«Он это серьезно?», или Новая доктрина Путина

На модерации Отложенный

Кирилл Рогов, обозреватель

«Новая газета» Выпуск № 22 от 27 февраля 2013

Ее суть — государственный национализм с элементами фундаментализма, корпоративизм, полицейское государство и «национализация элиты»

«Он это серьезно?» Это главный вопрос, который задают сегодня люди, следящие за делами в России. Его задают друг другу высокопоставленные лица в Брюсселе и Вашингтоне, продвинутые горожане в московских кафе, крупные российские бизнесмены в Лондоне, высокопоставленные чиновники российского правительства в своих подмосковных домах. «Он это серьезно?»

«Он» — разумеется, Владимир Путин. «Это» описать сложнее, хотя все знают, о чем идет речь. «Это» — проект превращения России то ли в муссолиниевскую Италию XXI века, то ли в такой православный Иран от Питера до Владивостока, то ли в Большую Белоруссию под колпаком у ФСБ, то ли в некий еще невиданный род «коммерческого тоталитаризма».

Стержень доктрины — государственный национализм с элементами фундаментализма. В основе его — последовательные антиамериканизм и антизападничество. Антизападническая риторика и раньше составляла важную часть путинского политического дискурса (и приносила ему дивиденды популярности). Однако раньше она подразумевала, что мы — Россия и Запад — принадлежим к одной системе ценностей, но у нас разные задачи текущего момента и потому разные интересы. И мы, мол, будем искать свое место в этом общем мире исходя из наших интересов. Теперь речь идет как раз о фундаментальном расхождении ценностей. Примером цивилизационного различия являются однополые браки: у них, дескать, это основной вектор гуманитарной эволюции, для нас это неприемлемо. Отсюда — различие в понимании всей парадигмы человеческих и социальных ценностей. А заодно и политических: честные выборы, мол, это первый шаг к однополой любви.

Набор альтернативных «традиционных» ценностей должна поставить государству церковь. Поэтому «надо уходить от примитивного понимания светскости». Нет, не только православие, другие религии тоже могут поучаствовать в деле строительства государственного фундаментализма. В этом, кстати, отличие путинской доктрины от реального Ирана: церковь лишь поставщик идеологий ко двору государства, а вовсе не самостоятельный игрок. И стражи путинской фундаменталистской революции — это, разумеется, не церковные иерархи, а окормляющие их члены тайного чекистского ордена «национальных госкапиталистов», контролирующие основные денежные потоки в стране.

Еще три элемента новой доктрины: корпоративизм, полицейское государство и «национализация элиты».

Корпоративизм предполагает восхваление «человека труда» (в противовес «креативному классу»), поддержку крупной промышленности, ее дальнейшую интеграцию с государством, поощрение создаваемых сверху общественных организаций и подавление независимого, сетевого гражданского сектора. Полицейское государство острием своим направлено против среднего и мелкого бизнеса, а также городского среднего класса, который объявлен персональным врагом режима. Необходимо создать законодательную основу из бесконечного количества запретов и ограничений, позволяющих вернуть этим слоям ощущение уязвимости и зависимости, незащищенности перед всевластием полиции. Необходимо вернуть в города, эту Вандею путинской России, чувство всепроникающего контроля, чувство повсеместной зависимости и подавленности.

Наконец, «национализация элиты» — ключевой элемент перехода к «новому режиму».

Идея эта в известном смысле есть реакция на «акт Магнитского». В предыдущем цикле формула состояла в том, что бизнес может — с разрешения Путина — зарабатывать деньги в России, а затем легализовывать их на Западе. Это, по мнению Путина, являлось для Запада определенной гарантией того, что Россия не является его стратегическим врагом, несмотря на все свои внутри- и внешнеполитические выверты.

Однако «акт Магнитского» обозначил закат этой доктрины.

Подоплека болезненной реакции Путина на «акт Магнитского» заключается в том, что — с его точки зрения — акт дает Западу рычаги влияния на российскую элиту через его, Путина, голову. Потому что этой элите уже есть что терять на Западе, и интерес в сохранении уже имеющегося там может оказаться выше, чем интерес к извлечению новых выгод в России, где золотой дождь постепенно оскудевает, а будущее выглядит все более туманным. И это значит, что рычаги влияния Путина на эту элиту ослабевают.

Не стоит, впрочем, понимать «национализацию элиты» как немедленный и полный разрыв, отказ от западных авуаров. Это скорее механизм (который будет использоваться, как всегда, избирательно), позволяющий запустить процесс ротации в среде «попутчиков» (как справедливо заметил Г.А. Сатаров). Впрочем, для тех, кто согласится продемонстрировать свой выбор в пользу Путина, а не Запада, остается возможность сохранить свои позиции. Но надо будет поучаствовать в самых обскурантистских начинаниях и инициативах нового режима. На место выбывающих «попутчиков» предполагается рекрутировать «пехоту» предыдущего цикла — еще голодную, отвязную, воспитанную уже в 2000-е, а не в 1990-е. Этот контингент, впрочем, пока не осознает, что бонусы окажутся гораздо меньше, чем в предыдущем цикле, а exit strategies будут практически отсутствовать. Он считает, что попадает на продолжение банкета.

С «попутчиками» будут, разумеется, разбираться не только с помощью зарубежной собственности. Основное прореживание элит предполагается с помощью традиционной антикоррупционной кампании. Как показал опыт последних месяцев, коррупционные скандалы на самом верху работают скорее против власти, в то время как широкий фронт арестов и посадок в третьем-четвертом исполнительском звене производит на публику благоприятное впечатление. В целом масштабы ротации в элите должны значительно превысить те, которые были характерны для послеюкосовской пятилетки. Сопутствующий передел активов, как и новая приватизация — основные ресурсы для сохранения власти в условиях ухудшения экономической динамики.

Разумеется, разворачивать эту стратегию Владимир Путин намерен постепенно, сохраняя возможности отступления там, где будет сталкиваться с сильным сопротивлением, чреватым открытым конфликтом. Такой конфликт пока Путину невыгоден, потому что может консолидировать недовольство значительных групп — недовольство, которое сейчас находится в желеобразной, не столь острой стадии. Гораздо выгоднее постепенно, не создавая у противника чувства критической угрозы формировать новую коалицию лояльных групп, последовательно, поодиночке уничтожая реальных и потенциальных фрондеров.

Ведь если бы все участники процесса отчетливо осознавали отдаленные, в перспективе пяти лет, последствия «дела ЮКОСа», они, скорее всего, оказали бы большее сопротивление на ранних этапах. И, наоборот, тактика «два шага вперед, один назад», постоянные заверения в том, что «случай ЮКОСа — единичный» и связан с особыми какими-то претензиями Ходорковского и нарушением некоего «пакта» (никогда, впрочем, не существовавшего), позволили подавлять нерешительность и недовольство отдельных групп и использовать в своих целях даже тех, кому впоследствии самому суждено было стать жертвой запущенного механизма.

Основным фактором, определяющим характер предполагаемого «нового режима», будут не идеологические схемы, описанные выше, но качество новой элиты — ее принципиально заниженный, даже по сравнению с предыдущей, интеллектуальный и моральный габитус. Это Россия провинциальных «следаков» с золотыми цепочками, перстнями и татуировками вполгруди, спрятанными под рубашками от Армани. Описанная идеологическая доктрина — неизбежное приложение к татуировкам и рубашкам: только в ее рамках можно объяснить, почему эти люди должны править Россией. А не те, кто умнее, образованнее и порядочнее.

На описанном пути у Владимира Путина слишком много препятствий. Однако за него играет его собственная убежденность, что только так можно сохранить власть. И еще — стремление его оппонентов убедить себя, что как-нибудь пронесет и само рассосется.