Нежный возраст.

Олег КАЧМАРСКИЙ

В одном из недавних интервью Борис Гребенщиков высказался так: «Советская действительность была тупиковой ветвью развития человечества. Люди в советской действительности... отказались от участия в мировой культуре... придумали свою собственную псевдокультуру, которой всех и кормили»*. Из его слов, в частности, следует, что нетупиковый — путь развития по западно-капиталистическому направлению, на который и встали постсоветские республики. А стало быть, нынешнее наше развитие — не тупиковое, а... прогрессивное?!

___________________________
* Радіо Трек FM, Ровно, 16.12.2012.

Однако явление такого масштаба и уровня сложности неоднозначно, оно содержит множество противоречий и парадоксов. Какие-то его составляющие могут и вправду вести в тупик, тогда как другие — нести в себе потенциал, открывающий новые перспективы и горизонты.

Один из таких парадоксальных феноменов «советской действительности» — литературный процесс, в частности советская детская литература. И если попробуем обозреть последнюю с высоты нашего времени, увидим немало интересного.

Во-первых, это позволит провести сравнительный анализ — «как было» и «как стало»: что собой представляла детская литература в советский «тупиковый» период и какова теперь в современный — «нетупиковый»?

Во-вторых, узреем то, что в свое время оставалось как бы вне поля нашего зрения. Ведь детскую литературу читали все, на ней росли, но далеко не каждый помнит авторов. Некоторым из них, например Николаю Носову, Александру Волкову, повезло больше — их книги остаются популярными. Однако основная масса не то чтобы канули в Лету, но то ли ушли куда-то вглубь, то ли удалились за пределы обозримого пространства. В частности, насколько известен сегодня такой замечательный писатель, как Юрий Томин**? Так что дело здесь не в качестве произведений, не в величине таланта, а в специфике жанра и в специфике эпох — прошлой и нынешней.

___________________________
** Юрий Томин (1929-1997) — автор нескольких ярких, остроумных, несущих мощный заряд доброты повестей-сказок, из которых наиболее известны «Шел по городу волшебник...» (1963) и «Карусели над городом» (1979). В увлекательной форме его книги ставят перед детьми непростые проблемы морально-этического характера и побуждают задуматься над ними.

В-третьих, отметим: значимость детской литературы — непреходяща. Попросту говоря, это очень важная штука! Ибо тут — ключ к воспитанию, к формированию нового поколения.

Чтобы (для должного осмысления темы) по возможности полнее и глубже воспроизвести в памяти то, что было тогда, и сравнить с тем, что сейчас, нужно вспомнить происходившее с тобой самим, свои собственные переживания и впечатления.

О журналах и звездах

Возвращаясь мысленно в 1970-е — золотые годы своего детства, не могу пройти мимо такого яркого артефакта советского времени, как журнальная периодика для детей и юношества... и не только. Для самых маленьких — «Веселые картинки» и их український відповідник «Малятко». Для октябрят — «Мурзилка» и соответственно «Барвінок». Для пионеров — вообще раздолье: московский «Пионер», питерский (то бишь ленинградский) «Костер» и киевская «Піонерія». Да еще и «Юный техник», «Юный натуралист»... Ну а дальше — те в принципе «взрослые» журналы, которые пользовались большой популярностью и среди советских отроков: «Техника — молодежи», «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Знание — сила». В начале 80-х в нашу жизнь вошел неприметный до того «Ровесник», откуда мы стали черпать первичную информацию о рок-музыке. Но это уже другая история...

О советских журналах как явлении можно и нужно написать целую книгу — и это было бы чрезвычайно интересным занятием! Но сейчас ограничимся воспоминанием...

И еще зададимся — по ассоциации — вопросом: какие темы преобладают в нынешней периодике для детей и молодежи нового поколения? Некоторые из них видны, что называется, невооруженным глазом. Итак: как правильно заниматься сексом; какие от каких веществ бывают «глюки»? Кроме того, много-много публикаций можно объединить под рубрикой «Звезды становятся ближе». Только речь не о небесных телах наподобие Сириуса и Бетельгейзе, а о звездах шоу-бизнеса, политики и спорта

Как же кардинально изменились интересы! Впрочем, сравнительный анализ на этот счет — опять-таки тема для отдельного разговора...

Виктор Близнец

Анатолий Костецкий

Вернемся к украинской детской литературе 70-х. Поговорим хотя бы о двух писателях, которых по праву можно считать классиками в этой сфере. С творчеством Анатолия Костецкого (1948—2005) и Виктора Близнеца (1933—1981) я познакомился в младшем школьном возрасте.

«Хочу літати!»

Так называлась напечатанная в нескольких номерах журнала «Барвінок» сказочная повесть, в которой четверо школьников летают по ночам (не во сне — наяву), а некий старик покупает у детей... сны, собирая их в пробирки. Зачем? «Щоб хоч трохи відчути себе дитиною», — объясняет его личный враг кот Корнелий.

Этот нехороший «алхимик» вдыхает детские сны, чтобы расширить собственное сознание и — гляди ты! — действительно становится больше. По окончании сеанса он, несколько раз чихнув, возвращается в обычное состояние. А ребятишки из-за его козней лишаются присущей им летучей субстанции. Если же юный продавец снов после первой «сделки» решает отказаться от дальнейших, негодяй стращает его ночными кошмарами. Крутой замес, не правда ли? Но кто сегодня вспомнит эту сказку и — навскидку — назовет ее автора?

Вот и я его имени тогда, как водится, не запомнил. Много позже — из книг издательства «Веселка» — узнал, что это Анатолий Георгиевич Костецкий. А как-то, слушая на кухне радио, познакомился поближе. «Вітаю вас, мої славні і хороші книголюбчики та казкознавчики...» — так начиналась ведомая им радиопередача для детей «Пригоди славнозвісних книг». И такая энергия исходила от этого великолепного баритона — та самая неуловимая летучая субстанция — что я тут же окрестил его Рыцарем без страха и упрека. Мне удалось поговорить с ним однажды по телефону, но, увы, он был уже смертельно болен. И вместе с ним уходила эпоха...

Уходила та — «тупиковая» (по Гребенщикову) — действительность, в которой было что-то, чего днем с огнем не сыщешь сегодня. К примеру, детской литературы высокого уровня. Это как результат. А как принцип — принятого по тем временам представления, подразумеваемого на уровне общественного организма (и государственной политики, в частности): жизнь не сводится к погоне за деньгами, к бизнесу.

Согласно биографической справке, Костецкий — еще и «автор статей по вопросам теории, истории и критики детской литературы». В интернете этих публикаций, в отличие от его сказок, к сожалению, не найти. Слишком уж это тонкие — и потому ненужные — материи для нынешнего общества потребления, в котором напрочь сбились ориентиры, исчезло умение создавать то, что не приносит непосредственного дохода. Быть может, искусство сочинять сказки и сохранилось в глубинах народа, но на издательскую поверхность не выходит. Исчезло умение летать! Детская литература превратилась в обычный предмет бухгалтерии...

«Взрослые люди совершенно забывают, что вся культура страны начинается с детской книги... — ведь очередное поколение... на чем оно воспитывается?» — констатировал Анатолий Георгиевич в интервью***, говоря о ситуации, сложившейся на Украине в постсоветском периоде.

___________________________
*** «Жаворонок», который обязан быть оптимистом // illustration.diary.ru

На первый взгляд, сказки Костецкого незамысловаты, но что за этим скрывается? То самое умение! Недаром сказано, что для детей нужно писать так же, как для взрослых, только лучше. Вот и неудивительно, что, перечитывая их сегодня, обнаруживаешь второй, а то и третий план, глубину, перспективу. Как, например, в сказочной повести «Все — як насправді»:

«Вітка, або Вiкторiя Птурська, як i Олег, була однокласницею Сергія. Та якщо Олег був його найкращим другом, то Вітка навпаки — «найкращим» ворогом. До всього ж вона була ще й сусідкою Сергія по під'їзду, тож через неї траплялися всякі неприємності не лише в школі, а й дома. Вітка ненавиділа Сергія Кудлика хронічно. Чим це пояснити, ніхто не знав: чи то її вреднючою вдачею, як у бiльшостi рудих i кирпатих, чи то просто злостивим характером — невідомо! Але, починаючи з першого класу, Вітка ніби приросла до Сергія — раз i назавжди!

Чем не образец для постижения психологии «от противного»? Но совершенно неожиданной и попадающей сегодня (спустя более чем 30 лет со времени написания) точно в цель выглядит развязка данного эпизода. Итак...

«Птурська захворіла, i їй треба було занести домашнє завдання. I хоч як пручався Сергій, але вчителька доручила зробити це саме йому, бо вони сусіди. Після уроків Сергій, не заходячи навіть додому, аби швидше спекатись ненависного доручення, відразу заскочив до Вітки.

Птурська лежала на канапі й розглядала стелю.

— На, переписуй швидше, я поспішаю! — тицьнув їй свого щоденника Кудлик, тільки-но ввійшов.

Поки Вітка переписувала завдання, Сергій роззирався навколо, погладжуючи симпатичного песика Птурських. Раптом він помітив над письмовим столом якийсь старанно розлінований аркуш. «Напевне, режим дня, — вирішив Сергій. — Ану, цікаво, як вона живе!..» I він підсунувся ближче.

Те, що він побачив, вразило його до глибини душі. На аркуші у дві колонки були записані, немов у ресторанному меню, ліворуч — слова, праворуч — ціни... Але Вiтчине «меню» виглядало надто незрозуміле й називалося «Тариф». Виглядало воно приблизно так:

ТАРИФ

Піти по хліб 15 коп.
Зробити уроки 50 коп.
Прогуляти собаку 20 коп.
Прочитати книгу (1 стор.) 5 коп.
П'ятірка 1 крб. 50 коп.
Четвірка 1 крб.
Трійка 50 коп.

I ще багато інших дивних речей було записано в цьому «Тарифі».

Сергій настільки здивувався, що навіть забув про свій намір не розмовляти з Віткою i звернувся до неї:

— Що це в тебе за «Тариф»?
— Бізнес! — реготнула Вітка.
— Що-що? — не зрозумів Сергій.
— Бізнес, кажу! — презирливо зиркнула Вітка на нього й поблажливо пояснила: — Грошики заробляю!

Сказка ложь, да в ней намек... И мы, добры молодцы, видим здесь не что иное, как модель будущего общественного развития. Капитализм, в котором иные усматривают нетупиковую ветвь...

Однако не только тогдашнее будущее (теперешнее настоящее) прослеживается в этих сказках. В первую очередь это отображение того времени — нашего советского прошлого. И каким же оно предстает? Вовсе не таким мрачным, беспросветным, каким его пытаются рисовать сегодня. Напротив, на страницах книг Костецкого вполне убедительно показано полное радостей, пусть и небеспроблемное детство.

И что — неужели все было, как говорят, «чики-пики»? Конечно, нет. И основной тогдашний негатив связан с идеологическим прессингом, подавлением инакомыслия, что в первую очередь сказывалось на творческом, в частности литературном, процессе. Из литературы изымалась закваска — свободная мысль. Главное зерно творческого процесса.

Возможно, поэтому оно уходило вглубь, ускользая от взгляда бдительного, но недалекого цензора, — в детскую литературу. И потому среди взрослой литературы тех лет не слишком много действительно интересного, тогда как советская детская литература — воистину уникальный феномен!

Особое видение мира

Фото: mirfactov

Развлекая учить — один из главных принципов литературы для детей, включающий в себя этический, эстетический, философский аспекты... И если заданы четкие ориентиры, и притом они истинны, а умение у автора на достаточном уровне, то сами собой появляются неожиданные, очень глубокие идеи — и произведение приобретает новые измерения.

Вот так и в сказках Анатолия Костецкого проступает из глубин еще один аспект — метафизический. При вдумчивом прочтении оказывается, что их достоинства не исчерпываются легким «фельетонным» стилем да установкой «что такое хорошо и что такое плохо»: есть в них и тайна, загадка, особое видение мира. Особенно это характерно для повести «Хочу літати!», в которой, как в эмбрионе, содержится... Милорад Павич! Не верите? Судите сами:

«— Чем, в сущности, вы здесь торгуете?

— Я продаю сны. Хорошо вымешанный хлеб и хорошо вымешанный сон дорогого стоят. И отлично продаются».

И еще: «Кто научил вас ловить чужие сны, как кошки ловят мышей?». Это из датированного 2004-м «Уникального романа» сербского спасителя литературы, собравшего в один флакон тинктуру из Борхеса, Маркеса и Кортасара.

Параллель налицо: в сказке Костецкого чародей использует кошачью шерсть как вещество, впитывающее сны, о чем рассказывает кот Корнелий: «Так-от, він таки винайшов цей порошок і став іще запеклішим нашим ворогом, бо виготовляє його дід із нашої шерсті. Він ловить нас, обстригає, а нас перетворює на алебастрові скарбнички...

У Павича же кошка с зеленоватыми полосами «...показала нам, как среди звезд можно ловить чужие сны. Вскоре и мы сами ловили их, как мышей... Мы ловили сны сначала здесь, на Земле, повсюду вокруг нас, еще живыми, то есть пока они снились. А потом мы начинали ловить и уже приснившиеся, и неприснившиеся сны с каждого из семи небес. Там эти сны — единственное, что остается от смертного после его смерти, так же как шерсть и испражнения кошки остаются после нее, когда она околеет, истратив все семь своих жизней».

И надо же! В этом лабиринте парадоксов находим и вариант ответа на вопрос: что же произошло ныне с литературой. «Я любила читать книги. Но с тех пор как мы вступили в двадцать первый век, а точнее говоря, в эпоху Водолея, я больше не могу читать то, что написано в двадцатом веке. Мне кажется, что все герои из этих книг куда-то эмигрировали, а книги опустели. Кроме того, я никак не могу сообразить, что написано для читательницы-самки, а что — для читателя-самца...» Да и то сказать! Недаром ведь Милорад Павич сам родом из нашего детства...

«Земля світлячків»

Опять-таки в журнале «Барвінок», примерно в то же время, что и «Хочу літати!» Анатолия Костецкого, прочитал сказку Виктора Близнеца «Земля світлячків». С тех пор перечитывал ее много раз, всякий раз отмечая достоинства и недостатки. И в конце концов пришел к выводу, что первых неизмеримо больше и вещь эта — одна из жемчужин не только детской, но и всей украинской литературы. И если стиль у Костецкого ориентирован аккурат на детскую аудиторию, то здесь — полноценное лироэпическое повествование, ни много ни мало — традиция, с которой соприкасаешься буквально с первой страницы.

В начале истории из жизни лесного народца стоусов и триусов, где рассказывается о нашествии пещерно-болотного воинства и о том, как удалось с этой напастью справиться, автор рисует такую мирную картинку:

«Як всі лісові стовуси й тривуси, Сиз ХІІ був неперевершеним, найбільшим у світі колекціонером. Що він збирав і чим страшенно пишався, ми поки що залишимо в таємниці і запросимо вас до спальні. Вся кімната Сиза завалена й закидана книгами. На підлозі, на кріслах, на шафі, навіть на теплій ковдрі, під якою спить зараз Сиз ХІІ, скрізь лежать книги. Деякі з них такі грубезні, в таких товстих шкіряних палітурках, що комусь одному годі підняти такий фоліант.

Треба сказати, що крім книг Сиз ХІІ мав ще одну слабкість — любив поспати. Він брав у постіль книгу, запалював над головою ліхтарик і заглиблювався у древні писання. Та... швидко стомлювався. І далі читав книгу одним оком. Одне око його читало, друге спало. А потім ліве й праве знов мінялися вахтою. Аж поки обидві повіки його тихо не стулювалися і Сиз ХІІ не провалювався в солодкий сон».

Двух абзацев достаточно, чтобы почувствовать настоящего художника, способного несколькими мазками дать и фон, и образ, и характер. При этом не оставляет ощущение — как будто чем-то очень знакомым веет... Всякие сомнения рассеиваются с пробуждением главного героя: «Сиз ХІІ встав і, не розплющуючи заспаних очей, намацав люльку. Ось так, примружившись і ще зовсім сонний, він вийшов на вулицю. Вибив люльку об пень, всипав навпомацки тютюну, підніс жарину. І тільки після першої затяжки геть прокинувся. Видмухнув із себе — разом із хмаркою диму — останній сон. І тоді сказав: «Кхе, кхе! Добрий буркун, хай би йому лихо! Пробирає до кісток!.. Ну що ж, за службу, брате Сиз! Вже ніч!» Ну конечно же, это хоббит — но только наш, украинский.

Первый русский перевод «Хоббита» (Наталии Рахмановой) вышел в 1976 г., так что автор «Землі світлячків», изданной в 1979-м, был, конечно, знаком с этой книгой. Весь текст — от общего замысла до конкретных деталей — пропитан толкиновским влиянием, и в то же время это вполне самостоятельное произведение. Здесь уместно говорить о творческом следовании в русле традиции — в отличие от бесконечных продолжений, создаваемых Перумовым, паразитического пародирования Еськова, откровенной халтуры Почепцова (его «Золотой шар» не заслуживает иного определения).

К недостаткам можно отнести некоторые слишком легкие и оттого неубедительные решения, а там, где автор отдает дань героике, он подчас впадает в плакатность. Но повторюсь: отдельные минусы многократно перевешиваются плюсами, как общими, так и частными. А главные достоинства — вот этот сам по себе воистину оригинальный сплав и то, с каким мастерством он создан. Не иначе как в тигле истинного алхимика. «Ах, яка то була кава! Губи злиплися, а від запаху крутилося в голові! Я пив таку каву тільки в Багдаді, у затінку під верблюдом, з одним аравійським приборкувачем змій, який доливав у чашечку крапель десять чорної киплячої смоли. То був смак, то був запах, а це!.. Чублик пив і прицмокував, дід Вертутій пив мовчки і сопів, а Сиз ХІІ відсьорбував з чашки маленькими ковтками, і щасливі сльози котилися по його щоках».

Итак, Толкин взят за основу, но при этом колорит — национальный: украинский, а с углублением в историю сказочных лесных племен древнерусский. Анализируя текст, находим несколько легко прочитываемых аллюзий. Вспоминается «Захар Беркут» Ивана Франко — история о том, как воинственные пришельцы оказались в ловушке, да там все и сгинули — як роса на сонці. Ну и, конечно, Гоголь — эпизод с помещиком Петухом, потчующим Чичикова во втором томе «Мертвых душ»:

«— Не могу, — сказал Чичиков.

— Вы попробуйте да потом скажите: не могу!

— Не взойдет. Нет места.

— Да ведь и в церкви не было места. Взошел городничий — нашлось. А ведь была такая давка, что и яблоку негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок — тот же городничий».

И аналогичная ситуация в сказке Виктора Близнеца:

«— Не можу! — застогнав Вертутій. — Спасибі, любий Хворощо. Від серця спасибі, наїлись. Хоч і в мою честь названо, не лізе. Ви ж знаєте, мудро сказано: людина не скотина, більше відра не з'їсть.

— З'їсть, з'їсть! — підкладав і підкладав скибки Хвороща. — На вашу мудрість у мене є краща мудрість, послухайте: черево не дерево, роздасться».

Но не только в комическом находим аналогию — также и в трагическом.

У Гоголя:

«— Батько! где ты? Слышишь ли ты?

— Слышу! — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул».

У Близнеца:

«І звідти, від школи, почувся здавлений, хрипкий, повний туги юнацький голос:

— Ді- і- ду- у!

— Чублику, я зараз! Держись! Держись, Чублику!

Вертутій, а за ним Сиз і ще півсотні стовусів кинулись з вогнями до школи. Вони бігли над озером, під важкими хмарами, і багряні полиски вогнів тривожно освітлювали їхні обличчя. Виринали, виринали з темряви смолоскипи, гнівом і помстою палали очі... Важко добіг Вертутій... Спізнився! На сірому піску... лежав загиблий Чублик».

И позже: «То сидів Вертутій, зім'явши п'ятірнею лице, і слухав, слухав сумну пісню вітрячка. Отой крик: «Ді-і-ду-у!» — і досі пронизував йому груди».

Но опять-таки: очевидные эти аллюзии не воспринимаются как нечто нарочитое, заимствованно-подражательное. Они вполне органичны в созданном писателем мире — художественном пространстве Виктора Близнеца.

Совмещение комического и трагического при лирическом начале как связующем агенте лежало в основе творческого метода писателя. Виктор Семенович считал, что в детской литературе обязательно должен присутствовать элемент трагизма. И его произведения пронизаны светлой грустью, ведь нити печали неотделимо вплетены и в ткань жизни, возникающей из взаимодействия Эроса и Танатоса.

Трагичным оказалось и окончание земного пути самого писателя: в 1981-м он покончил с собой. Сегодня на этот счет можно строить какие угодно домыслы. Особенно выигрышно с позиций нынешней конъюнктуры смотрится версия, что поэта «раздавила советская система». Если и так, не стоит забывать: истинный поэт, как правило, изгой при любом общественном строе, как показал, в частности, Альфред де Виньи в романе «Стелло».

Эпоха тотальной имитации

Но с другой стороны... вот в наших руках «Земля світлячків» (К.: Веселка, 1989), переизданная в те перестроечные времена, когда происходила смена путей — с «тупикового» на «нетупиковый». Помимо текста, внимание привлекают также иллюстрации Игоря Вышинского: интересно изображено здесь пещерно-болотное воинство — с эмблемой «Адидас» и прочими фирменными знаками «западной культуры». Понятно, что это инерция советских идеологических установок. А если копнуть глубже? В сказке Виктора Близнеца это самое воинство царя Магавы несло на своих стрелах черный огонь: «Не пролетіла, а дмухнула стріла, вп'ялась в дерево. І тут — вибух грому, загоготів вогонь, задимів ядучим гадом, пожираючи все нутро яблуні, гілок і навіть листя. За мить дерево стояло мертве, не дерево, а чорний кістяк з порохна, обтягнутий потрісканою корою».

Иными словами, то, во что проникает этот огонь, сгорает изнутри, хотя снаружи может выглядеть как прежде. Вот и подумалось: а ведь это шибко похоже на происходящее... нет, не тогда, при жизни автора, а именно сейчас — в эпоху тотальной имитации, когда за внешним нет внутреннего, а за вывесками — сути. Может, Гребенщиков отчасти и прав, и советская система действительно вела в тупик, но в таком случае современное общество, минуя все тупики, уверенно движется... в никуда

И как бы там ни было, но именно тогда, а не сейчас Виктор Близнец устами своего героя — хранителя единственного в мире музея светлячков Сиза ХII — мог сказать: «А щодо мене... Ну що ж, дозволю пояснити, коли це неясно деяким доволі нетямущим головам. Слухайте. Я можу без гуркоту, без диму, без дротів залити всю землю світлом. Так, так, не ворушіть бровами, Вертутію, не дивуйтесь. У мене скрізь: у залах, в галереях, в корчі, на сходах до озера — скрізь у мене світять, ви думаєте, що? — прості лісові світлячки. А якщо розвести їх, то, знаєте, можна освітити не тільки всі корчі й притулки на Довгих озерах, а й далі аж до Щербатих скель. І яким світлом! Не гримлючим, не димлючим, не давлючим, а щирим, просто ласкавим світлом...

Способен ли на такое кто-нибудь из современных украинских писателей?