Идеология и идеологические аппараты государства.

                                                                  Луи Пьер  Альтюссер

                                                                           1918 - 1990

                                   Философ-теоретик структуралистской версии марксизма.

                                   Член Французской коммунистической партии (1948–1980).

                                   Профессор Высшей нормальной школы (Париж).

                                                             =  Заметки  исследователя =

"Отличие общественного от частного является внутренним различием буржуазного права и относится к тем сферам, в которых буржуазное право осуществляет свою “власть”.

Сфера государства не подпадает под это право, потому что она находится “за пределами права”: государство, которое является государством господствующего класса, не является ни частным, ни общественным – оно является условием всякого различения между общественным и частным.

Теперь выразим эту мысль, оттолкнувшись от идеологических аппаратов государства. При этом не важно, являются ли составляющие эти идеологические аппараты институты “частными” или “общественными”. Важно, как они функционируют. Частные институты могут прекрасно “функционировать” как идеологические аппараты государства. Чтобы это увидеть, достаточно взять пример любого такого ИАГ" (идеологического аппарата государства) - школа, к примеру.

Об идеологии

Выдвинув концепцию идеологического аппарата государства и уточнив, что ИАГ “функционируют идеологически”, мы сослались на некую реальность, то есть идеологию, о которой надо сказать несколько слов.

Известно, что понятие “идеология” было выработано Пьером Кабанисом, Дестютом де Траси и их друзьями, которые положили в качестве его объекта (врожденную) теорию идей.

Когда 50 лет спустя Маркс употребляет этот термин, то уже в своих ранних работах он дает ему совершенно иное значение. Идеология – это система идей, представлений, которые владеют умом человека или социальной группы.

Идеологическо-политическая борьба, которую Маркс вел уже в своих статьях для “Рейнской газеты”, должна была быстро столкнуть его с этой реальностью и вынудить пересмотреть свои изначальные представления о ней.

Тем не менее, мы сталкиваемся тут с достаточно удивительным парадоксом. Кажется, все вело Маркса к тому, чтобы сформулировать теорию идеологии. Действительно, в “Немецкой идеологии”, написанной после “Экономическо-философских рукописей 1844 года” нам предлагается такая теория, но… она не марксистская (скоро мы увидим почему). А что касается “Капитала”, хотя в нем и содержатся многочисленные намеки на теорию идеологий (самая очевидная из которых – идеология заурядных экономистов), в нем все же нет самой этой теории, которая в значительной степени зависит от теории идеологии как таковой.

Я возьму на себя риск предложить первый и весьма схематичный набросок такой теории. Конечно, выдвигаемые мною тезисы продуманы, но их можно подтвердить, то есть доказать и подправить, только в более глубоком и обширном исследовании.

У идеологии нет истории

Прежде всего, надо представить основную причину, которая, как мне кажется, если не обосновывает, то, по крайней мере, позволяет выдвинуть идею теории идеологии как таковой, а не теории каких-либо частных идеологий, всегда выражающих некоторые классовые позиции, какова бы ни была их форма (религиозная, нравственная, юридическая, политическая).

По всей очевидности, следует углубиться в теорию идеологий в том двойственном отношении, на которое мы только что указали. Тогда мы увидим, что теория идеологий в конечном итоге покоится на истории общественно-экономических формаций, то есть на сочетающихся в них способах производства и развивающейся в них классовой борьбе. В этом смысле понятно, что здесь не может стоять вопроса о теории идеологий как таковой, поскольку идеологии (понимаемые в указанном двойственном отношении, то есть как региональные и классовые) обладают историей, обусловленность которой в конечном счете, видимо, лежит вне отдельных идеологий, хотя и затрагивает их.

И, напротив, если я могу выдвинуть проект теории идеологии как таковой и если эта теория является одним из тех элементов, от которых зависят теории частных идеологий, то на первый взгляд то, что я сейчас скажу, будет выглядеть довольно парадоксально: у идеологии нет истории.

Как мы знаем, эта формулировка присутствует в “Немецкой идеологии”. Маркс выдвигает ее в связи с метафизикой, у которой, как он говорит, не больше истории, чем у морали (подразумевается: и у других форм идеологии).

В “Немецкой идеологии” эта формулировка фигурирует в откровенно позитивистском контексте. Идеология понимается здесь как чистая иллюзия, греза, то есть ничто. Вся ее реальность лежит вне ее самой. Идеология понимается таким образом как воображаемая конструкция, статус которой схож с теоретическим статусом сновидения у предшественников Фрейда. Для таких авторов сновидение было чисто воображаемым эффектом (то есть ничем) “остатков дневных впечатлений”, представленных в произвольном виде, иногда “обратном”, короче говоря, “в беспорядке”. Для них сновидение было пустым и никчемным воображением, произвольно “состряпанным” с закрытыми глазами из остатков единственно настоящей и позитивной реальности – реальности дневного времени суток. Таков статус философии и идеологии (поскольку философия является идеологией по определению) в “Немецкой идеологии”.

Идеология понимается Марксом как воображаемая конструкция (bricolage), чистая греза, пустая и напрасная, состоящая из “дневных остатков” единственно полной и позитивной реальности, реальности конкретной истории конкретных, материальных индивидуумов, материально производящих свое существование. Именно поэтому в “Немецкой идеологии” у идеологии нет истории, ведь ее история лежит вне ее, там, где есть единственно существующая история, история конкретных индивидуумов. В “Немецкой идеологии” тезис о том, что у идеологии нет истории, является таким образом чисто негативным, поскольку означает две вещи:

1. Идеология – ничто, поскольку это чистая греза (порождаемая неизвестно какой силой, если не отчуждением разделения труда, а это и будет ее негативным определением).

2. У идеологии нет истории, что вовсе не значит, что в ней нет истории (как раз наоборот, ведь она является всего лишь бледным, пустым и инверсивным отражением реальной истории); это значит, что у нее нет своей истории.

А ведь тезис, который я хотел защищать, пользуясь формальной терминологией “Немецкой идеологии” (“у идеологии нет истории”), радикально отличается от позитивистски-исторического тезиса “Немецкой идеологии”.

Ведь, с одной стороны, я полагаю, что смогу утверждать, что у идеологий есть своя история (хотя, в конечном счете, она и обусловливается классовой борьбой), а с другой, – я полагаю, что смогу в то же время утверждать, что у идеологии как таковой нет истории, не в негативном смысле (ее история лежит вне ее самой), а в смысле абсолютно позитивном.

Это позитивный смысл, если верно, что идеологии свойственно обладать некоей структурой и функционированием, которые превращают ее в неисторическую реальность, то есть все-историческую, в том смысле, что эти структура и функционирование являются в некоторой своей форме неизменными и наличными в том, что мы называем цельной историей, как она понимается в “Манифесте Коммунистической партии”, то есть как история классовой борьбы, история классовых обществ.

Чтобы у нас был какой-то теоретический ориентир, я сказал бы, приведя пример сновидения, только на этот раз в его фрейдистской концепции, что наше положение (“у идеологии нет истории”) может и должно (и таким образом, в котором нет ничего произвольного, но который, как раз наоборот, является теоретически необходимым, потому что между обоими этими положениями существует органическая связь) быть непосредственно связано с положением Фрейда о том, что бессознательное вечно, то есть у него нет истории.

Если “вечное” означает не трансцендентное по отношению ко всякой (временной) истории, но вездесущее, трансисторическое, а значит, неизменное в своей форме на всем протяжении истории, я могу слово в слово повторить здесь формулировку Фрейда: идеология вечна, как бессознательное. И добавлю, что это сравнение в теоретическом отношении кажется мне оправданным, потому что вечность бессознательного имеет некоторое отношение к вечности идеологии как таковой.

Вот почему я полагаю, что могу предложить теорию идеологии как таковой в том смысле, в котором Фрейд предложил теорию бессознательного как такового.

Дабы упростить эту мысль и учитывая то, что было уже сказано об идеологиях, условимся использовать термин “идеология” для обозначения идеологии как таковой, у которой, как я уже сказал, нет истории, или, что одно и то же, которая вечна, то есть вездесуща в своей неизменной форме во всей истории (= истории общественно-экономических формаций, включающих в себя общественно-экономические классы). Я пока ограничусь “классовыми обществами” и их историей.

Идеология – это “представление” о воображаемых отношениях индивидуумов с реальными условиями их существования

Чтобы подойти к нашему главному тезису о структуре и функционировании идеологии, сначала я выдвину два других тезиса, один из которых будет негативным, другой – позитивным. Первый касается того объекта, который “представлен” в воображаемой форме идеологии, второй – в материальности идеологии.

Тезис I: идеология представляет собой воображаемые отношения индивидуумов с реальными условиями их существования.

Обычно о религиозной, нравственной, юридической, политической и так далее идеологии говорят, что это “концептуальные представления о мире”. Конечно, мы допускаем (если только не пребывать в одной из этих идеологий как в истине, то есть, например, если “верить” в бога, долг, справедливость и так далее), что идеология – о которой тогда говорят с критической точки зрения, исследуя ее, как этнолог исследует мифы “примитивных обществ”, – по большей части является воображаемой конструкцией, то есть “не соответствуют реальности”.

Тем не менее, допуская, что идеологии не соответствуют реальности, то есть, что они являются иллюзией, мы допускаем, что они намекают на реальность и что достаточно их “истолковать”, чтобы в воображаемом представлении о мире можно было обнаружить настоящую реальность этого мира (идеология = иллюзия/аллюзия).

Существуют различные типы толкований, самые известные из которых: механистическое, популярное в XVIII веке (Бог – это воображаемое представление о реальном Короле), и “герменевтическое”, выработанное первыми святыми отцами церкви и подхваченное Фейербахом и теолого-философской школой, которую он после себя оставил, например, теологом Карлом Бартом и прочими (для Фейербаха, например, Бог – это сущность реального человека). Теперь самое главное: если толковать воображаемую транспозицию (и инверсию) идеологии, мы придем к заключению, что в идеологии “человек представляет себе в воображаемой форме свои реальные условия существования”.

К сожалению, такое толкование не решает одной проблемы: зачем “нужна” человеку эта воображаемая транспозиция своих реальных условий существования, чтобы “представить себе” эти реальные условия существования?

Первый ответ на этот вопрос (в XVIII веке) предлагает нам простое решение: во всем виноваты попы и деспоты. Они “придумали” всю эту ложь, чтобы человек, веря в свое послушание Богу, на самом деле подчинялся попам и деспотам, которые в большинстве случаев в этом надувательстве являются союзниками, поскольку попы служат деспотам или наоборот, в зависимости от политических позиций самих “теоретиков”. Иными словами, есть причина такой воображаемой транспозиции условий реального существования: наличие небольшого числа циников, которые устанавливают свое господство и эксплуатируют “народ” согласно тому ложному представлению о мире, которое они вообразили себе, дабы поработить человеческие умы, завладев их воображением.

Второй ответ (ответ Фейербаха, слово в слово воспроизведенный Марксом в его ранних работах) более “глубокомысленный”, то есть тоже совершенно ложный. В нем также ищется и находится причина такой транспозиции и воображаемой деформации реальных условий существования человека: речь идет об отчуждении представления об условиях существования человека в воображаемое. Эта причина теперь не в попах и деспотах, не в их активном воображении и пассивном воображении их жертв. Эта причина – в материальном отчуждении, царствующем в условиях существования самого человека. Именно так в “Еврейском вопросе” и других работах Маркс защищает идею Фейербаха о том, что человек обладает отчужденным (= воображаемым) представлением об условиях своего существования, потому что эти условия существования сами отчуждены (или как это происходит в “Экономическо-философских рукописях 1844 года”, где эти условия подчинены одной сущности отчужденного общества: “отчужденному труду”).

Таким образом, все эти толкования принимают за чистую монету тот тезис, который сами полагают и на котором основываются: воображаемое представление о мире, свойственное какой-либо идеологии, отражает условия существования человека, то есть его реальный мир.

Здесь можно вернуться к тезису, который я уже выдвигал: в идеологии “человек представляет себе” не свои реальные условия существования, то есть реальный мир, а прежде всего – свое отношение к этим условиям существования. Именно это отношение находится в самом сердце всякого идеологического, то есть воображаемого, представления о реальном мире. Именно в этом отношении лежит та “причина”, которая должна объяснить воображаемую деформацию идеологического представления о реальном мире. Или точнее, чтобы отойти от идеи о причине, следует выдвинуть тезис о том, что именно воображаемая природа этого отношения поддерживает всякую воображаемую деформацию, которую можно наблюдать (если мы не живем в некоей идеологической истине) в любой идеологии.

Говоря марксистским языком, если верно, что представление о реальных условиях существования индивидуумов – занимающих различные посты деятелей производства, эксплуатации, репрессии, идеологизации и научной практики – в конечном счете связано с отношениями производства и теми отношениями, что зависят от отношений производства, мы можем сказать следующее: всякая идеология в своей необходимо воображаемой деформации представляет не существующие отношения производства (и отношения, зависящие от них), а прежде всего – все (воображаемое) отношение индивидуумов к производственным отношениям и вытекающим из них отношениям. Таким образом, в идеологии представлена не система реальных отношений, которым подчинено существование индивидуумов, а воображаемое отношение этих индивидуумов к реальным отношениям, в которых они живут.

Если все так и есть, то вопрос о “причине” воображаемой деформации реальных отношений в идеологии отпадает сам собой и его следует заменить другим: почему данное индивидуумам представление об их (индивидуальном) отношении к тем социальным отношениям, которым подчинены условия их существования, а также коллективная и индивидуальная жизнь, является непременно воображаемым? И какова природа этого воображения? Поставив вопрос таким образом, мы отметаем идею о “клике” индивидуумов (попов и деспотов), авторов этой великой идеологической мистификации, а также идею об отчужденном характере реального мира. В продолжении нашей работы мы увидим почему. А пока остановимся на этом.

Тезис II: идеология обладает материальным существованием.

Мы уже затрагивали этот тезис, говоря о том, что “идеи”, или “представления”, из которых, как кажется, и состоит идеология, обладают не идеальным, концептуальным или духовным существованием, а существованием материальным. Мы даже полагали, что идеальное, концептуальное или духовное существование “идей” связано исключительно с идеологией “идеи” и идеологией идеологии, и, добавим, идеологии того, что, как кажется, “основывает” эту концепцию со времен возникновения наук, то есть того, что ученые в своей спонтанной идеологии представляют себе как ложные или верные “идеи”. Разумеется, представляя этот тезис в виде утверждения, мы еще ничего не доказываем. Мы просто хотим, чтобы, скажем, во имя материализма он встретил благоприятный прием. Чтобы защитить его, нам понадобится более детальное рассмотрение.

Этот предполагаемый тезис о недуховном, материальном существовании “идей” или иных “представлений” на самом деле необходим, чтобы мы могли развивать свой анализ природы идеологии. Или, вернее, он будет нам полезен, чтобы можно было яснее увидеть то, что всякий более или менее серьезный анализ какой-либо идеологии сразу же эмпирически открывает более или менее критическому наблюдателю.

Говоря об идеологических аппаратах государства и их практиках, мы утверждали, что каждая из них является реализацией какой-либо идеологии (поскольку единство этих различных локальных идеологий – религиозных, нравственных, юридических, политических, этических и так далее – обеспечивается подчинением господствующей идеологии). Напомним этот тезис: идеология всегда существует в некоем аппарате, в его практической деятельности или практиках. Это существование материально.

Разумеется, материальное существование идеологии в некоем аппарате и его практической деятельности не обладает той же модальностью, что материальное существование булыжника мостовой или ружья. Но, даже рискуя быть обвиненными в неоаристотелизме (напомним, что Маркс очень высоко ценил Аристотеля), мы будем утверждать, что “материя может пониматься в нескольких смыслах” или, вернее, что она существует в различных модальностях, каждая из которых, в конечном счете, коренится в “физической” материи.

А раз так, сократим наш путь и посмотрим, что происходит в тех “индивидуумах”, которые живут в идеологии, то есть в детерминированном представлении о мире (религиозном, нравственном и так далее), воображаемая деформация которого зависит от их воображаемого отношения к условиям своего существования, то есть, в конечном счете, к производственным и классовым отношениям (идеология = воображаемое отношение к реальным отношениям). Скажем, что это воображаемое отношение само обладает материальным существованием.

Теперь можно констатировать следующее.

Человек верит в бога или в долг, справедливость и так далее. Эта вера происходит (для всех, то есть для всех тех, кто живет в идеологическом представлении об идеологии, которая редуцирует идеологию к идеям, по определению, обладающим духовным существованием) из идей этого индивидуума, то есть от него самого как субъекта, обладающего сознанием, в котором содержатся идеи о его веровании. Из чего, то есть из установления этого “концептуального” и чисто идеологического механизма (субъект обладает сознанием, в котором он свободно формирует и признает те идеи, в которые верит), (материальное) поведение этого субъекта вытекает совершенно естественным путем.

Такой индивидуум ведет себя тем или иным образом, то есть выбирает то или иное практическое поведение, а также принимает участие в некоторых установленных практиках, являющихся практиками того идеологического аппарата, от которого “зависят” те идеи, которые он свободно выбрал в своем сознании в качестве субъекта. Если он верит в бога, он ходит в церковь на мессу, становится на колени, молится, исповедуется, искупает свои грехи (раньше этот процесс был материальным), естественно, раскаивается и так далее. Если он верит в долг, у него будет и соответствующее поведение, являющееся частью ритуальных практик, “сообразных с добрыми нравами”. Если он верит в справедливость, он будет безоговорочно подчиняться правовым нормам и может протестовать, если они нарушены, подписывать петиции, участвовать в демонстрациях и так далее.

Таким образом, можно констатировать, что идеологическое представление об идеологии само вынуждено признавать, что всякий “субъект”, обладающий сознанием и верящий в те “идеи”, которые внушает ему собственное сознание и которые он свободно принимает, должен “действовать в согласии со своими идеями”, то есть должен вписывать в свою материальную практическую деятельность собственные идеи свободного субъекта. Если этого не происходит, “это не хорошо”.
На самом деле, если он не делает того, что должен делать согласно своей вере, – значит, он делает что-то другое, что согласно той же идеалистской схеме показывает нам, что в голове у него не те идеи, о которых он заявляет, и что ведет он себя согласно этим другим идеям, то есть либо “бессознательно” (“нельзя быть плохим по собственной воле”), либо цинично, либо порочно.

В любом случае, несмотря на свою воображаемую деформацию, идеология идеологии таким образом признает, что “идеи” человеческого субъекта существуют в его поступках или должны существовать в его поступках, и, если это не так, она приписывает ему другие идеи, соответствующие его поступкам (даже порочным). Эта идеология говорит нам о поступках, мы же будем говорить о поступках, являющихся частью практической деятельности. И мы увидим, что эта практическая деятельность подчиняется ритуалам (частью которых она являются) материального существования идеологического аппарата, даже если речь идет о совсем незначительной части этого аппарата: короткой мессе в небольшой церкви, погребении, каком-нибудь матче в спортивном клубе, дне занятий в школе, собрании или митинге политической партии и так далее.

Впрочем, благодаря защитной “диалектике” Паскаля с ее блестящими формулировками мы можем вывернуть наизнанку понятийную схему идеологии. Паскаль говорил примерно следующее: “Встаньте на колени, прошепчите молитву – и вы уверуете”. Паскаль скандальным образом опрокидывает порядок вещей, неся с собой, как Христос, не лад, а разлад – и вдобавок к этому, что еще менее по-христиански, скандал (потому что горе тому, кто несет с собою скандал!). Блажен скандал, благодаря янсенистскому вызову которого Паскаль указывает нам на саму реальность.

Позволим себе оставить Паскаля с его аргументами и их идеологической борьбой с религиозным идеологическим аппаратом государства того времени. И заговорим на более марксистском языке, потому что мы затрагиваем здесь еще недостаточно изученные сферы.

Итак, рассматривая некоего субъекта (каковым является индивидуум), мы будем утверждать, что существование идей о его веровании материально, потому что его идеи – это его материальные поступки, входящие в материальную практическую деятельность, регулируемую материальными ритуалами материального идеологического аппарата, от которого происходят идеи данного субъекта. Конечно, четыре прилагательных “материальный”, фигурирующие в нашем утверждении, соотносятся с разными модальностями, поскольку материальность передвижения, необходимого, чтобы пойти на мессу, коленопреклонения, наложения на себя крестного знамения или покаяния, произносимых слов, молитвы, раскаяния, искупления грехов, взглядов, молитвенно сложенных ладоней, внешней или “внутренней” (сознание) речи не является одной и той же материальностью. Но мы пока оставим в стороне теорию о различии модальностей материальности.

Как бы то ни было, в этом опрокинутом представлении о вещах перед нами вовсе не “опрокидывание”, поскольку можно констатировать, что некоторые понятия просто-напросто исчезли из нашего нового представления, а другие, наоборот, остались, при этом также возникли новые термины.

Исчезли: термин “идея”.

Остались: “субъект”, “сознание”, “вера”, “поступки”.

Появились: “практическая деятельность”, “ритуалы”, “идеологический аппарат”.

Таким образом, речь идет не об “опрокидывании” (в том смысле, в котором говорят, что опрокинуто правительство или бокал), а о перестановке (не министерского типа), довольно странной, потому что в результате мы приходим к следующему выводу.

Идеи исчезли как таковые (то есть как обладающие идеальным, духовным существованием), поскольку оказалось, что их существование является частью практических поступков, регулируемых, в конечном счете, ритуалами идеологического аппарата. Таким образом, оказывается, что субъект действует, потому что на него оказывает свое действие следующая система (выраженная в ее реальной обусловленности). В материальном идеологическом аппарате существует идеология, она предписывает некую материальную практическую деятельность, регулируемую материальными ритуалами, и эта практическая деятельность существует в материальных поступках субъекта, действующего в полном сознании и в согласии со своими верованиями.

В этом представлении у нас остались только следующие термины: “субъект”, “сознание”, “верование”, “поступки”. Обратимся к центральному и самому важному термину из этой четверки, от которого все как раз и зависит: “субъекту”.

И выдвинем два связанных друг с другом тезиса:

1. Практическая деятельность существует только в форме идеологии и зависит от нее.

2. Идеология существует только в субъекте и для субъекта.

Теперь мы можем вернуться к нашему центральному тезису.

Идеология обращается к индивидуумам как к субъектам

Этот тезис призван объяснить наше последнее предположение: идеология существует только в субъекте и для субъекта. Мы понимаем под этим то, что идеология существует только для конкретных субъектов и это назначение идеологии возможно только в субъекте: под категорией субъекта мы понимаем и его функционирование.

Тем самым мы хотим сказать, что, хотя она и возникает под этим именем (субъект) только вместе с появлением буржуазной идеологии, прежде всего с появлением идеологии юридической[24], категория субъекта (который может функционировать и под другими именами: например, у Платона это душа, Бог и так далее) является конститутивной категорией всякой идеологии, какова бы ни была ее принадлежность (локальная или классовая) и каковы бы ни были ее исторические рамки, поскольку у идеологии нет истории.

Мы сказали, что категория субъекта является конститутивной для всякой идеологии, но в то же время надо отметить, что категория субъекта является конститутивной для всякой идеологии только потому, что (определяющая) функция всякой идеологии – “конституировать” конкретных индивидуумов в субъектов. Именно в этом двойном процессе конституирования и осуществляется функционирование всякой идеологии, поскольку идеология есть не что иное, как функционирование в материальных формах существования этого функционирования.

Чтобы лучше понять дальнейшие выводы, следует напомнить, что тот, кто пишет эти строки, и его читатель тоже являются субъектами, то есть идеологическими субъектами (тавтологическое утверждение); это значит, что автор, как и читатель этих строк, “спонтанно” или “естественно” живут в идеологии, в том смысле, в котором мы говорим, что “человек по своей природе является идеологическим животным”.

То, что автор, раз он пишет эти претендующие на научность строки, как “субъект” совершенно отсутствует в “своем” научном дискурсе (так как всякий научный дискурс – это, по определению, дискурс без субъекта, ведь “субъект науки” существует только в идеологии этой науки) – это уже другой вопрос, который мы пока оставим в стороне.

Как восхитительно говорит апостол Павел, именно в “логосе”, то есть в идеологии, мы обладаем “бытием, движением и жизнью”. Из этого следует, что для вас, как и для меня, категория субъекта является первой “очевидностью” (очевидности всегда первые): ясно, что и вы, и я – все мы – являемся субъектами (свободными, юридическими и так далее). Как и все очевидности, включая ту, согласно которой слово “обозначает какую-то вещь” или “обладает каким-то значением” (то есть включает в себя очевидность “прозрачности” языка), эта очевидность, что вы и я являемся субъектами – и что это не является для нас проблемой, – есть идеологический эффект, элементарный идеологический эффект[25]. Идеологии свойственно навязывать (не акцентируя на этом внимания, поскольку речь идет об “очевидностях”) очевидности как очевидности, которые мы не можем не узнать и сталкиваясь с которыми мы неизменно и самым естественным образом восклицаем (вслух или в “тишине нашего сознания”): “Это же очевидно! Все так! Так оно и есть!”

В этом восклицании осуществляется функция идеологического узнавания, которая является одной из двух функций идеологии как таковой (поскольку ее обратная сторона – функция непризнавания).

Возьмем конкретный пример. У всех у нас есть друзья, которые, постучав в дверь и услышав наш вопрос “Кто там?”, отвечают (поскольку для них “это очевидно”): “Это я!”. А мы, в свою очередь, их узнаем: это “она” или “он”. Мы открываем дверь, и перед нами, действительно, “он” или “она”. Возьмем другой пример. Увидев на улице кого-то, кого мы (у)знаем, мы делаем знак, что узнали его (и что признали, что он нас узнал), говоря ему: “Привет, дружище!” – и пожимая его руку (практический материальный ритуал идеологического узнавания в повседневной жизни, по крайней мере, во Франции; в других странах есть другие ритуалы).

Этим предварительным замечанием и его конкретными иллюстрациями я хочу только отметить, что вы и я всегда уже являемся субъектами и в качестве таковых без устали практикуем ритуалы идеологического узнавания, гарантирующие нам, что мы действительно являемся конкретными, отдельными субъектами, которых невозможно спутать и (естественно) заменить. То, что я в данный момент пишу, и то, что вы в данный момент читаете[26], тоже в этом отношении является ритуалом идеологического узнавания, включая ту “очевидность”, с которой вам может навязываться “истина” моих измышлений или “ошибок”.

Но признание того, что мы являемся субъектами и что мы функционируем в практических ритуалах самой элементарной повседневности (пожатие руки; тот факт, что вас зовут по имени; факт осознания – даже если я этого не замечаю, – что у вас “есть” имя собственное, по которому вас узнают как сингулярного субъекта и так далее), дает нам лишь “осознание” нашей непрекращающейся (вечной) практики идеологического узнавания – ее осознание, то есть признание, – но оно ни в коем случае не дает нам (научного) знания о механизме этого узнавания. А ведь именно к этому знанию следует прийти, если мы хотим, держа свою речь в идеологии, то есть внутри этой идеологии, выработать такой дискурс, который бы порвал с идеологией, чтобы отважиться положить начало научному дискурсу (лишенному субъекта) об идеологии.

Итак, чтобы понять, почему категория субъекта является конститутивным элементом идеологии, которая существует, только конституируя конкретных субъектов в субъектов, я использую необычный способ изложения, достаточно “конкретный”, чтобы его узнали, но достаточно абстрактный, чтобы его можно было мыслить и осмыслять ради получения нового знания.
Для начала я бы сказал следующее: всякая идеология обращается к конкретным индивидуумам как к конкретным субъектам через функционирование категории субъекта.

Это утверждение предполагает, что мы на данный момент будем различать конкретных индивидуумов, с одной стороны, и конкретных субъектов, с другой, хотя на этом уровне и есть только конкретный субъект, выраженный конкретным индивидуумом.

Итак, мы полагаем, что идеология “действует”, или “функционирует”, таким образом, что “вербует” субъектов в среде индивидуумов (она вербует их всех) или “трансформирует” индивидуумов в субъектов (она трансформирует их всех), то есть тем самым образом, который мы называем “обращением” (l'interpellation) и который можно себе представить в виде самого банального, ежедневного обращения полицейского (или кого-то другого): “Эй, вы, там!”.

Раз мы полагаем, что воображаемая теоретическая сцена протекает на улице, к нам оборачивается индивидуум, которого окликнули. В результате этого простого разворота своего тела на 180 градусов он становится субъектом. Почему? Потому что он признает, что обращение адресовано “именно” ему и что “это обратились именно к нему”, а не к кому-то другому. Опыт показывает, что практическая коммуникация обращения такова, что обращение практически никогда не минует того, на кого оно направлено: будь это окрик или свисток, окликаемый всегда узнает, что обращаются именно к нему. И все же это довольно странный феномен, который, несмотря на большое число тех, которым “есть, в чем себя упрекнуть”, необъясним одним только “чувством вины”.

Конечно же, ради удобства и ясности изложения нашей небольшой теоретико-театральной зарисовки мы вынуждены были представить вещи в форме небольшого отрывка, имеющего свое начало и конец, то есть в форме временнóй последовательности. Есть прогуливающиеся индивидуумы. Где-то, обычно за их спиной, раздается окрик: “Эй, вы, там!”. Один индивидуум (на 90% это будет тот, к кому обращались) оборачивается, полагая/подозревая/зная, что речь идет о нем, то есть признавая, что обратились “именно к нему”. Но в реальности все происходит не в линейной последовательности, то есть одно после другого. Существование идеологии и обращение к индивидуумам как к субъектам – одно и то же.

Можно добавить: то, что, как нам кажется, происходит вне идеологии (в данном случае на улице), на самом деле происходит в идеологии. То есть то, что в реальности происходит в идеологии, кажется, происходит вне нее. Поэтому те, кто находятся в этой идеологии, по определению, полагают себя вне идеологии. Это один из эффектов идеологии, практическое отрицание идеологического характера идеологии самой же идеологией, ведь она никогда не скажет: “Я идеологична”. Нужно оказаться вне идеологии, то есть в научном знании, чтобы можно было сказать: “Я пребываю в идеологии” (случай, совершенно исключительный) или “Я пребывал в идеологии” (случай, более распространенный). Хорошо известно, что обвинение в принадлежности к идеологии имеет значение только по отношению к другим, никогда по отношению к самому себе (если только не быть действительно спинозистом или марксистом, что в этом отношении одно и то же). Это значит, что для идеологии нет ничего внешнего (по отношению к ней самой), но что в то же время она целиком находится вовне (для науки и для реальности).

Спиноза это прекрасно объяснил двумя веками ранее Маркса, который исходил из такого понимания, не вдаваясь в детали. Тем не менее, оставим этот момент, хотя он и важен не только теоретически, но и непосредственно политически, потому что, например, вся теория критики и самокритики, этого золотого правила практики марксистско-ленинской классовой борьбы, зависит от него.

Итак, идеология обращается к индивидуумам как к субъектам. Так как идеология вечна, нам теперь следует избавиться от той формы темпоральности, в которой мы представили функционирование идеологии, и сказать следующее: идеология всегда-уже обращается к индивидуумам как к субъектам, что значит, что индивидуумы всегда-уже обращены идеологией в субъектов, и это неизбежно ведет нас к последнему утверждению: индивидуумы всегда-уже являются субъектами. Следовательно, индивидуумы “абстрактны” по отношению к субъектам, которыми они всегда-уже являются. Это утверждение может показаться парадоксальным.

То, что индивидуум всегда-уже является субъектом, еще до своего рождения, – это простая реальность, доступная каждому, в ней нет ничего парадоксального. Фрейд показал, что индивидуумы всегда “абстрактны” по отношению к тем субъектам, которыми они всегда-уже являются, обратив внимание на то, каким идеологическим ритуалом окружено ожидание “рождения” – этого “счастливого события”. Каждый знает, насколько ждут рождения ребенка. Что на языке прозы означает (если отбросить в сторону “сантименты”, то есть те формы семейной отеческой/материнской/супружеской/братской идеологии, в которой ожидается рождение ребенка), что результат заранее достигнут, что ребенок будет носить фамилию своего отца, у него будет своя идентичность и она будет незаменима. Таким образом, до своего рождения ребенок – это всегда-уже субъект, предписанный бытию особой семейной идеологической конфигурации, в которой его “ждали” после того, как он был зачат. Стоит ли говорить о том, что эта семейная идеологическая конфигурация структурирована в своем целом и что именно в этой неумолимой и более или менее “патологической” (если можно употребить тут этот термин) структуре упомянутый будущий-субъект должен “найти” “свое” место, то есть “стать” тем сексуальным субъектом (мальчиком или девочкой), которым он уже заранее является. Понятно, что эта идеологическая необходимость и предустановление, а также все ритуалы семейного воспитания и образования имеют некоторое отношение к тому, что Фрейд изучал в форме догенитальных и генитальных “фаз” сексуальности, то есть в “виде” того, что он определил как бессознательное. Но не будем больше об этом говорить.
Сделаем еще один важный шаг. Теперь наше внимание будет привлечено к тому, как “участники” этой мизансцены обращения и их соответствующие роли рассматриваются в самой структуре идеологии.

Пример: религиозная идеология христианства

Так как формальная структура любой идеологии всегда одна и та же, мы ограничимся анализом одного примера, доступного всем, – примера религиозной идеологии, уточнив, что то же самое можно сказать по поводу идеологии нравственной, юридической, политической, эстетической и так далее.
Итак, рассмотрим религиозную идеологию христианства. Для этого мы “заставим говорить” одну риторическую фигуру, то есть соберем в нашем фиктивном дискурсе то, что она “говорит” не только в обоих своих “Заветах”, теологиях, проповедях, но и в своих практиках, ритуалах, церемониях и таинствах. А говорит она примерно следующее.

Она говорит: я обращаюсь к тебе, человеческий индивидуум, которого называют Петром (всякий индивидуум зовется по своему имени в пассивном смысле, то есть он никогда не дает имени самому себе), чтобы сказать тебе, что Бог есть и что ты ему должен дать отчет. К этому она добавляет: Бог обращается к тебе моим голосом (в Священном писании собрано Слово Божие, переданное Традицией и навсегда скрепленное папской непогрешимостью там, где есть “деликатные” моменты). Она говорит: вот кто ты: ты – Петр! Вот каково твое происхождение, ты сотворен Богом из вечности, хотя ты и родился в 1920 году после Рождества Христова! Вот каково твое место в этом мире! Вот, что ты должен делать! В результате чего, если ты будешь блюсти “завет любви”, ты спасешься, Петр, и станешь частью блаженного Тела Христова! И так далее и тому подобное.

Это совершенно банальный и хорошо известный нам дискурс, но в то же время весьма удивительный.
Удивительный потому, что если мы считаем, что религиозная идеология обращается именно к индивидуумам, чтобы “преобразовать их в субъектов”, окликает индивидуума Петра, чтобы сделать из него субъекта, свободного подчиняться или не подчиняться этому призыву, то есть приказам Божьим; если она зовет их по имени, признавая тем самым, что они всегда-уже обращены в субъектов, обладающих собственной идентичностью (Христос Паскаля даже говорит: “Это ради тебя я пролил такую-то каплю крови”); если она обращается к ним таким образом, что субъект отвечает: “Да, это я!”; если она добивается от них признания того, что они занимают в этом мире именно то фиксированное место, на которое она им указала: “Это полная правда, я тут, рабочий, хозяин, солдат!” в этой долине слез; если она добивается от них признания их предназначения (вечной жизни или вечного проклятия), согласно тому почтению или пренебрежению, с которым они относились к “Божиим заповедям”, Закону, ставшему Любовью; если все это происходит именно так (в известных ритуальных практиках крещения, конфирмации, причастия, исповеди, соборования и так далее), то следует отметить, что вся эта “процедура”, в которой выводятся на сцену религиозные субъекты христианства, подчинена одному довольно странному феномену: дело в том, что подобное множество возможных религиозных субъектов может существовать только при том абсолютном условии, что существует Другой Субъект, единственный и абсолютный, то есть Бог.

Договоримся о том, что будем обозначать этого нового и сингулярного Субъекта написанием Субъект с большой буквы, чтобы отличать его от обычных субъектов без большой буквы.

Итак, похоже, что обращение к индивидуумам как субъектам предполагает “существование” Другого Субъекта, единственного и самого главного, во Имя которого религиозная идеология обращается ко всем индивидуумам как к субъектам. Все это ясно изложено в том, что как раз и называется “Писанием”: “В это самое время Бог (Иегова) заговорил с Моисеем из облака. И призвал Господь Моисея: Моисей! Вот (он) я, отвечал Моисей, я – Моисей, служитель твой, говори и буду слушать тебя! И заговорил Господь с Моисеем, и сказал ему: Я есть Тот, кто Есть”[28].

Таким образом, Бог определяет сам себя как Субъекта в полном смысле этого слова, то есть как того, кто есть через самого себя и для самого себя (“Я есть Тот, кто Есть”), и того, кто взывает к своему подданному субъекту, индивидууму, подчиненному ему в самом этот обращении, то есть индивидууму, которого зовут Моисей. И Моисей, призванный-названный по своему имени, признав, что “именно” его назвал Бог, признает, что он является субъектом, субъектом Бога, субъектом, подчиненным Богу, субъектом через Субъекта и подчиненным Субъекту. Доказательство: он подчиняется ему и подчиняет свой народ приказаниям Бога.

Таким образом, Бог – это Субъект, а Моисей и многочисленные субъекты богоизбранного народа – это собеседники Бога, к которым Бог обратился, его зеркала, его отражения. Не был ли человек сотворен по образу Божию? Как показывает теологическая рефлексия, хотя Он “мог бы” обойтись и без этого… Бог нуждается в человеке, Субъекту нужны субъекты, как и человеку нужен Бог, субъектам нужен Субъект. Или еще лучше: Богу, великому Субъекту субъектов, нужен человек, даже в случае ужасного извращения Его образа в нем (когда субъекты погрязают в пороке, то есть во грехе).

Скажем еще лучше: Бог сам собою раздваивается и посылает своего Сына на землю, как простого “оставленного” им субъекта (долгая жалоба в Гефсиманском саду заканчивается распятием), то есть субъекта и в то же время Субъекта, человека и в то же время Бога, чтобы исполнить то, что приуготовлено конечным искуплением, искуплением Христа. То есть Богу самому нужно “сделаться” человеком, Субъекту нужно стать субъектом, чтобы эмпирически, видимым для глаз и осязаемым на ощупь для субъектов образом (см. Фому Аквинского) показать, что раз они являются субъектами, подчиненными Субъекту, то только для того, чтобы, в конце концов, прийти в Судный день в лоно Господне, как и Христос, то есть как Субъект[29].

Идеологические аппараты государства

Переведем теперь на теоретический язык эту удивительную необходимость раздвоения Субъекта на субъектов и самого Субъекта на субъекта-Субъекта.

Можно констатировать, что структура всякой идеологии, обращающейся к индивидуумам как к субъектам от имени единственного и абсолютного Субъекта, зеркальна, то есть имеет структуру зеркал, и зеркальна вдвойне: это зеркальное удвоение является конститутивным элементом идеологии и обеспечивает ее функционирование. Что означает, что всякая идеология центрирована, что абсолютный Субъект занимает в ней единственное центральное место и обращается к бесчисленному количеству индивидуумов как к субъектам в двойном зеркальном отношении, потому что оно подчиняет субъектов Субъекту, при этом в лице Субъекта, в котором всякий субъект может созерцать свой собственный образ (настоящий и будущий), давая им гарантию того, что речь ведется именно о них и о Нем и что, поскольку все происходит в Семье (Святом семействе: семья свята по своей сути), “Бог узнает в них своих”, то есть тех, кто признал Бога и узнал в нем себя, – они-то и спасутся.

Подведем итоги того, что мы узнали об идеологии как таковой.

Удвоенная зеркальная структура идеологии обеспечивает следующее:

1) обращение к “индивидуумам” как к субъектам;

2) их подчинение Субъекту;

3) взаимное узнавание между субъектами и Субъектом и между самими субъектами, а в конечном итоге и узнавание субъекта самим собой[30];

4) абсолютная гарантия того, что все обстоит именно так и что при условии, что субъекты признают то, чем они являются, и ведут себя соответствующим образом, все будет хорошо: “Да будет так!”.

Результат: попавшие в эту четверичную систему обращения в субъектов, подчинения Субъекту, универсального узнавания и абсолютной гарантии, субъекты “маршируют” и в большинстве случаев, за исключением “плохих субъектов”, которые в таких случаях вызывают вмешательство того или иного отдела (репрессивного) аппарата государства, “маршируют сами по себе”. Но это огромное число (хороших) субъектов марширует именно “само по себе”, то есть согласно идеологии (конкретные формы которой реализуются в идеологических аппаратах государства). Они являются составной частью практической деятельности, подчиненной ритуалам ИАГ. Они “признают” существующее положение вещей (das Bestehende), что “все обстоит действительно так и не иначе”, что нужно слушаться Бога, своего сознания, попа, де Голля, хозяина предприятия, инженера, что нужно “любить своего ближнего, как самого себя”, и так далее. Их конкретное, материальное поведение является всего лишь вписыванием в жизнь чудесного завершения их молитвы: “Да будет так!”.

Да, субъекты “маршируют сами по себе”. Вся загадка этого заключена в двух первых элементах той четверичной системы, о которой мы говорили, или, если угодно, в амбивалентности термина “субъект”. В обычном своем значении “субъект” означает: 1) свободную субъективность: центр инициатив, действующее лицо, ответственное за свои поступки; 2) существо, подчиненное, послушное высшей власти, а значит, лишенное всякой свободы, если только оно само свободно не выбрало своего подчинения. Последнее замечание дает нам смысл этой амбивалентности, которая является всего лишь отражением того результата, который ее же и производит: к индивидууму обращаются как к (свободному) субъекту, чтобы он свободно подчинялся приказаниям Субъекта, а значит, (свободно) принимал свое подчинение, то есть чтобы он “самостоятельно осуществлял” свое подчинение. 
Субъекты существуют только в подчинении и ради их подчинения. Поэтому они “маршируют сами по себе”.

“Да будет так!..” Это выражение, фиксирующее тот результат, который нужно получить, доказывает, что происходит это не “естественным образом” (“естественным образом”, то есть вне данной молитвы, то есть вне идеологического вмешательства). Оно доказывает, что необходимо, чтобы все было так, для того, чтобы все было так, как должно быть. Для того, скажем прямо, чтобы воспроизводство производственных отношений, вплоть до процессов производства и оборота капитала, каждый день обеспечивалось в “сознании”, то есть в поведении индивидуумов-субъектов, занимающих те посты, которые социально-техническое разделение труда присвоило им в производстве, эксплуатации, репрессии, идеологизации, научной практике и так далее. О чем же на самом деле идет речь в этом механизме зеркального узнавания Субъектом и индивидуумами, обращенными в субъекты, и в механизме гарантии, даваемой Субъектом своим субъектам, если они свободно приняли свое подчинение его “приказам”? Реальность, о которой идет речь в этом механизме, – это неизбежно непризнанная реальность в самих формах этого (при-, у-)знавания (идеология = (у-, при-)знавание / (непри-, неу-)знавание), в конечном счете, является воспроизводством производственных отношений и тех отношений, которые из них вытекают.

Январь–апрель 1969 года

P.S. Если эти схематичные тезисы и позволили нам прояснить некоторые аспекты функционирования суперструктуры и способов ее вторжения в инфраструктуру, то они по всей своей очевидности абстрактны и, конечно же, не решают многих важных проблем, о которых надо сказать несколько слов:

1) Проблема всей совокупности процесса реализации воспроизводства производственных отношений.
ИАГ, как элементы этого процесса, способствуют этому воспроизводству. Но их собственный вклад в этот процесс слишком абстрактен.

Только в сердцевине производственных процессов и процессов товарообращения это воспроизводство может быть реализовано. Оно реализуется механизмом этих процессов, в котором “совершается” формирование рабочих, где им присваиваются различные должности, и так далее. Именно во внутреннем механизме этих процессов осуществляется результат различных идеологий (прежде всего – юридически-нравственной идеологии).

Но и это все еще довольно абстрактно. Ведь в классовом обществе производственные отношения являются отношениями эксплуатации, то есть отношениями антагонистических классов. Воспроизводство производственных отношений, главная задача господствующего класса, не может быть простой технической операцией, формирующей и распределяющей индивидуумов по различным постам “технического разделения” труда. На самом деле “техническое разделение” труда существует только в идеологии господствующего класса: всякое “техническое” разделение труда, всякая “техническая” его организация является формой и маской социального (= классового) разделения и организации труда. Таким образом, воспроизводство производственных отношений может быть только классовой деятельностью. Оно реализуется посредством классовой борьбы, в которой господствующий класс противостоит классу эксплуатируемому.

Совокупность процесса реализации воспроизводства производственных отношений все равно будет абстрактным, пока мы не встанем на точку зрения этой классовой борьбы. То есть встать на точку зрения воспроизводства, в конечном счете, значит встать на точку зрения классовой борьбы.

2) Проблема классовой природы идеологий, существующих в некоей общественно-экономической формации.

“Механизм” идеологии как таковой – это одно дело. Мы видели, что он сводится к нескольким принципам, заключающимся в нескольких словах (настолько же “бедных”, как и те, что определяли производство как таковое у Маркса или бессознательное как таковое у Фрейда). Если и существует какая-либо истина, то она в том, что этот механизм абстрактен на взгляд любой реальной идеологической формации.

Мы выдвинули идею о том, что идеологии реализуются в различных общественных институтах, их ритуалах и практиках, в ИАГ. Мы видели, что в этом отношении они способствуют той форме классовой борьбы, жизненно важной для господствующего класса, которой является воспроизводство производственных отношений. Но и это все, как бы оно ни было реально, еще абстрактно.

На самом деле государство и его аппараты приобретают смысл только с точки зрения классовой борьбы как ее аппарата, обеспечивающего классовое угнетение и гарантирующего условия эксплуатации и ее воспроизводства. Но не бывает классовой борьбы без антагонистичных классов. Кто говорит “классовая борьба господствующего класса”, говорит “сопротивление, восстание и классовая борьба класса подчиненного”.

Поэтому ИАГ не являются ни реализацией идеологии как таковой, ни даже бесконфликтной реализацией идеологии господствующего класса. Идеология господствующего класса становится господствующей не по благословению небес или в результате захвата государственной власти. Именно в ИАГ, в которых реализована и реализуется эта идеология, она становится господствующей. А ведь установление ИАГ осуществляется не само собой, оно, как раз наоборот, является задачей тяжелой и продолжительной классовой борьбы: сначала против старых господствующих классов и их позиций в старых и новых ИАГ, затем против класса эксплуатируемого.

Но и этот взгляд на классовую борьбу в ИАГ все еще абстрактен. На самом деле классовая борьба в ИАГ является одним из аспектов классовой борьбы, иногда важным и симптоматичным: например, антирелигиозная борьба в XVIII веке, “кризис” школьного ИАГ во всех капиталистических странах сегодня. Но классовая борьба в ИАГ является всего лишь аспектом той классовой борьбы, которая больше самих ИАГ. Идеология, которую находящийся у власти класс делает господствующей в ИАГ, “реализуется” именно в этих ИАГ, но она больше этих ИАГ, потому что приходит в них извне. Точно так же, как и та идеология, которую в этих ИАГ и вопреки этим ИАГ защищает эксплуатируемый класс, больше этих ИАГ, потому что и она приходит извне.

Только с точки зрения классов, то есть с точки зрения классовой борьбы, можно понять существующие в некоей общественно-экономической формации идеологии. Именно так нужно пытаться мыслить реализацию господствующей идеологии в ИАГ и те формы классовой борьбы, задачей и местом которых являются эти ИАГ. Именно так можно попытаться понять, откуда происходят те идеологии, которые реализуются и сталкиваются друг с другом в этих ИАГ. Ведь если верно, что ИАГ представляют собой ту форму, в которой непременно должна реализовываться идеология господствующего класса, и ту форму, в которой непременно должна сталкиваться с ней и меряться с ней силами идеология класса подчиненного, то эти идеологии “зарождаются” не в ИАГ, но в социальных классах, находящихся в классовой борьбе: из условий их существования, практической деятельности, опыта этой борьбы и так далее.

Апрель 1970 года
Перевод с французского Сергея Рындина
Научная редакция Ильи Калинина и Владислава Софронова