«Слово и антислово»: лучшее за год

Целый год мы расспрашивали известных людей об их любимых и нелюбимых словах. И вот что из этого получилось

Год назад «Московские новости» запустили проект «Русский язык», частью которого стала рубрика «Слово и антислово». В ней мы разговариваем с известными людьми о том, как в нашей речи отражается жизнь. За этот год мы сделали 53 интервью с писателями, артистами, журналистами, музыкантами и даже попытались представить, как на наши вопросы ответил бы Александр Сергеевич Пушкин. Предлагаем вашему вниманию лучшие цитаты из этой рубрики

.Борис Акунин, писатель

— Очень не хватает формы обращения к незнакомому человеку. Об этом давно пишут, но проблема так и не решена. Хочешь привлечь чье-то внимание, приходится говорить: «Извините!» В XIX веке с его иерархией адресаций было легче: сударь, милейший, братец, милостивый государь, любезный и т.п.

Кирилл Серебренников, режиссер

— Главная катастрофа, как мне кажется, в том, что сейчас в письменной речи попраны все правила грамматики и пунктуации. Нормы языка не устного, а письменного теряются, уходят. Мы забыли, как ставить запятые! Вы можете себе представить музыканта, который забыл ноты? Если это случится, у нас будут одни акыны передавать все друг другу живьем, как в примитивных культурах, где нет способов фиксации музыки или речи.

Евгений Гришковец, писатель

— Когда мне писала в армию моя бабушка, у которой было семь классов образования и которая размораживала рыбу на рыбзаводе, там была масса ошибок. Но это были милейшие ошибки, очаровательные. А когда какой-нибудь деятель культуры говорит «очень прекрасно» или когда министр культуры два раза за интервью употребляет форму «договорА», это непростительно.

Лариса Гузеева, актриса, телеведущая

— «А где я повешала куртку?» — если я такую фразу слышу, мне уже не важно, что будет говорить и как будет выглядеть эта девушка. К сожалению, я часто такое слышу. И я это не списываю ни на то, что они приехали из другого региона, ни на что.

Аркадий Мамонтов, журналист

— Наш язык, к сожалению, беднеет. Вы посмотрите, что творится в Москве! У нас на улице Тверской отель «Мариотт», едем дальше и видим: галерея «Куракин» — написано латиницей. Или «Petrоff» — это поклонение перед Западом, замена русского алфавита, смесь французского с нижегородским на вывесках! На это следует обратить внимание московских властей. Мы в каком городе-то живем? В колониальном, что ли? Неужели к нам пришли колонисты, обучили нас грамоте? Мы, оказывается, папуасы, а нас приехали учить правилам русского языка, написания вывесок?!

Михаил Ходорковский, заключенный

— Слова, которые я использую для обозначения самых враждебных мне понятий, — «предатель», «фашист».

Фашист для меня иное понятие, чем в политологии, — мучитель, получающий удовольствие от чужих мучений или не ощущающий их, нелюдь. С кем нельзя жить на одной земле. Абсолютное зло.

Предатель — просто существо мерзкое, отвратительное, об которое можно только запачкаться.

Юрий Норштейн, режиссер

— Я, кстати, очень не люблю слово «бизнес», которое заменило слово «дело». Бизнес для меня — тучное, кровососущее слово, оно меняет даже антропологию. Это опять некий колпак, поглощающий чувства. Мне не нравится, что вместо слова «душегуб» или «убийца» у нас привито английское «киллер». — «Каков твой бизнес?» — «Я киллер!»

Вася Обломов, музыкант

— Творчество — это же внутреннее переживание. Иногда я думаю: что же за переживание должно быть, чтобы сочинить песню «Я персона вип-вип, мой сигналит джип-джип»? Человек ночью проснулся, взял карандаш и начал выводить это по листку бумаги?

Леонид Барац и Ростислав Хаит, артисты театра «Квартет И»

— Упрощения страшно раздражают. «Днюха» — чудовищное слово. Но так же раздражает и употребление сложных слов. Это проявление того, что ты настолько хорош! Ты знаешь слова «паллиатив» и «промискуитет».

И ты вместо того, чтобы употребить простое и внятное слово, употребляешь его. Иногда прямо чувствуешь, что человек назвал это слово специально для того, чтобы высветить себя как объемную, глубокую личность.

Мария Кожевникова, актриса, депутат Госдумы

— Последнее время постоянно слышу, особенно среди молодежи, слова-заимствования, смысл которых иногда просто невозможно распознать. Например: «гамать», что значит играть, «шузы», что значит обувь. Как ни странно это прозвучит, но для меня антисловом является слово «пипец». Я неоднократно просила продюсеров «Универа» его заменить. Но, к сожалению, у актера по контракту нет прав на то, чтобы вмешиваться в сценарий. И в конце концов продюсеры постарались убедить меня в том, что слово произношу не я — Мария Кожевникова, а моя героиня Алла Гришко.

Протоиерей Всеволод Чаплин

— Нет никакого всепрощения. Недавно Олег Басилашвили вслед за десятками публицистов и еще каких-то людей почему-то сказал, что христианство — это всепрощение. Нет. Бог не прощает нераскаянный грех, он его карает вечными муками, и мы это прекрасно знаем из Евангелия. Никакого всепрощения в христианстве нет.

Александр Сергеевич Пушкин, поэт

— Прекрасный наш язык под пером писателей неученых и неискусных быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого. Ошибок грамматических, противных духу его (языка. — «МН») — усечений, сокращений — тьма.

Но знаете ли? И эта беда не беда. Языку нашему надобно воли дать более (разумеется, сообразно с духом его). И мне свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность.

А люди, выдающие себя за поборников старых грамматик, должны были бы по крайней мере иметь школьные сведения о грамматиках и риториках — и иметь хоть малое понятие о свойствах русского языка.

Максим Виторган, актер

— Я бы очень хотел, чтобы после какого-то количества употреблений растворялись выражения типа «какие люди и без охраны», «как дела — пока не родила», «у тебя папа не стекольщик». Это все чудовищные банальности. Когда их кто-то произнес в первый раз, это было остроумно. Наверное. Но сейчас... Пусть они испаряются каждые 5–10 лет.

Михаил Козырев, радиопродюсер

— А еще я встретил, вернувшись с новогодних каникул, слово «креаклы». У меня перед глазами возникает какая-то смесь стегозавра и диплодока. Какой-то динозавр, который назывался в мезозойскую эру «креаклом». Омерзительное сокращение. Это тоже яркий пример антислова. Надеюсь, оно так же быстро и умрет на наших глазах.

Ирина Ясина, журналист, общественный деятель

— Я в свое время работала в Америке, в журнале. И там было много ребят — переводчиков с русского на английский и с английского на русский, соответственно. И вот они переводили на английский какие-то классические произведения. И моя соседка по офису ко мне прибегала и говорила: «Ой, как же так? У нас есть только little bird, а у вас и «птаха», и «птенец», и «птенчик». Все это бытописание, так скажем, дворянских усадеб и прочих красот XIX века у нас присутствует в диком количестве. А вот говорить о гражданском обществе проще по-английски.

Игорь Губерман, поэт

— Останется вся неформальная лексика, никуда она не денется. И грузчик, уронив на ногу ящик, не будет восклицать: «Боже мой!» Можно с тем же успехом запретить слова «извините», «здравствуйте» — все что угодно можно запретить, они никуда не денутся все равно. Бодуэн де Куртенэ говорил, кстати, что слово «жопа» — не менее красивое, чем «генерал». Все зависит от употребления.

Марат Гельман, галерист

— Ключевым я считаю слово, которое за год исчезло из нашего лексикона, — это слово «модернизация». Мы все-таки четыре года надеялись на то, что власть понимает: ситуация, в которой мы живем, требует модернизации. Можно было подшучивать над тем, как эта модернизация осуществлялась, но все понимали, что она должна быть. А сейчас это слово вообще исчезло из лексикона власти, журналистов, из наших обсуждений. Для меня это изъятие — самое страшное, что происходит. Это что значит: мы считаем, что у нас все нормально, нам не нужна модернизация?