Конец эпохи

Конец эпохи

«Мир меняется. Это чувствуется в воздухе. Это чувствуется в воде. Это чувствуется на земле», — звучащая в самом начале «Властелина колец» фраза задает тон всему фильму, окрашивает его в определенные эмоциональные цвета: мир меняется, и он изменится независимо от того, какая из сторон противостояния, какой субъект победит, — мир уже никогда не будет прежним. Эта фраза как нельзя лучше характеризует нынешнюю ситуацию в мире и в РФ — как самой по себе, так и в качестве части мировой системы. Заканчивается эпоха, которая стартовала в 1970-е и переломом которой стал рубеж 1980—1990-х годов, а центральным событием — крушение системного антикапитализма (советского коммунизма) и распад СССР, событие, отворившее «кладезь бездны» глобализации. Сегодня эта эпоха окончательно изживает себя: система неолиберального капитализма, слабым элементом которой является РФ,  рушится, а, как известно, первыми вылетают именно слабые звенья.
Может ли это слабое звено выскочить из геоисторической ловушки, есть ли для этого план игры, средства и, самое главное, тот субъект, который раззудит плечо? Прежде чем рассуждать на эту тему, надо хотя бы вкратце несколькими мазками, с неизбежным упрощением обрисовать мировую ситуацию и корни того положения, в котором оказалась РФ на рубеже двух веков и тысячелетий.
Глобальный неолиберальный капитализм исчерпал возможности своего развития. В этом плане водораздельная эпоха 1970—2000-х годов была в такой же степени мощной вспышкой в развитии капитализма, его буйством, в какой его агонией или как минимум пред­агональной стадией. Ситуация напоминает самцов некоторых видов паука, которые испытывают оргазм и безумно буйствуют в нем только после того, как паучиха откусывает им голову; в известном смысле неолиберальный капитализм — это ацефальный капитализм, капитализм с откушенной головой. Ну а его периферийные версии еще безголовее, достаточно посмотреть на РФ, особенно в 1990-е годы.
Впрочем, у РФ есть собственное измерение исчерпанности эпохи, лишь опосредованно связанное с мировым и кореняще­еся в глубинной логике русского прошлого, в его «исторических часах», пробивающих 24-й час эпохи тогда, когда проедается ее вещественное наследие, историческая субстанция. По сути, уже сегодня почти проедено советское наследие, прежде всего материально-техническое, инфраструктурное; процессы социальной дезорганизации господствуют над таковыми социальной организации; криминализация становится формой социальной организации жизни низов, коррупция — верхов, между верхами и низами болтается полудохлый средний слой — бессмысленный и бесперспективный.
Перестроечная пятилетка и послеперестроечное двадцатилетие подвели РФ к черте, за которой лишь две альтернативы: либо усиление государства, декриминализация общества (она же — денеолиберализация во всех смыслах), изменение положения в мировом разделении труда в качестве сырьевого придатка Запада, либо распад страны, оформление колониально-оккупационного криминально-полицейского строя и окончательное сползание в «четвертый мир». Эта российская альтернатива отчасти кореллирует с той, что стоит перед Западом: либо усиление государства перед лицом финансовой, социально-экономической, расово-политической и геоклиматической катастроф, демонтаж капитализма и создание новой системы, либо крушение государства и общества в условиях катастрофы и наступление новых (четвертых) темных веков (предыдущие — XIII—IX вв. до н.э.; V—VIII вв. н.э.; сер. XIV — сер. XVII вв. н.э.) с неясными перспективами для цивилизации, белой расы, а возможно, и Homo sapiens.
Иными словами, мировые и российские альтернативы во многом совпадают. В условиях этого волнового резонанса персонификаторы противостоящих друг другу в РФ и в мире вариантов могут, по крайней мере на определенном, скорее всего, коротком историческом отрезке, выступать союзниками (причем далеко не всегда в конечном счете для блага России и русских, здесь другие расчеты, а потому надо держать ухо востро) — у власти в РФ может появиться внешний (западный) союзник в деле укрепления государственности, как на государственном, так и на наднациональном уровне. Еще десяток лет назад это было невозможно — заинтересованных в сильной РФ на тот момент не было или же они сидели тихо; интерес представляли ослабление и распад и поддерживались силы распада. А вот сегодня мировая ситуация изменилась, и силам, персонифицировавшим и осуществлявшим распад, скорее всего, придется либо уйти с арены, либо уйти в тень, надев иные маски. Борьба мировых элит, их кланов, «номенклатур» проецируется на эрэфскую реальность.
Впрочем, у усиления РФ и тем более изменения ее положения в мировом разделении труда, а следовательно, в сохранении слабости, в «развитии слаборазвитости» количественно противников больше, чем союзников, — выше речь шла о мировой тенденции, набирающей силу, но победа ее отнюдь не гарантирована. Слишком многое и многие против нее и против нормализации ситуации в РФ, превращения РФ в новую историческую Россию. Что же представляют собой эти «многое и многие»? Ответ прост: значительная часть господствующего слоя мировой капиталистической системы — корпорато­кратия (К).

Хищники и чужие

К — хищная и активная фракция мирового капиталистического класса, оформившаяся после Второй мировой войны и заявившая о себе в 1950-е годы свержением правительств Мосаддыка в Иране (1953), Хакобо Арбенса-Гусмана в Гватемале (1953), созданием Бильдербергского клуба (1954) и попыткой переворота в Венгрии (1956). Если государственно-монополистическая буржуазия могла худо-бедно сосуществовать с зоной антисистемного капитализма, то для К это было неприемлемо, и уже в 1948—1949 годах ее интеллектуально-военно-разведывательный авангард при­нял программу «Лиотэ» — бессрочной борьбы с коммунизмом; первый срок ориентировочно устанавливался в 50 лет, в него и уложились.
На К, на этот перспективный слой в начале 1950-х годов сделали ставки Хозяева Мировой Игры, объединенные в клубы, ложи и иные структуры. В свою очередь, К активнейшим образом стала влиять на все эти организации, не только встраиваясь в их логику развития, но и встраивая их в свою логику — логику развития новейшей формы капитализма, создавая уже свои клубы и «ложи» на базе старых — Римский клуб, Трехсторонняя комиссия. Именно К «сломала» СССР.
Пять десятилетий ушли у К на борьбу с СССР не только из-за силы СССР, но и потому, что К вела социальную войну на два фронта: внутри Запада она боролась за пальму первенства с ­гээмковской буржуазией и пока не одержала верх (в США — в результате ползучего переворота ­1963—1974 годов, то есть от убийства Кеннеди до импичмента Никсона оба президента выражали интересы США как в большей степени ГМК-системы, чем кластера ТНК), не могла полностью развернуться против СССР, работала по принципу «душить в объятьях». Разумеется, социосистемно это была не борьба на смерть — верхушки, как всегда, договорились, достигли компромисса; физическая смерть пришла к тем, кто не шел на компромисс (например, клан Кеннеди). Да и общая ситуация на Западе и в мире подталкивала старых и новых хищников договориться.
После окончательной компромиссной победы, прихода к власти в англосаксонском ядре капсистемы прямых ставленников К — Тэтчер и Рейгана, она пошла в «последний и решительный бой» против СССР, тем более решительный, что экономическое положение Запада на рубеже 1970—1980-х годов было аховым, он балансировал на краю пропасти. Этот бой — так называемая Вторая холодная война 1981—1985 годов, которая плавно перешла в «теплый» демонтаж СССР — горбачевщину, превратившую структурный кризис СССР в системно-летальный. Дело, однако, не обстоит так, что СССР разрушили просто некие внешние силы. Непонятая до сих пор природа плохо исследованного слоя К заключается в том, что в отличие от связанной с государством монополистической буржуазии, К не знает границ. Причем, самое главное, это касается границ не только внутрикапиталистических, но мира в целом, включая мировую социалистическую систему. И если в довоенный период и в 1950-е годы проникновение Запада в СССР шло главным образом по линии традиционной закулисы, то с 1960-х годов к нему добавилось проникновение в соответствии с логикой политэкономии нового слоя и новой структуры капмира.
К — глобальный слой по определению, ее глобализация предшествовала собственно глобализации (как глобализация клубов и лож конца XIX — первой половины ХХ в. предшествовала оформлению К), стартовавшей в 1980-е годы после победы этого слоя. Будучи транснациональной, а в перспективе — глобальной, К в своей экспансии легко пересекала государственные границы. Реагируя на кризис Запада (и прежде всего США) на рубеже 1960—1970-х годов она начала интеграцию в себя части советской номенклатуры, которая с рубежа 1950—1960-х годов начала искать свой путь к интеграции в мировой рынок.
На рубеже 1960—1970-х годов К начинает формировать свои сегменты «по ту сторону» «железного занавеса», который на самом деле никогда не был железным (миф, запущенный на Западе и подхваченный шестидесятни­ками и диссидой), начинает вполне по-сталински бить противника на его собственной территории, используя процесс разложения самой номенклатуры и наиболее тесно связанных с ней секто­ров советского общества. Уже в 1970-е годы К, членство в ней (главным образом, косвенное, но все чаще — прямое, хотя и тайное), стала формой существования части господствующих групп советского общества. Части небольшой, но весьма влиятельной и активной — определенные сегменты номенклатуры и КГБ, связанные с явной и тайной зонами мирового рынка (торговля сырьем, драгметаллами, оружием), а также с тайными операциями (золотовалютные операции, контроль над наркопотоком и т.п.), — и занимающей важные позиции, что в централизованной системе играет решающую роль.
Именно с 1970-х годов начинается формирование того кластера (часть номенклатуры, КГБ, научного «истеблишмента», «теневиков», «воров в законе»), в интересах которого было разрушение СССР, экспроприация общей властно-экономической системы («коммунизма») в групповых/частных целях. Так в советском теле появились чужие, часть глобальной слизи, прораставшей сквозь мировую систему. Планировалось и делалось это советско-западным кластером совместно с определенными игроками на Западе. Помимо прочего, в течение 1970-х годов они совместно подбирали и готовили кадры для того, что стало «перестройкой», в том числе и в Венском институте системных прикладных исследований. Делалось это все под взмахи дирижерской палочки Хозяев Мировой Игры.
Особенно ускорился этот процесс в результате и после рукотворного, запланированного в начале 1970-х годов нефтяного кризиса 1973 года, чудесным образом обогатившего не столько шейхов, сколько Запад, и сделавшего ненужными в глазах советской верхушки какие-либо реформы и наступательные действия против Запада именно тогда, когда Запад, прежде всего США, испытывали серьезнейшие трудности и объективно СССР мог их «уронить», полоснув лезвием геоисторической бритвы, и совершить рывок в будущее, в Полдень XXII века. Вместо этого тупая советская верхушка проедала нефтедоллары и будущее страны, готовясь к «пикнику на обочине» исторического процесса, а К готовила свою неолиберальную перестройку и собирала силы для «окончательного решения» советского вопроса с помощью советского же сегмента К.
Будучи «пятой колонной» внутри СССР в мировом масштабе этот кластер в то же время функционировал в качестве элемента К. Именно этот слой руками своей агентуры как коллективного экономического (системного) убийцы разрушил СССР одновременно изнутри и извне, превратив часть антикапиталистической системы в зону интересов капиталистической К, уже к середине 1980-х годов став для нее скрытым внутренним контуром внешнего управления. Собственно, горбачевщина и есть этот контур, ельцинщина лишь окончательно институциализировала и оформила его, в результате чего российская К заняла отведенное ей место в глобальной корпоратократической иерархии — несовпадение явного и скрытого, внутреннего и внешнего, государственного и глобального контуров.

Пессимизм ситуации и оптимизм законов эволюции

Нормализация страны, превращение РФ в новую историческую Россию требует изменения ее положения в мировой системе. Попытка сделать это затрагивает интересы огромного геоисторического кластера — глобальной К и ее местной агентуры, Матрицы и ее местных «агентов смитов». Можно ли теоретически победить такого монстра, Горыныча о трех головах (военно-промышленно-интеллектуальный комплекс)? Победить в мире, в котором РФ далека от субъектности, а в самой ней хватает нечисти, играющей за мировых Хозяев Игры, вынесенных далеко за пределы РФ — не достать — и владеющих финансовыми, информационными и материальными «гиперболоидами» и прочими «кольцами всевластия». Это с одной стороны. С другой — РФ в нынешнем ее состоянии, представляющая не столько систему, сколько объединение, если пользоваться кибернетическими терминами.
Так можно ли справиться с таким гигантом, порвать его сеть или встроить в нее разрушительный для нее вирус? Можно. Кто это может сделать? Гигант сопоставимых размеров? Нет. История эволюции дает отрицательный ответ на этот вопрос.
В Большой Эволюционной Игре, как правило, побеждают «малыши», за которыми преимущество в интеллекте (информация) и организации (энергия). Динозавров «сделали» мелкие млекопитающие, чье преимущество заключалось в обладании лимбическим мозгом, теплой кровью и коротким сном — мощнейшим информационно-энергетическим оружием. Homo sapiens переиграл Parantrop robustus («синеволосые люди» Рони-старшего) за счет социальной организации (то есть «коллективного интеллекта»). Мелкие христианские общины подточили Римскую империю, а затем протестанты сыграли в аналогичную «игру» с гигантской католической машиной. Разумеется, «малыши» побеждают, как правило, в условиях кризиса — и чем он крупнее и тотальнее, тем больше шансов у «давидов» против «голиафов». Тем более что, поскольку кризисные ситуации суть системные переходы, точки бифуркации, в них важна не сила (воздействие), мощь и масса, а направление, для движения в котором достаточно небольшого, но выверенного толчка, осуществляемого невеликим по мощи, но обладающим интеллектуальным и целевым преимуществом субъектом, знающим, куда двигаться. В точке бифуркации, когда «и даже тоненькую нить не в состояньи разрубить стальной клинок», небольшая группа людей, точно знающая адрес «кощеевой смерти» и безошибочно определяющая направление толчка-удара, уравнивается с гигантской машиной. Здесь не нужен рычаг — достаточно изменить направление удара, причем нередко  чужого: «Ступай, отравленная сталь, по назначенью» (Шекспир).
В сухом остатке: побеждают не числом и массой, а умением и информационно-энергетическим потенциалом, используя состояние точки бифуркации и силу противника против него же («принцип дзюдо») и «съедая» его пространство с его же помощью («принцип го»). Впрочем, это уже конкретика и практика. Именно таким умением должен обладать субъект стратегического действия (CCД), то есть в нашем случае такой субъект, который способен ставить и решать задачи системного и исторического масштаба в интересах русского народа и других коренных народов России, опираясь на традиционные ценности нашей цивилизации, придавая им динамичный, наступательный характер и используя для этой цели и в своих интересах информационно-энергетический (организационный) потенциал, накопленный другими ССД, включая враждебные России и русским, в ходе истории.
Цель (смысл, императив) любого социального организма — развитие в соответствии со своей природой, своими ценностями на основе собственного целеполагания. Речь идет об увеличении информационно-энергетического потенциала организма и роста его независимости от внешней среды. Перенося эти параметры на нынешнюю ситуацию в РФ, можно сказать, что целью ССД является сохранение России и русскости как единства населения (с его ценностями, исторической традицией/памятью, культурой, оргтипами) и его территории; сильная, мощная, процветающая Россия, державо-(системо-)образующим элементом которой выступает русская нация, живущая осмысленно, в соответствии со своими ценностями (главная из которых — социальная справедливость), в достатке и безопасности. Только наличие русского национального стержня гарантирует нормальную национальную жизнь другим коренным народам России; без этого стержня они становятся легкой добычей внешнего хищника — впрочем, как и русские без сильной организации имперского масштаба и качества.

О пользе и вреде национализма

На бумаге все или почти все кажется правильным и выполнимым. В реальности — иное. Мир не таков, каким нам хотелось бы его видеть. За каждой задачей скрывается на самом деле несколько задач, каждая из которых упрятана в другую, но вырастает до гигантских размеров, как только добираешься до нее. Причем решение этой задачи гарантирует лишь одно — возможность решать следующую.

А вот неудача означает очень неприятную вещь — конец игры. Итак, проблемы.
Начать с того, что русские до сих пор не являются нацией в строгом смысле этого слова. Или являются не полностью: процесс формирования русской нации не завершен, более того, он деформирован. Нация в строгом смысле слова есть такая форма социо-этнической организации, базовой единицей («кирпичиком») которой является индивид: нация не может состоять из племен, кланов, каст, полисов, общин — эти коллективные формы, охватывая индивида, не позволяют сформироваться нации. Не случайно нации начинают возникать в Западной Европе в XVII—XIX веках по мере разложения «первичных коллективностей». В Российской империи, где община просуществовала до начала ХХ века, условий для появления целостной русской нации не было; к тому же фокус групповой идентичности носил не этнический, а религиозный (православие) или монархический (самодержавие) характер. В таких условиях естественное состояние основной массы населения — народ(ность), тогда как небольшая часть — дворянство — превращается в квазинацию. Отмечу, что православие и монархический строй не способствуют, по крайней мере в русских условиях, развитию нации. Поэтому нынешние призывы к возрождению православия и восстановлению монархии в России бессмысленны. И дело не только в том, что обе эти формы, особенно монархия, изжили себя еще в начале ХХ века. Дело и в другом — они не способствуют, если не блокируют развитие нации. Показательно: те, кто ратует за православизацию и монархизацию России, чаще всего помалкивают по вопросу о развитии русской нации и смотрят не в будущее, а в прошлое, обрекая себя тем самым на поражение.
В СССР русская нация тоже не сложилась: во-первых, формировалась общность нового типа — советский народ; во-вторых, русско-национальное, за исключением периода конца 1930-х — начала 1950-х годов, мягко говоря, не поощрялось — по контрасту с курсом на развитие «национального сознания» во всех республиках, кроме РСФСР.
Таким образом, на данный момент русская нация как таковая до конца не сформировалась. Более того, за период с 1980-х годов в значительной степени произошел — отчасти стихийно, но в еще большей степени целенаправленно — демонтаж и народа, прежде всего советского; впрочем, психоинформационные удары наносились по советским и русским архетипам сознания одновременно. В связи с этим возникает задача, теснейшим образом связанная с созданием сильной, процветающей и независимой России и предваряющая ее. Речь идет о воссоздании жизнеспособной, полноценной русской нации и соответствующих ей форм властной, социальной, экономической и духовной организации вкупе с обеспечением ее психоисторической (смыслы и ценности), геополитической (хозяйство) безопасности в условиях надвигающегося мирового системного кризиса, который, если не случится тотальной катастрофы, может продлиться ­100—150 лет (то есть охватит XXI, а возможно, и XXII век).
Однако на пути достижения поставленной цели имеются серьезнейшие препятствия. Во-первых, это как нынешняя внутренняя среда, причем речь идет о состоянии не только власти, но и населения в целом, так и внешняя среда, враждебно настроенная к России и русским. Во-вторых, количественный аспект: невозможно создать нацию сразу из 130 млн человек — сначала должно быть создано ядро («модальный тип личности» — 7—8% населения), что отчасти затрудняет и осложняет, а отчасти облегчает и упрощает решение задачи. В-третьих, возникает вопрос о том, кто будет создателем нации. Им-то как раз и может быть только принципиально новый, отвечающий современным русским и мировым условиям ССД, который, комбинируя сетевые, институционально-иерархические и территориальные принципы организации, способен решать стратегические задачи геополитического, системно-геоисторического и цивилизационного характера. На данный момент такой субъект в РФ не просматривается. О том, как он может появиться, мы поговорим позже. Здесь и сейчас скажем о тех задачах, которые объективно стоят перед ССД, и о тех железных требованиях исторического процесса, которым он должен соответствовать, чтобы состояться, чтобы вступить в Игру, в которой можно победить. Соответствие этим задачам и требованиям и формирует ССД, определяет, оконтуривает его.

Нация и империя

Одну задачу мы зафиксировали: окончательное оформление русской нации, без этого трудно представить себе новую историческую Россию. Нации, как показывает история, создаются посредством национализма, главные орудия которого — школа и армия (именно эти институты целенаправленно разрушались в РФ).
Вопрос, однако, в том, какой национализм и что его уравновешивает, поскольку у национализма есть свои плюсы и свои минусы. Плюсы очевидны: история западных стран, где национализм трактуется весьма положительно (достаточно посмотреть английские, немецкие, французские, испанские словари), показывает, что национализм — мощнейшее орудие внутренней интеграции и внешних побед. Национальная разобщенность и слабое чувство коллективной идентичности — две серьезнейшие наши проблемы как в исторической, так и в повседневной жизни, из-за этого русские часто проигрывают внешне намного более слабым, но обладающим национальной сплоченностью этнорелигиозным, а то и этномафиозным группам, которые мощное чувство именно национальной идентичности, растворяющей все остальное, даже религию, превращает, по сути, в особые корпорации.
Однако, как говорят наши заклятые друзья англосаксы, every acquisition is a loss, and every loss is an acquisition (каждое приобретение есть потеря и каждая потеря — приобретение). Завершенный национализм часто приводит к окостенению, приближая финал развития того или иного народа. Нация завершается — оканчивает свое развитие, останавливается. Не это ли произошло с главными националистами Европы — французами, немцами и поляками? А вот у британцев нашлось нечто существенно ограничивающее национализм, компенсирующее его узкие места, выводящее за его рамки при сохранении национальной идентичности как высшей ценности (Right or wrong, my country — «Права она или нет, но это моя страна»; этот принцип — залог побед англосаксов). Это нечто — имперскость, одно из лучших средств против жесткости и крайностей национализма, не позволяющее ему превратиться в этноцентризм. Разумеется, «ненационализм» англосаксов не стоит преувеличивать, и тем не менее разница в этом плане между ними, с одной стороны, и французами, поляками и немцами — с другой, очевидна. Эта разница — в отличии имперского национализма от узкоэтнического.
Существует определенная корреляция между незавершенностью русских как нации, с одной стороны, и имперскостью дореволюционной России и квазиимперскостью (протоглобальностью) СССР. И самодержавие, и советский строй тормозили и даже деформировали развитие русской нации. Однако они же не позволяли русским закостенеть в узконациональном восприятии реальности, делали их открытыми миру; правда, часто слишком открытыми. Другое дело, что последние три сотни лет русские, неся основное бремя имперскости, непропорционально их доле в населении страны, были представлены во многих решающих сферах общества.
Действительно, русские тащили на себе основное бремя и Российской империи, и СССР, как правило, не получая за это достойного вознаграждения («победитель не получает ничего»); в верхушке был непропорционально высокий процент нерусских. Однако трагическая ирония истории заключается в том, что вне и без империи русские вообще лишаются исторических шансов. В отличие от Запада, где империя — политическая форма и не более того, в России империя есть социальная форма, и ее крушение приводит к разрыву социальной ткани и катастрофе прежде всего для русских. В связи с этим любые попытки квалифицировать имперскость как бремя, которое необходимо сбросить, создав узконациональное русское государство, следует рассматривать либо как глупость, либо как сознательное участие в одной из западных (англосаксонских, ватиканских и иных) схем, общий знаменатель которых — «ударим русским национализмом по России».
С учетом всего этого ССД должен строить новую историческую Россию как импероподобное образование, границы которого могут существенно отличаться как от царской России, так и от СССР. Кроме того, у новой исторической России должно быть не только физическое измерение, но и метафизическое — виртуальное. Речь идет о сетевом русском мире как реализации русского проекта глобализации — единство материального и виртуального. Сетевые формы, великолепно дополняя территориальные, способны развиваться и сами по себе (см. две «академии» из знаменитого пятикнижия А. Азимова). Как знать, возможно Четвертый Рим как диалектическое единство сетевого глобального русского мира и новой исторической России как макрорегиональной территории начнет строиться в виртуальной сфере, прорастая из нее как из будущего в материальное настоящее.
По форме новая историческая Россия может быть разной: имперская федерация, империя-паутина, комбинация неоорденских, неоимперских и корпоративных структур — все это уже историческая конкретика реального властного строительства, реализующегося в виде социальной (классовой, психоисторической, международной и т.п.) борьбы.
Русские, безусловно, должны превратиться в нацию, но нацию — ядро не столько национального государства (нации-государства), сколько ядро импероподобного образования. Ядровость, разумеется, должна иметь достойное вознаграждение — этносоциальное, геоисторическое, материальное; прежде всего это пропорциональная доле русских в населении представленность в решающих сферах общества (управление, экономика, финансы, духовная сфера и др.). Только так можно исправить ошибки прошлого, связанные с «бременем русского человека».
При соблюдении принципа пропорциональности имперскость не будет угнетать нацию, не позволит здоровому национализму превратиться в этнизм, удержит от крайностей. Собственно, интернационализм есть не что иное, как диалог-союз национализмов, противостоящий как космополитизму, выдающего себя за универсализм, так и различным формам этно-религиозного партикуляризма.
Наконец, имперскость может на наднациональном уровне эффективно ограничивать избыточный русский провинциальный универсализм — избыточную «всечеловечность» русских, нередко забывающих о своих интересах и жертвующих собой в пользу «человечества», которое представляет собой не что иное, как идеологический конструкт мировых Хозяев Игры, рассчитанный на простаков и действующий как психоисторическое оружие. Впрочем, конструкт этот можно и нужно обратить и против самих конструкторов, наполнив новым содержанием, но это отдельный вопрос.

Империя и свобода: «продлись, продлись очарованье»

Имперскость, однако, решая одни проблемы, создает другие. Главная из них, представляется, следующая: империи творят только свободные люди, субъекты стратегического действия. Однако, будучи созданными, империи начинают подавлять свободу и свободных (сочетание свободы и империи длится весьма недолго). Что может уравновесить, ограничить имперскость в этом плане? Определенный социально-экономический строй, доминирующая система распределения факторов производства. На что в историческом опыте может в этом плане опереться новая Россия? Здесь мы сталкиваемся с интереснейшим аспектом русской истории.
У нас не было ни феодализма, ни капитализма в строгом смысле слова, а то, что напоминало эти последние, как правило, представляло собой внешние, заимствованные формы. Последние, во-первых, из-за низкого уровня совокупного общественного, а следовательно, и прибавочного продукта требовала отчуждения у населения не только прибавочного, но часто и  необходимого продукта; результат — западнизация верхов = регресс системы в целом; классика «жанра» — пореформенная Россия и постсоветская РФ. Во-вторых, эти формы так и не смогли пустить прочные корни в русской реальности, прорасти в нее. Недаром в учебниках по поводу как феодализма, так и капитализма в России писалось: «развивался в большей степени вширь, чем вглубь». Иными словами, и тот и другой наслаивались на нечто. Это нечто было, по сути, поздневарварской/раннеклассовой основой, которая в хозяйственном, а в значительной части и социальном плане сохранилась до конца XIX в., отторгая как дворянско-петербургский, так и буржуазный строй и в то же время разлагаясь под их воздействием, и — внимание! — разлагая их. В этом плане советский коммунизм, Красный проект с его отрицанием частной собственности, классовости (то есть «питерской системы» в ее самодержавно-дворянском, а затем квазибуржуазном, по сути, антинародном варианте) негативно-диалектически стал современным (modern) выражением поздневарварской/раннеклассовой сути русской жизни в том виде, в котором она существовала в течение последнего тысячелетия. Эта классовая неоформленность, кстати, соответствует национальной не­оформленности — и наоборот.
Коммунизм, советский строй как антикапитализм был негативным по принципу конструкции строем, двойным отрицанием — самодержавия и капитализма. Социальный строй новой России должен создаваться по позитивному принципу: не антикапитализм (над ним уже и так работают Хозяева Мировой Игры, сбрасывая капитализм в качестве социальных отходов в Россию, Китай, Индию и другие страны) и даже не некапитализм («-анти» и «-не» надо отбросить), а некое положительное начало, возникающее на стыке русской традиции и мировой истории. Туманно? Да. Но развеять туман может только историческая практика, реализующаяся в виде социальной борьбы. Конкретный результат последней и определяет форму будущего общественно-политического устройства. Из кризиса «длинного XVI века» (1453—1648) Запад вышел тремя путями — французским, немецким и английским, каждый из которых определялся борьбой крестьян и сеньоров (победа, поражение, ничья) при участии короны. Конкретная форма будущего устройства России и других стран мира, да и мира в целом, будет решаться в социальных битвах XXI века.
В самом общем плане в России с ее невысоким уровнем создаваемого совокупного общественного продукта нужно общество с минимально выраженными классовыми различиями («нация-корпорация»), характеризующееся приматом общественной (государственно-корпоративной) собственности, слабо выраженной поляризацией (децильный коэффициент не более 5:1). Такой социально-экономический строй способен ограничить наступление империи на свободу индивидов, которые, кстати, могут противопоставить империи такую форму социальной организации, как корпорацию, разумеется, не в капиталистическом смысле слова.
Конечно же, «гладко было на бумаге», но это судьба всех проектов и идеалов. Совет один — киплинговский: «Умей мечтать, не став рабом мечтанья, и мыслить, мысли не обожествив». К тому же, перефразируя Ленина, писавшего о том, что не надо становиться идиотами демократии, замечу: не надо становиться идиотами имперскости, а также свободы и равенства, не говоря уже о братстве, которыми столь умело пользуются различные «братья», «дети» и прочие «родственники».

Внешний мир: диалектика дьяволектики

Отдельно среди условий деятельности русского ССД (русского — не значит, что там только русские; там может быть представлен человек любой национальности, исходящий из того, что только русские могут удержать свою естественно-историческую территорию, защитить ее от любого хищника и стать державообразующим народом на благо всех коренных народов России, или, перефразируя евразийцев, русосферы) стоит вопрос о создании благоприятной внешней среды. Кто может быть союзником ССД на мировой арене? Ответ на этот вопрос всегда был труден для России, вдвойне — для РФ, многократно — в условиях мирового кризиса, когда идет острейшая борьба всех против всех за место под солнцем послекапиталистического мира, даже если это солнце будет темным, как в некоторых версиях игры Dungeons and dragons — «Солнце лучше, чем ничто».
В самом общем плане союзником русского ССД могут быть государства, народы и группы, над которыми вот-вот должны сомкнуться волны «прогресса», запланированного Хозяевами Игры, демонтирующими капитализм в своих интересах; группы, заинтересованные в относительно эгалитарном посткапитализме, в сохранении гуманитарных и демократических достижений буржуазного общества, в продолжении существования прежде всего европейской цивилизации и белой расы, тающей буквально на глазах. Этот интерес может материализоваться в надыдеологическом союзе консерваторов и марксистов, которые в условиях кризиса обретают одного и того же противника, если не врага, и, по сути, одни и те же задачи. Консерватизм в условиях кризиса может обернуться динамичной левой стратегией, а марксизм — консервирующим наиболее демократические достижения курсом. Иными словами, IV Риму, чтобы он состоялся, нужен V Интернационал, но не только он.
В конкретном плане в условиях разворачивающейся мировой борьбы (упрощенно) между госбюрократиями и финансовым капиталом и представляющими их наднациональными структурами (реально — между наднационально-государственными кластерами неоорденского и клубного типа и старыми структурами типа Ватикана) союзником русского ССД могут неожиданно (на первый взгляд) оказаться те силы (тоже ССД), которые так или иначе заинтересованы в нынешних условиях в сильной России (союзник, противовес, нельзя исключить — контробъект нового сплочения, впоследствии подлежащий уничтожению — см. игру западных держав в 1930-е годы по накачиванию Третьего рейха); я уже не говорю о скрытых ССД и ССД-реликтах прошлого, которые в условиях кризиса вынуждены будут выбраться на поверхность, выйти из тени и искать себе тактических союзников. Разумеется, все это похоже на союз с дьяволом, но такова диалектика.