Сердюков оставил нам армию проблем

Важность армии определяется не только военными угрозами. Да, сегодня на нас никто не собирается нападать — но никто и не поручится даже за ближайшее десятилетие. А главное — то, что армия является инструментом влияния, показателем конкурентоспособности страны. В информационном мире часто не надо применять силу — достаточно обозначить возможность ее применения. Но для этого она должна быть. Так, человек в костюме, при галстуке автоматически вызывает сдержанность у российской полиции: у него могут быть знакомства и в конце концов просто адвокат. Армия — тот самый элемент имиджа.

У российской армии много проблем. И наиболее острые (вроде коррупции, дедовщины, засилья кавказских землячеств), заставляющие воспринимать ее порой не как защитника, лишь маскируют главную: неопределенность основной задачи вооруженных сил.

Нет, все бумаги — доктрины, концепции, стратегии — оформлены. Но и военные, и «оборонка» не имеют внятного ответа на вопрос: а кто, собственно, является наиболее вероятным противником, от кого в случае чего придется защищать Родину? Ответ на него определяет не только размещение войск, но и лицо армии, характер ее вооружения и организации.

Традиционный противник — НАТО — может использовать против нас 24 дивизии и 245 бригад в составе 13 тыс. танков, 25 тыс. единиц бронетехники и нескольких тысяч самолетов. Для сравнения: в рамках сердюковской реформы предусмотрено к 2015 году сократить количество танков с 22,8 тыс. до 2,0 тыс., флот — с 300 до 72 надводных кораблей, личный состав ВВС — с 88 до 35 тыс. чел. Количество самолетов уже сократилось с 5,1 тыс. в 2002 году до чуть более 3 тыс. Большинство из них устарело и изношено, а подготовка летчиков порой недостаточна даже для соблюдения требований безопасности.

А ведь боеспособность дивизий НАТО и до разрушительной реформы втрое превышала боеспособность российской, оснащенной техникой 80-х годов. В армии США на 1 боевую бригаду приходится 3 бригады боевого и материального обеспечения, в российской — 0,88, что делает бригаду неспособной к ведению сколь-нибудь длительных боевых действий.

Эффективность войск НАТО доказана многократно — от Югославии до Ливии и Ирака. При взятии Багдада в 2003 году войска США в силу выучки, обеспечения и управления продемонстрировали успешную реализацию того самого сценария, по которому на Новый, 1995 год российская армия пыталась взять Грозный.

С другой (в том числе и географически) стороны, китайская армия мирного времени достигает 2,3 млн чел. и стремительно модернизируется. Российская группировка на Дальнем Востоке уступает соответствующей китайской на порядок даже количественно — против 3 тыс. китайских танков там стоит 300 наших.

Другой важный вопрос: а какую территорию предстоит защищать российской армии? Кто наши реальные, не «бумажные» союзники? Понятно, что оборона в границах, включающих Белоруссию и Казахстан, — это одно, а в границах нынешней РФ — иное.

Не менее важен вопрос о характере боевых действий. Так, для США приоритетом является ведение локальных войн — похоже, с опорой на наемников и террористов (как в Сирии), а также на недовольство населения (по сценарию «арабской весны»). В то же время американская военная концепция предусматривает до 80 тысяч ударов крылатыми ракетами по административным и военным центрам с интенсивностью около 1 тыс. ракет в день. А ядерная доктрина — перенацеливание сокращаемого количества боеголовок с густонаселенных пунктов России на стратегические экономические объекты.

Что может противопоставить этому наша армия?

Плачевно, увы, состояние даже гордости страны — Ракетных войск стратегического назначения. По данным Госдепа США, на 1 марта 2013 года Россия более чем на 10% отстает от США по количеству развернутых боеголовок (1480 тыс. против 1654), а главное — в полтора раза по количеству развернутых носителей (492 против 792). Ядерное оружие Франции и Англии не учитывается, хотя тоже противостоит России в рамках НАТО.

И ситуация будет ухудшаться, так как в ближайшие годы начнут выбывать из строя ракеты типа «Воевода» с разделяющимися головными частями. Производство моноблочных «Тополей-М1» на замену им не успевает за выбытием, так как вместо одной выбывающей «Воеводы» требуется несколько «Тополей».

На грани выбытия по возрасту стоят старые атомные подлодки, а сменяющие их «Бореи» строятся без ракет «Булава», так и не прошедших госиспытаний. Американские же новые атомные подлодки несут ракет больше «Бореев». И это притом что более чем 70 атомным подлодкам США противостоят, по экспертным оценкам, на Северном флоте — 18 атомных ракетных (из более чем 40 в 1991 году) и 7 атомных торпедных, а на Тихоокеанском — 5 (из 46 при советской власти). У американцев 11 авианосцев, у России — 1 авианесущий крейсер.

У нас нет не то что противовеса американской ПРО — не восстановлена полностью даже система раннего предупреждения о ракетном нападении. С учетом этого ядерного паритета между США и Россией больше нет, и разрыв продолжает нарастать. А после 2020 года он станет уже не количественным, а качественным. Специалисты отмечают: как только ПРО США сможет гарантированно перехватывать одиночные пуски (которыми Россия может ответить на превентивный удар), угроза нападения на нашу страну перестанет быть виртуальной.

Это ставит итоговый вопрос: к каким военным действиям и в каких масштабах надо быть готовым? Армия США, согласно доктрине, должна обеспечивать одновременно стратегическое ядерное сдерживание и ведение двух локальных войн. Российская армия таких требований не имеет, пребывая в состоянии неопределенности. Соответственно, непонятно, и какие ресурсы требуются армии. Понятно, что нам больше не нужны танки для взятия Парижа и понтоны для форсирования Ла-Манша, и их больше нет, — но в отсутствие внятной военной доктрины многие избыточные ресурсы продолжают храниться (или якобы храниться) и поглощать деньги. В то же время, сокращая издержки, Вооруженные силы при Сердюкове избавились от, возможно, необходимых ресурсов — например части высших учебных заведений.

Видимая всему миру слабость менее чем 2% населения Земли, контролирующих около 20% ее ресурсов, создает постоянную стратегическую угрозу. Показателен и исторический фактор: непосредственной причиной революций в России всегда была неготовность к войнам. Очевидно, что при всем миролюбии, источаемом даже самыми отъявленными агрессорами, армия должна быть готова успешно и одновременно выполнять четыре основные функции.

Прежде всего стратегическое сдерживание США и НАТО. Вышеописанное состояние РВСН и совершенствование высокоточного оружия делает эту задачу нетривиальной.

Вторая функция — сдерживание стремления к территориальной экспансии, которое может возникнуть в Китае. Оно отсутствует сегодня, но в силу внутренних, собственно китайских причин может проявиться в ближайшие 10 лет. Разрыв в демографических потенциалах и невозможность прикрытия границы обычными средствами делает единственным способом такого сдерживания ядерное оружие.

Третья функция — готовность к быстрому разрешению одного конфликта среднего масштаба на территории страны. Трудно избавиться от ощущения, что, например, попытка приведения финансового обеспечения северокавказских республик к общероссийскому уровню может вызвать третью чеченскую, а то и третью кавказскую войну.

Наконец, четвертая функция армии — ведение одного локального конфликта, связанного с отражением ограниченной по масштабам агрессии (вроде нападения Грузии в 2008 году) либо с необходимостью защиты жизни и имущества российских граждан. Это может быть уничтожение сомалийских или иных пиратов или отражение масштабного нападения террористов.

Между тем сердюковщина, насколько можно судить, подорвала российское военное управление на высших уровнях. Насколько мне известно, Главное оперативное управление Генштаба было сокращено почти вдвое (с 584 до 297 человек); схожее положение и в других управлениях. Подготовить квалифицированного сотрудника Генштаба в силу масштабного уничтожения высшего военного образования нельзя не только сейчас, но и в ближайшие 10 лет.

То, что военные лишены реальной возможности ответить на вопросы, поставленные в данной статье, возлагает обязанность помочь им на общество, в ходе открытой дискуссии — чем, собственно, и вызвано ее появление.