 1970-е годы при институте Блохина на Каширке существовала антираковая методика доктора Ласкина. Вот она вкратце: ешьте одну гречневую кашу, добавляя немного зелени и оливкового масла. Утром, днем и вечером.

Никто не мог смириться с простым фактом, что греча (богатая в17) с научной точки зрения является лучшим лекарством от рака. Ибо сей факт выставлял на посмешище всю бледно-иудейскую науку и технику. К величайшему сожалению, эта наука-техника, сколько бы она не подарила нам ништяков, обернулась против иудейского мира.

Классическая онкология была и есть лженаука, такая же, как вся средневековая схоластика.

Человек существует в обязательном окружении ВОДЫ ВОЗДУХА СОЛНЦА ЗЕМЛИ И ЕЕ ПЛОДОВ И ТРАВ. Человек повязан с ними так же, как любая другая скотина. Но техника оторвала его от земли. И гегемония химической промышленности продолжает отравлять жизнь на земле.

Индия как никакая другая страна в красках рисует нам свою картину отравления: в первую очередь, это перенасыщенные отравляющими газами города-миллионники (такие как Горакпур, Коллам, из тех, где я был, и которые произвели на меня особенно гнетущее впечатление) с их невыносимым химическим зноем. Бурный рост промышленности, 9 процентов прироста ВВП – и невыносимое присутствие химического зноя. В какие-то моменты я отказывался понимать, как они выживают в этих транспортных столпотворениях, невыносимых пробках, настоящем химическом аду… в такие моменты фармаиндустрия казалась мне тайным благодетелем человечества, которому хочется жить не дольше, а короче, потому что долгая жизнь в этом отравляющем чаде какого-нибудь Горакпура, что на границе с Непалом, это хуже любого тюремного заключения. Как можно жить и улыбаться и расторопно поспешать по делам в этом аду? Рев транспорта, удушье, 44-градусный зной, ужас и кошмар! Зачем крутится Великое Колесо? Куда движутся эти люди? Что ими руководит, какая сила привела их в движение и собрала в этом городе, где пропадают все запахи и все мысли? Индусы с наивностью восприняли западные технологии, проглотили инвестиции и развивают свою химическую промышленность – и в результате превратили свои города в гигантские газовые камеры? Их газеты радостно трубят о промышленном росте, но уровень грунтовых вод все понижается. Чистая вода выкачивается из полуострова – и нет никакой силы, которая могла бы восстановить водные запасы страны. Городские речки и ручейки – это ужас и кошмар, помойка и черная жижа, и никакие очистительные сооружения не смогут уже восстановить эти воды.

Человеку хорошо бы испить талой водицы – чистейший каскад, еще помнящий о своей кристаллической природе. Если вы увидите снежинку, одну, другую, третью, каждая из которых – другая, не менее гармоничная, вы поймете. Талая вода еще продолжает помнить свою кристаллическую природу – и наполняет организм чистым пространством, рассеивая зло. Ту же работу выполняет озон – а его содержание увеличивается на морозе, или после сильной грозы.

Грубо говоря, мы целиком восстанавливаем место человека в космосе: даем ему чистейшую воду, чистейший воздух, чистое солнце и кормим его лучшими продуктами питания. И так или иначе, человек покидает раковую опухоль.

Что можно сказать в оправдание фармоправительству? Испугались они вас, пацаны. Деретесь вы, буяните, предаетесь ненужной свирепости, миритесь на короткий срок, а потом опять деретесь.

Подумало мировое правительство и сказало: мы будем вас отравлять. Нам ничего не остается делать. Мы придумаем совершенную систему отравления всей планеты. Ибо если мы такое не придумаем, то вы будете продолжать буянить. И под нашим чутким руководством расплодитесь настолько, что Индия покажется малонаселенной местностью. Поэтому мы отменим войны – и перейдем на отравляющие вещества. Вы будете кое-как выживать, но сил в вас не останется. Вы будете заняты проблемами раковой терапии и печеночной функциональности, сердечной недостаточности и питательного истощения.

Ребята, вам просто нельзя давать этот витамин. Вас можно только травить.

В Индии все по-другому, но индус с рождения научен брахманами ненасилию. Он может жить миллиардами и триллионами на одной жилплощади, а мы не можем. В Америке не можем, в России не можем. Гражданские войны! Бандитские войны! Вас надо не совсем отравить, конечно, но подтравить…

Но вот оказалось, что палочку опять перегнули. Кривая роста рака, а особенно детского, внезапно пошла вверх. Спасти Россию от вымирания! Но поздно уже, ребята. Маховик корпоративной и мультинациональной фармоиндустрии настолько разошелся, что химической отравы будет все больше, а людей все меньше.

От этой отравы будут ломиться склады и платиться арендная плата, а людей, кому бы ее продать, уже не будет.

Вот что такое, на мой сугубый взгляд, реальный кризис нашей цивилизации: отсутствие людей и их реальной покупательной способности…

Второй раз я приехал в Калькутту, знакомую до слез и до припухлых желез, бодр и здрав. В поезде я отлично провел время с работавшей в Германии индийской стюардессой, испугавшейся компании суровых магометан, беспрестанно молившихся в нашем купе. Они были в белых одеждах, тюбетейках и с бородами. Двое тех, кто постарше, заставляли того, кто помладше, искать в Коране те или иные изречения, а тот все не мог их найти, перелистывая эту объемистую книгу. Они бросали на него косые взгляды, а паренек смущался. Мы лежали на самых верхних полках, и я косился то на них, но чаще на нее. Она вполне могла сойти за известную киноактрису. Магометане молились каждые полчаса, и ей было легко предположить, что они почитают ее за исчадье ада. Когда я вышел покурить в тамбур, она пошла ко мне и призналась, что боится этих людей. Да у них на уме одни толкования Корана, это же святые люди, – успокоил я ее.

– Но ты же знаешь, как они обращаются с женщинами?

– Ну правильно, – говорю, – а как еще с вами обращаться?

Короче, мы облюбовали себе место и принялись болтать. Она отлично жила себе поживала в Германии и ехала навестить бабушку с дедушкой в одну из глухих бенгальских деревенек как раз на полпути в Кришнагар. Работа ей очень нравилась, да и Германия не вызывала отвращения. Из нашей деревеньки, говорю, тоже пацан один в Германию уехал. Несколько лет ждал работы на заводе Опель. Составлял резюме, писал-подписывал всякие бумажки. И дали ему разрешение на работу. Завтра уже идти. И в этот же день к нему другой пацан приехал, из нашей деревеньки. И круто они забухали, потому что иначе было нельзя. Есть что-то поважнее, чем буржуазная действительность. И пошел он на работу с головной болью и алкогольным выхлопом, приходит – а на часах не 9 утра, а все 12. Да как же ты мог, говорят ему на этом Опеле, в первый же день опоздать, да еще на 3 часа? Да ведь друг приехал, пацан отвечает. У меня, говорит, так голова болит сегодня, можно я вас попрошу: отпустите меня сегодня, а завтра я приду-поработаю? Выгнали его, короче.

– А зачем они пили? – спросила она, – как раз тогда, когда он получил работу?

То ли я плохо рассказал, то ли она все равно не поняла. Индусам вообще хорошо живется на Западе. Многого они не понимают. Живут в своем кинофильме. Куда приезжают – с собой в голове кучу кинофильмов привозят. Такая в голове у них карусель идет. А мир идет своим чередом. А Кришна играет на дудочке – и девочки поют и пляшут.

Приехал я в вечернюю Калькутту, прорвался через мост и через центр – а это всегда шок и сдвиг башни, на каком бы транспорте ты бы ни ехал, это всегда прыжок через пропасть, в которой, например:

Идет человек со связкой труб длиною метров в 5 по самой оживленной артерии Калькутты. Пропустив автобус, который никогда никого не пропускает, он, повернувшись с трубами так, что трубы оказываются параллельно бешеному потоку движения, переходит дорогу, не создавая препятствий ни грохочущему потоку, ни идущим навстречу ему пешеходам, идет по направлению к выступу между двумя артериями – мостом и примыкающим шоссе. Вокруг стоит рев, чад, пыль, отравляющие газы, хаос движения. На паребрике сидит почти голый человек и забивает косяк. Осторожно положив трубы, человек присаживается рядом, и они начинают говорить и улыбаться. Человек поплотнее утрамбовывает свой чиллах (чилим, чалис).

Я приехал в свой район как к себе домой, было уже часов 9, и по улицам гуляли ароматные запахи медицины для мозгов, а именно – благовония, естественный свет уже менялся на искусственный.

Как мне обрадовались менеджеры. Я хоть и покрикивал на них, но платил всегда вовремя, урона их хозяйству не наносил (один только раз кирпич вынул из их викторианского фасада), был такой же хороший, как они, и совсем чуточку – плохой.

Пошел я в клинику доктора – а там все та же картина, Джон Дэниэл идет с подносом чая, а доктор кому-то говорит: буль-буль-буль, мю-мю-мю, сю-сю-сю, тя-тя-тя.

И чувствую я – стыдно мне. Люди работают, заняты, так сказать, ежедневным подвигом, а я в Тривантапураме проболел и в Общество Дружбы с Россией не зашел, в Кочине в шахматы с мальчонкой проиграл, который все время меня обыгрывал, в деревеньке керальской мостов не навел, онкологов местных, правда, проинформировал, но лекарствами так и не обеспечил, в Каннуре с голландцем гашиш прокурил, а все это время люди работали, не отлучались из клиники, лечили и бедных и богатых. Что мне-то остается? Только воспевать их повседневный подвиг. Доктор увидел меня и пальчиком этак осторожненько подзывает:

– Ком-ком-ком…

Сел я с ними за чашечкой чая и говорю:

– Я как дома себя чувствую. Как же красива Калькутта. Всю Индию прошел – а ничего красивее не нашел.

– Керала? – осведомился доктор.

– Керала – скучный штат, у коммунистов не хватает воображения. Вот Карнатака – веселый штат. Полный лигалайз!

Мы переместились к дядюшке. Калькуттский хаос с его сеновалами и горами картона воспринимался уже как часть родной коммунальной квартирки, в которой ты прожил всю жизнь.

Дядюшка начал расспрашивать, что я видел в Индии.

Был, говорю, у Саи Бабы в ашраме, много там русских ученых. Хорошие ученые.

– Саи Баба? – дядюшка скривил лицо и отвел рукой от себя наваждение Саи Бабы. – Саи Баба – фокусник, он не настоящий духовный человек.

– Саи Баба стоит за свое крестьянство, и я не скажу плохого слова про Саи Баба.

У него в ашраме отличная столовая. Лучшая столовая в Индии. А знаете почему?

Потому что еда там не перченая, НЕ ОСТРАЯ, еда не должна быть острой. Есть вашу еду – все равно что ножи глотать. Мой советский желудок не может ее переварить.

Дядюшка смеялся.

– Но надо же нам куда-то девать наши специи…

– Есть у меня для вас бизнес-план, доктор, – сказал я как можно более делово.

Мы сидели у него в клинике, доктор отдыхал от наплыва пациентов. Только что он поставил сердечные диагнозы двум святым вишнуитского толка, с которыми очень весело потрещал и поцокал и посюсюкал. Святые ушли в бодром здравии. Я очень хотел их приобнять, приобщившись их духа, но боялся, что они сочтут это фамильярностью.

– Конечно, я сразу же должен был это понять. Производить Амигдалин мы можем…

– Будем-будем-будем, – затараторил доктор, достал бумажку и все расписал. Лаборатория есть. Моя лаборатория. Нужно связаться с хорошим человеком – и он пустит в лабораторию. Ему надо только все рассказать. Деньги есть. Сколько надо? – спрашивал доктор. – Найти инвестиции в Индии – раз плюнуть. У меня есть много денег. Если не хватит – найдем добавочные инвестиции. Нужна упаковка.

– Нужно ехать в Мексику, получать там консультации, знакомиться с ними… Мы не сможем сами сделать качественный продукт. У нас получится залепуха. Нужен прямой контакт с мексиканским производителем, а они этим занимаются уже 30 лет. И все время совершенствуют свой продукт.

– Не сможем?

– Нет. Есть другой путь. Мы будем выпускать сок пшеничной травы. Это амигдалин вместе с хлорофиллом и еще массой полезных элементов и минералов. Мы получим консультации в Бомбее. Потом начнем агрессивную рекламную компанию. Этот сок – прекрасный оздоровительный напиток. Я пробовал. Индийские крестьяне пьют его по сей день. Мне человек в поезде говорил, у них в деревне пьют.

Доктор получил мою брошюру и принял это предложение. Мы снова договорились ехать в деревню.

Потом пришел другой врач, распространитель сока Нони. Сок Нони, говорит, сок Нони. Мы производим его в Мадрасе. Натурпродукт привозится с Андаманских островов. Там растет самое лучшее нони в Индии. Больше нигде не растет. Они уже расширяют свои плантации и будут расширять.

Человек отошел в сторону и заговорил с другим человеком. Доктор подозвал меня и сказал: сок нони – нинини. Мюй пациент – сок пил – мюй пюцьент дай (помер).

Да уж, сложная тема сок Нони. Хороший оздоровительный напиток, но слишком крутая экзотика.

Поехали мы снова в деревню, на сей раз поздним вечером, на последней электричке. С нами жена доктора и его сын, этакий пострел-везде-поспел, образованный не по летам и резкий мальчик. Входим в вагон, а там стоплотворение: кто что тащит из города женам и детям. Опять эти коробки, перевязанные тесемками, кучи всякого товара, ткани, польта, клеенки, но главное даже не они, а сами люди, которых в вагоне как сельдей в бочке. Мы протиснулись через два купе, и вдруг жена начала скандалить не на шутку и пошла обратно. Люди зашевелились. Вернулась она с полицейским с ружьем. Вместе они стали на всех орать, он – строго, она – повизгивая. Парню пришлось сложить под кровать все свои коробки, которые стояли на плацкарте, и у нас образовалось несколько свободных мест. Я не представлял, как я 4 часа буду ехать стоя, скрюченный в три погибели, а тут – на тебе. Все оказывается просто. Надо было на всех немного поорать – и они сами утрамбуются и даже места немного останется и для нас. Сели мы на вторую полку, ноги – под себя, в позе лотоса, еще не успели примоститься как следует, а доктор уже взялся за свое. Он нашел больного парня и сказал ему:

– Тю-тю-тю, ня-ня-ня…

Молодой человек, сидящий на верхней полке напротив нас, показал доктору белки, оттянув пальцем кожу под глазами. Доктор всмотрелся и тут же поставил диагноз: гепатит. Открыл свой дипломат и стал выписывать ему рецепт. Остальные тоже заволновались, кто-то о чем-то спросил доктора, и доктор часа 3 читал им лекцию об охране здоровья. Он жестикулировал, сидя в позе лотос, отвечал на вопросы, и ритмически, как оратор на митинге, вел свою речь:

– Тю-тю-тю-тю-тю, – пауза, рука отрезает фразу, – па-па-па-па-па, – снова пауза и снова та же ритмическая конструкция, – мя-мя-мя-мя-мя…

Вот это Калькутта, подумал я. У них митинги проходят даже в битком набитых плацкартах. Доктор, выдерживая синкопы, выдавал четкие ритмические пассажи. Вопросы шли в другом ритме, более медленном, но ответы перекрывали их в ритме более быстром, и создавалось впечатление, что идет развитие одной музыкальной темы. Я не понимал бенгали, и мне страшно хотелось узнать, что говорит доктор, я его потом спросил, и он ответил, написав на листочке, чем болеют люди в Бенгалии: проказа, диабет, импотенция, рак, гепатит… он им всем и рассказывал про болезни, которые могут с ними случиться.

Мы сошли с поезда уже под утро и пошли по туманам по дороге в сторону нашей деревеньки. Отыскав нужный дом, какой-то бетонный недострой, мы зашли в него, нашли две пустые комнаты и улеглись спать: доктор с женой и сыном – в одной, я в другой комнате, расстеливши циновки и укрывшись покрывалами.

Часов в 12 мы проснулись и поехали в деревню.