Ускользающее большинство.Алексей Левинсон: единомыслия в стране все меньше

 Власть прописала казакам выражать ценности большинства. Общество упорно считает их этнографическим меньшинством

В советскую эпоху ссылка на "просьбы трудящихся" сопровождала любые начинания власти. Теперь в моде апелляция к большинству. Это соответствует российской традиции, говорят историки. Как и неприятие меньшинства — культура компромисса у нас не развита. Но социологи фиксируют: все чаще опросы раскалывают общество, большинство формируется с трудом, зато год от года растет число "затруднившихся ответить".

Теперь такое время: судьба большинства решается через судьбу меньшинств. Это нам непривычно. Мы думаем, что должно быть наоборот. Нам далеко до так называемой демократии меньшинств. Она складывается в обществе, которое себя видит именно состоящим из самых разных меньшинств — традиционных и новомодных, постоянных и временных. А человек там себя видит членом не какого-то одного меньшинства раз и навсегда, но нескольких и по его выбору. Связность общества в таком случае не жесткая, но высокая, идентичность человека гибкая, но прочная.

Мы же пока живем, радуясь, что принадлежим большинству, и уверены, что главное, что обязано делать меньшинство,— это подчиняться нам, раз нас больше. И если желаем демократии, то демократии большинства. Правда, мы пока имеем ее в своеобразной форме: у нас есть государство, которое, как считается, от имени этого большинства и в интересах этого большинства и выступает. Такая госдемократия. (Впрочем, нашу демократию россияне и хотят чаще всего иметь особенной, не такой, как на Западе.)

Но если публика начинает задумываться: "А государство — это кто?", то приходит к выводу, что это сонмы чиновников, часть которых мы видим каждый день лично, часть по телевизору, а часть не видим никогда. Их много, их становится все больше, но они все же меньшинство в нашем обществе. И это первое меньшинство, от которого жизнь большинства зависит самым непосредственным образом. Верящая, что без государства нам никуда, публика в основном соглашалась с их всевластием. Но вот в декабре 2011 года дело подошло к краю. Активная часть общества, возмущенная тем, что бюрократия творит с голосами избирателей, вышла на улицы. Против меньшинства, считавшего, что оно и есть государство, поднялось меньшинство, которое считало, что оно и есть общество.

Протесты начались с вопросов моментальных, в чем-то частных, как прошли выборы. Но в считаные недели они перешли к постановке вопросов предельно общих, куда идти стране и кто должен ее вести. Общественная дискуссия, так это надо назвать, которую вело меньшинство, обсуждала меж тем вовсе не его, этого меньшинства, групповые интересы.

Это стихийно сложившееся активное меньшинство явно подхватило традицию российской интеллигенции обсуждать как свои собственные проблемы общества в целом, народа, страны.

Что до большинства, оно приглядывалось к этим акциям. Примкнуть к протестам обещали немногие — от 11 до 22 процентов. Но протест как смысловая фигура был понят и поддержан многими.

После выступлений москвичей, смазавших обряд инаугурации, власть взялась за кнут. Для поддержания порядка срочно стали сколачивать другую элиту на платформе фундаментализма и реакции по всем направлениям. Мелких организаций, изданий, энтузиастов соответствующего рода всегда было много, только им ранее не дозволялось особенно громко выступать. Теперь им разрешили быть позаметнее. Стали искать нужный потенциал в недрах РПЦ. Но прежде чем удалось развернуть в эту сторону ее громоздкую структуру, обнаружилось, что далеко ходить не надо. Ярые фундаменталисты нашлись в достаточном количестве прямо в парламенте.

Оказалось, что там теперь есть субъекты, способные самостоятельно генерировать столь лихие инициативы и высказывать столь экстравагантные идеи, что власть может занять позицию вроде как над схваткой, не впадая в мракобесные крайности, а только попуская.

Попускать надо, потому что, хоть эти идеи считаются у нас идущими от народа, автоматически получать народную поддержку у них не выходит. Нужна санкция государства.

Фундаментализм — какой угодно: светский (коммунистический, антикоммунистический), религиозный (православный, мусульманский, протестантский, католический и т.д.) — всегда и всюду выдает себя за глубинное мировоззрение масс. Это и дает возможность одним доктринам утверждать, что человек по природе добр, а другим, что он по природе зол.

В основном люди (и группы, и общества) — никакие или всякие одновременно. Но есть возможности послать сигнал в описываемые глубины, и тогда на первый план, окрашивая собой все "народное целое", пойдет тот или иной край. В народ послан сигнал вполне определенного характера.

Общество вдруг обнаружило, что ему надо срочно бороться против однополой любви как главной угрозы будущему нашей страны.

Страну выставили перед всем миром заповедником дремучих фобий, помрачающих в народе даже простой здравый смысл.

Охоту на меньшинства надо прекратить в интересах большинства. Оно само, как и везде в мире, будет все больше дробиться на группы, круги, слои, сообщества, тесно связанные друг с другом. И это будет ему во благо.