Тесно в метро

Проходил мимо, гляжу, метро московское, я в нем сто лет не был. Нет, не потому что брезгую, а просто не был. Не был, не был – зашел, а там людей прибавилось по сравнению, но так все также. Все? Нет, не все, цепляет что-то, какое раньше не цепляло. Не плакаты на стенах и не погрязнее – в облике людей что-то цепляет. Сразу не внять, я и приглядываюсь.

Приглядываюсь и вижу, как похожи они, друг на друга похожи, но не сами, а когда их рядом с теми, что наверху в центре по улицам в машинах и пешком передвигаются – их тут, в метро, нету, совсем нету. У тех, наверху, победительность во взоре, и ступают они шинами или обувкой по земле неспешно, будто, куда хотят, потому как по своей земле, а эти, внизу, несутся из точки А в точку В, где им позволено выйти наверх и побыть, чтоб потом опять нырнуть сюда для перенесения в другую дозволенную точку.

Тогда, сто лет тому, все в Москве в метро ездили: и москвичи и гости, кроме очень некоторых, а теперь нет, не все. Но если в одном этом дело? Тогда в метро ездили, которым выпал шанс, свезло в жизни оказаться в центре мира, в пупе земли на несколько дней или вообще.

И они несли, несли в себе изумление и гордость за этот шанс, они были где-то как-то, но соль земли, даже соль соли земли: им все завидовали, к ним стремились приблизиться, на них хотели походить… А нынешние метровские вдруг узнали, даже обидного классика не читывая, что всего лишь «говно»: «пока еще» и потому в надежде, или «уже» и тогда без всякой надежды. «Говно» без сомнения и по заслугам для тех, кто ходит и ездит поверху, и несомненно на фоне этих «поверху» для жителей остального российского мира.

«Мне в моем метро никогда не тесно» – это один москвич когда-то изъяснился, полагая справедливо, наверное, в московских метровских собственную гордость. А теперь тесно, очень тесно, и они друг от друга зашорились, заковались, ощетинились друг другу, давая понять, что они, не как все, не навсегда здесь, под землей, они непременно вырвутся на свет зажить там, наверху, на зависть этим. Или умереть. В метро стало тесно. Зашел, однако, – сто лет не был…