«Если бы государство могло признать свое уголовное прошлое...»

   Социальное бытие России всегда держалось на рывках и откатах. При любых реформах, прорывах в общественном сознании мы действуем по принципу: «Рывок вперед и быстро назад». Сегодня страна отмечает День памяти жертв политических репрессий¹. Но признаем, положа руку на сердце: нет уже того порыва осуждения политпалачей, что имел место в начале девяностых, пропало и высокое сочувствие к жертвам большевистского режима. Как-то все больше в ходу фраза из времен брежневских: «Да, репрессии — зло, но не так уж однозначно все это было...» В чем тут причина? Кто ответствен за эту растущую ущербность в общественном самочувствии? Об этом наш обозреватель беседует с известным ученым и политиком, председателем Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий Александром ЯКОВЛЕВЫМ.

 — Александр Николаевич, отношение к репрессиям поменялось не только на уровне высоких категорий общественного мнения: есть и более конкретные симптомы. К примеру, на 30 октября работники аппарата Госдумы решили организовать для себя праздник. С концертом артистов и ценными подарками. Между прочим, прежде всего тем, кто стоял у истоков штурма мэрии и Останкино в 1993 году². Ничего себе, День памяти жертв большевистского террора!..

— В общем-то, здесь нет ничего нового. Помнится, и в советское время, когда процесс реабилитации жертв политических репрессий едва успел начаться, в Политбюро сразу же появились элементы «тихого» саботажа. Член соответствующей комиссииКрючков выступил против пересмотра дела об убийстве Кирова. Настаивал на чисто уголовной версии произошедшего (дескать, Киров был убит из ревности и тому подобное). Налицо было нежелание доходить до корней, до политической сущности убийства. Я (председатель комиссии) тогда не подписал заключительный документ, но все остальные... Они сказали «да» попытке «не обобщать», свести, по сути, политическое деяние к чистой уголовщине, выгородить и Сталина, и Ягоду, и все высшее руководство КГБ³.

Второй пример. Рабочий аппарат по моему поручению подготовил материалы о личных преступлениях всей партийной верхушки — их не разрешили предать гласности. Зато появились явно заказные статьи, напитанные героизацией жизней и дел работников ВЧК, КГБ... Расписывались их подвиги, с легкими оговорками о том, что и у них, мол, «были промашки». Пошла «распашка» темы честных заблуждений. Преданность, верность службе — это главное, а ошибки, издержки — ну у кого их не бывает?!

— Ничего себе «издержки» — миллионы расстрелянных, умерших от голода и истязаний. Похоже, это «вечнозеленый» тезис — оправдание, многое не получилось, но задачи-то какие благородные! Недавно и на официальной сходке леворадикалов первый человек того собрания победно заявил: «Еще ни один противник коммунизма не смог опровергнуть величия наших идеалов!»

— События 91-го⁴, однако, несколько поднапугали наследников Октября. Они попритихли, сбились на лепет. Защищали себя заявлениями типа: «Ну вы же не можете отрицать, что реабилитация жертв политических репрессий началась по инициативе коммунистической партии?! Это мы ввели гласность, альтернативные выборы, закончили “холодную войну”...» Иными словами, стали приписывать себе то, против чего боролись насмерть и борются до сих пор. Деталь безграничного цинизма!

— Но это было, так сказать, временное отступление большевиков. Потом они выиграли дело в Конституционном суде⁵. Компартия вновь начала действовать...

— И сразу же изменился их тон! Лепет, оправдательность речей оказались ненужными — пошла атака на демократию, откровенная реставрация большевистских идеалов, средств и методов действия.

— Но не кажется ли Вам, что оппозиция, по сути, весьма труслива и действует так, как ей позволяется это делать. А значит, мы должны говорить об ответственности самой власти за происходящее, за вышеназванные «откаты», «отступления» и тому подобное? Как можно ставить вопрос, допустим, о необходимости или нецелесообразности выноса тела Ленина из Мавзолея, если государство официально и исчерпывающе не дало оценку политическому явлению, именуемому ленинизмом или сталинизмом? Что говорить о политрепрессиях, если до сих пор в героях или полугероях дзержинские и иже с ними? Если города замусорены памятниками и портретами бывших вождей-преступников? Тысячи улиц и площадей носят их имена. Полстраны думает так, а полстраны этак — и это особенно логично без официальных оценок...

— Вы совершенно правы. Неопределенность позиции власти и удивляет, и возмущает. Надо в конце концов определиться, куда мы собираемся идти — к реставрации прежнего режима или к окончательной победе нового. Расплывчатость губит. Год примирения и согласия⁶... Он провалился, ибо совершенно непонятно: с кем было примиряться и соглашаться (и в чем?). Давайте вдумаемся, что же у нас происходит! Мы, реформаторы первой волны, не смогли дать четкого определения нашего наследия. Тогда начали «совершенствовать» социализм, хотя понимали всю тяжесть наследия. Беззаконие, расстрелы без суда и следствия, дети-заложники, постоянная угроза войны, коррупция, нищенство, разгром деревни и многое другое. Но не хватило мужества признать, что все эти мерзости — не только от Ленина и Сталина, а от самой системы, ими созданной.

Между тем надо наконец понять, что после 1917 года в России сложилось практически уголовное государство.

Насильственный переворот — это уголовное преступление? Несомненно. Организация гражданской войны с походом брата на брата, отца на сына? Безусловно. В результате погибло 13 млн человек. А 15 млн погибших в результате репрессий — к какому разряду преступных деяний можно отнести? Опять-таки исключительно уголовных. Как и уничтожение дворянства как сословия, крестьянства, казачества... А неподготовленность ко Второй мировой войне, в результате чего вся Западная группировка войск Красной Армии попала в плен и мы за три месяца отдали гигантскую территорию страны, — это что? Уголовное преступление. По всем законам и правилам. То же было и после войны. Ленинградское дело, дело врачей, борьба с космополитами. Все это во имя совершенства социализма и коммунизма. Химерой мы оправдываем цепь преступлений государства перед собственным народом, не давая им должной оценки. Генофонд страны катастрофически подорван, а мы все ждем новых гениев, талантов, взрыва инициативы... Откуда всему этому взяться?

— Впереди годовщина Октября...

— Опять-таки вместо дня Скорби и Покаяния многие будут «праздновать дату»⁷. Отчего? Да потому же. Нет четких, внятных оценок прошлого. Кстати, и мне уже приходилось высказываться по этому поводу. Я понимаю, с этим трудно примириться, но никакой революции не было, тем более великой и социалистической. А что было на самом деле? Власть валялась на осенней мостовой. Никто не управлял страной. Армия развалилась. В магазинах было пусто, люди митинговали, громили хлебные и винные лавки. Отряд большевиков вошел в Смольный. Антонов-Овсеенко арестовал министров Временного правительства. Сопротивления никакого не было, как и залпа «Авроры». Выстрелы были, но только в потолки залов Смольного. Дальнейшая героизация штурма Смольного произошла по тому же сценарию, что и штурма Бастилии, которого тоже не было, поскольку не было никакого сопротивления. В Бастилии в это время сидели всего 7 заключенных (мошенники, двое сумасшедших и один развратник). Охранял их отряд инвалидов.

— И все-таки где истоки проблемы?

— Причин много. И грусть по молодости, которая прекрасна. И короткая память, которая аморальна. И жажда вернуть прошлое, то есть власть, от борьбы за которую идут многие беды и несчастья. И как реакция на многие ошибки уже демократической власти, в результате чего понятие «демократ» ассоциируется со словом «вор». Хотя вор и хапуга, независимо от того, какими лозунгами они прикрываются, остаются ворами и хапугами, место которым в тюрьме, а не у власти.

Кроме того, происходит сращивание старой и новой номенклатуры. Находятся общие денежные и властные интересы. Поэтому зачем копаться в прошлом? Надо тебе и мне, допустим, купить за бесценок по особняку — забудем о политических разногласиях. Забудем об отцах и дедах — одни из них расстреляны, а другие награждены за это орденами. Какая разница?

В этой «новой идеологии» я вижу серьезную опасность дальнейшего укрепления в обществе безнравственности, которая и без этого уже разъедает общество.

— Александр Николаевич, а Ваша Комиссия сегодня — в свете нашего разговора — не ощущает трудностей в работе? Только откровенно...

— Откровенно? Мы направили Президенту два проекта указов о детях ГУЛАГа и деятелях социалистических и других партий подобного же толка, уничтоженных полностью большевиками. И они... лежат под сукном. Встретившись недавно с руководителем Администрации Президента РФ Валентином Юмашевым⁸, я попытался узнать о судьбе этих документов. Он проявил интерес к этому делу. Но... Ему никто об этом не докладывал. Но я-то знаю, что чиновники, прикрываясь идеей согласия и примирения, готовы, причем с радостью, забыть о любых преступлениях прошлого.

«Интересная» личность — наш чиновник! Четко держит нос по ветру: раз сегодня нет спроса на то-то и то-то, я и не буду суетиться... К тому же чиновника к диктатуре всегда больше клонит. Из-за чего получаем, к слову сказать, страшную вещь — диктатуру чиновника. Появились и трудности с архивами. Закон законом, а практика практикой. Наша комиссия, например, не может добиться от Генеральной прокуратуры приговора по делу Берии. То одно, то другое, а время идет. Некоторые так называемые секретные документы придется переводить с английского, поскольку за рубеж эти документы уже проданы.