СОБИРАТЕЛЬ

Портрет Виктора Игнатьева. Художник Татьяна Шувалова (первая жена Николая Шувалова)

ПРОЛОГ  

Почему Игнатьев на кроссовых гонках садился за руль мотоцикла с объемом 500 куб.см, когда мотогонщики его весовой категории предпочитали 125-сантиметровые? Предположим, сильная машина нравилась ему больше, но ведь удержать ее трудней! Думается, в этом выборе разгадка обаяния, его особой, привлекательной стати.  Что касаемо поступков, то вот характерный: влюбился и женился на костромичке Наталье, "уложившись" в 10 дней. Зато на всю жизнь.

Но в Кострому переехал не из-за этого. Друг Алик Кильдышев заворожил рассказами о костромской культуре.  

В Костроме молодой заведующий художественным отделом музея-заповедника "Ипатьевский монастырь" обнаружил катастрофическую нехватку знаний при составлении первой же экспозиции. Ему сказали: нужны паспорту, а он знал только что такое паспорт. Но, как филолог, догадывался, что это не одно и то же... о чем немедленно сообщил окружающим и... поступил в Академию художеств. Объяснить, что такое паспарту, ему могли и подчиненные, но сам он не терпел дилетантов - в любой сфере. Потому и превратился со временем отдел - в музей с мировой известностью.  

КАК ДЕЛАЮТСЯ ПОДВИГИ И ОТКРЫТИЯ

Шел-шел, первый наткнулся на что-нибудь, и открыл, счастливчик!.. Нет, в искусстве так не бывает. Когда Игнатьев случайно взглянул на заброшенные под шкаф холсты и услышал что-то небрежное в ответ на вопрос, что это? - он мог повернуться и уйти...  

Это потом работы великих авангардистов В. Татлина, О. Розановой, Н. Гончаровой, привезенные и "застрявшие" в Костроме в 20-х годах станут гордостью костромской коллекции и войдут в западно-европейские каталоги. А пока они пропадают под шкафом в рулонах - живописью вовнутрь! Но не пропадут, потому что Игнатьев готов к их открытию. Нынешних знаний, конечно, не было, но была интуиция.

А еще мечта, заставившая мыслить и действовать: восстановление полной картины художественной жизни Костромы.  До революции здесь существовало объединение художников "Аргус". Почему же теперь, в 60-е, костромская художественная жизнь начинается и кончается школой Шлеина? Хороший художник, но где же другие? Куда делись? Вместе с друзьями Игнатьев задался этим вопросом и нашел ответ.  

Имена и трагические судьбы 14-ти репрессированных художников "Нео-Аргуса", понявших после приезда в Кострому мэтра Николая Купреянова, что художественную мысль можно выражать по-своему, а не только как Н. Шлеин, были НАРОЧНО ЗАБЫТЫ.  

- Открылась такая бездна, такая красота, такая трагедия!.. Приходим к вдове Бориса Царнаха. Варвара Ивановна, мы из музея, хотим сделать выставку работ художников, живших в 10-30-е годы. Знаем, что ваш муж...  Маленькая пожилая женщина с большими глазами ребенка забилась в угол дивана: только не надо об этом!..  

Первая ретроспективная выставка работ художников 10-40-х годов в 1964-м реабилитировала не только имена, но и другое художественное мировоззрение, восстановила трагические страницы истории.  Показывать на выставке было бы почти нечего, если бы чуть раньше Игнатьев выполнил предписание министра культуры Е. Фурцевой и директора своего музея сжечь "формалистические произведения".

Но сжег-то кучу копий мишек в сосновом бору. Директор подошел к догорающему костру:  

- А то ли ты сжег?.. Акт!  

Акт, конечно, у Игнатьева был составлен как надо...  

Хранить картины в музее было опасно. Но Игнатьев как бы не понимал опасности. Точно так же, как многие не понимали, как можно ослушаться министра и своего непосредственного начальника. Он даже вписал их в инвентарные книги под новыми именами, полагая, что бюрократическая машина "по второму кругу" не пойдет.  

Позже, в 1968 году готов оказался Виктор Яковлевич к открытию Григория Островского, потому что знал: существует неоткрытое звено в русском искусстве. Восемнадцатый век кончался Аргуновым, Рокотовым, а как осуществился переход к искусству следующего века, показала живопись Островского. Игнатьев увидел ее в запасниках Солигаличского музея и - узнал.

Французский журнал "Леонардо" назвал Островского "сенсацией русского искусства". Позже сенсация могла бы и не состояться - живопись требовала срочной реставрации. Она была не только открыта, но и спасена.  

И Ефима Честнякова открыл миру Игнатьев.  

- Искусство Ефима не освоено большой искусствоведческой наукой. Его работы возили по всей России, по заграницам, но не нашлось академического, зоркого ума, который доказал бы, что Честняков - это широкий шаг в реалистическое искусство, прорыв куда-то... Поэтому рад, что ухожу из музея - начну заново прочитывать Честнякова в синтезе с его театральным, литературным, поэтическим творчеством, завязанным на философии фольклора.  

- По-моему, нет такого определения "философия фольклора"... - "сумничала" я.  

- А в природе есть. Этому меня научил Ефим...  

САМЫЕ ЧЕРНЫЕ И САМЫЕ СВЕТЛЫЕ ДНИ  

были в жизни Виктора Игнатьева, когда пополнялся фонд отдела древнерусского искусства в экспедициях по сбору археологического народно-прикладного, а точнее - церковного. Сначала Игнатьев так и написал в заявке начальству. Тогда его, беспартийного, пригласили в управление культуры в партбюро и объяснили, чем он должен заниматься вместо сбора икон.

А когда стал членом партии, пригрозили неприятностями по партийной линии, если не поменяет политику.  

Но Игнатьев, и это во времена действия закрытого правительственного постановления по борьбе с религией доказательно преодолевал взгляд партийных боссов на икону как на сугубо культовый предмет.

Экспедиции продолжались.  

- В Николо-Жуков приехали вечером. Плотное левитановское освещение, темные тени, и на еловом фоне ОНА - изумительная по силуэту, с изящной беленькой колокольней. Вошли, а там всё разбито, всё!.. В четверике огромные плиты толщиной три сантиметров - каждая поднята и разбита! Чем били и зачем?.. Все поломано, лики святых исцарапаны - даже на большой высоте. Зияют темнотой раздолбанные окна...Вышел - так плохо, так тягостно, хоть... напейся!  

До самых глухих уголков добирались они с главным хранителем музея В. Макаровым. Где пешком, по лежневке через болота, где на машине. И везде - красота природы, прекрасная архитектура и ужас варварства, ободранные скелеты куполов. Десятки раскуроченных церквей, но многие - с большим количеством икон. Брали, зная, что все это погибнет, если не взять.  Так костромская икона была спасена в общем потоке древнерусского искусства.  

О ГРУСТНОМ И СМЕШНОМ  

Рядом с Виктором Яковлевичем ощущение тверди - просторной и неподвластной опрометчивым людским установкам. На фоне Игнатьева они перестают быть препятствием для творчества - обретают свой истинный размер - ничтожный. Возле него понимаешь - всякое положение видимость, единственно реальная сила - личность.

Он знает, что течение событий не столь неумолимо, оно имеет человеческую природу...  - Начальник управления культуры вызывает меня к себе, цедит сквозь зубы: "Музей ИЗО ведет неправильную политику по формированию фондов. Лично Игнатьев увлекается Шуваловым".  

Начальнику показывают выборку из книги поступлений: на пером месте художники Кутилин и Белых, а Шувалов аж на восьмом. Виктор Яковлевич честно смотрит в глаза шефу.

Тот вряд ли догадается, что большую часть работ художников старшего поколения покупают профсоюзы, департаменты, министерства, а шуваловские работы - все! - остаются в музее.  

А вот еще история.  Игнатьев собирается сопровождать работы Честнякова за границу. И лишь в самый последний момент шеф сказал, что едет сам - Игнатьева "органы не рекомендовали за рубеж". По этому поводу поэт Аркадий Пржиалковский сочинит строфу:    

С одною разницею лишь  

Судьба ласкает их, как братьев.  

Нечушкин вылетел в Париж,  

В Парфеньев выехал Игнатьев.    

Это не единственная история такого рода. Ценный груз с произведениями декоративно-прикладного искусства, отправителем и получателем которого был Виктор Яковлевич, вернулся из Сирии и Иордании нераспечатанным - получателя органы снова не выпустили за границу.  

ЭПИЛОГ  

За 35 лет Игнатьев организовал целый ряд нерядовых выставок. От первой, ретроспективной, до последней, посвященной созвездию костромских шестидесятников. Эти выставки, опередив социально-поврежденное сознание современников, по-моему, не могли быть устроены никем, кроме него, Виктора Игнатьева, который был и остается ключевой фигурой культуры костромского края на протяжении десятилетий.

Как досталась ему организация выставки шестидесятников "Любить? Ненавидеть? Что еще?!" видела: черные подглазья, серый цвет лица, а ощущение такое, что вот-вот взлетит. Ведь это его лебединая песня, его долг друзьям. Не пройдет и года, как Виктора Яковлевича свалит шестой инфаркт...  Живого сердца-то оставалось 45 процентов, остальное - послеинфартные рубцы.  

Что беспокоит его сейчас, когда он передает свое детище - богатейшую коллекцию в другие руки?  

- Грядет новое поколение, которое может посмотреть на ценность икон и картин глазами прагматиков - в денежном выражении. "Культура должна зарабатывать!" Когда такие настроения победят, в Дворянском собрании не будет культурного центра, а коллекция музея будет пополняться произведениями не идеологической, но рыночной конъюктуры.  

- Что сейчас вы считаете важным в абсолютном смысле за время 35-летнего служения искусству и о чем сожалеете?  

- Мне было важно, как и Игорю Дедкову, говорить правду, в том числе художественную. Собранная коллекция убеждает в справедливости моего взгляда на искусство. В плане выставок многое остается недоосуществленным. Но я всегда жил двойником. Каждый день хотелось сесть за стол, что-то вдумчиво читать, исследовать, писать. Но не мог: директорство, люди, идущие в кабинет один за другим... И сейчас, наверное, настал этот момент. Не совсем по собственной воле, но судьба усаживает меня за стол. Без музея, правда, я себя еще не осмысливаю...  

P.S. Через три недели после публикации этого очерка (13 апреля 1999 года в музее с почетом провожали Игнатьева на заслуженный отдых, очерк был "заказан" властями к этому дню), у него случился последний инфаркт. Костромское начальство от культуры больше не могло терпеть в качестве директора областного музея человека, из которого невозможно было сделать трепетного подчиненного. Но отделить Виктора Яковлевича от его детища - все равно, что разрезать живого человека пополам. Мало кто не понимал этого. Но ход событий на то время был неумолим. Власти РЕШИЛИ с почестями проводить его на пенсию.  

Редактор поручил написать очерк мне - таково было желание самого Виктора Яковлевича. Разумеется, я знала границы допустимого. Иначе материал был бы просто не опубликован. Более подробно и свободно о жизни Игнатьева и нашем общении с ним - в материале "Игнатьеву. До востребования. "Дорогой Виктор Яковлевич...". В нем правдиво, более открыто - об Игнатьеве, костромском культурном бытовании, нашем общении. Он был написан как бы для себя. Точнее, для книги с одноименным названием. Идея принадлежала К.И. Котляревской. Она попросила всех, с кем дружил или сотрудничал Игнатьев, написать, как Бог на душу положит, статью ли, письмо Игнатьеву, воспоминания о нем. К сожалению, книга не состоялась, потому что только двое выполнили просьбу Ксении Котляревской: один художник и я. Дела, заботы, одним словом, быстротекущая забывчивая жизнь... А Ксения Игоревна дважды никого ни о чем никогда не просила.

Работу, о которой идёт речь, я размещу следующим постом, когда мы освоим этот...