Из НКВД в СС и обратно. (Из рассказов штурмбаннфюрера)

Аннотация

Герой книги — советский разведчик, с 1938 по 1945 г. носивший мундир офицера СС. Участник польской и французской кампаний 1939–1940 гг., Арденнского наступления немецких войск в декабре 1944 г.
В 1945–1947 гг. был уполномоченным советской миссии по репатриации во Франции, затем занимался разведывательной работой в Бельгии и Франции.
Построенная в форме бесед автора книги, профессионального историка, с ее героем, книга приоткрывает малоизученные или замалчиваемые страницы истории XX в.
По сравнению с его откровениями бледнеют облагороженные жизнеописания отечественных шпионов, так расплодившиеся в последние годы.

Кроме того, отношение офицера к офицеру. Я не говорю, что даже во время войны когда офицерский корпус был разбавлен выходцами из бедных классов, дух офицерский остался. Во-первых, было большое взаимное уважение. На «ты», брудершафт, но все равно уважение низшего к старшему и старшего к высшему.

Во-вторых, у немцев был очень сильный отбор при продвижении по службе. Даже по нашим книгам дураков у них в верхах армии не было. Отсюда и уважение младшего к старшему.

Была у немцев и та самая офицерская корпоративность, которая была в царской армии, но которой не было в советской. Вряд ли, к комкору или командарму мог подойти лейтенант с интересующим его вопросом вне служебное время. Просто не подошел бы. А в Германии к командиру корпуса мог прийти лейтенант и задать вопрос: «Вот я Клаузевица прочитал, но то-то и то-то не совсем понял. Господин генерал, не смогли бы пояснить?» И тот разъяснял. Сажал его за стол. Здесь не было чинов. Здесь было два представителя офицерского корпуса.

Кроме того, у нас с вами — а, пехотинец — пренебрежение, а танкист, летчик — это выше! А в немецкой армии наоборот! Собрались три офицера в одинаковом звании. Кто у них за старшего? Офицер пехоты. Потому, что пехота — это главный род войск. До тех пор, пока не вступил сапог пехотинца на территорию — она не занята. То есть старшинство шло от пехоты и выше. А у нас? «Пехота, не пыли». Вот все это вместе и создавало особую атмосферу.

Раз ко мне относятся с уважением, то и я стараюсь вести себя не как скотина. Почему в царской армии никогда старший офицер не позволял себе выругать публично младшего? Во-первых, получил бы вызов на дуэль от последнего поручика полный генерал. Когда бы такой товарищ оскорбил и отказался от дуэли, или не отказался, но дуэль не состоялась, и он появился бы в офицерском собрании, то старший из присутствующих офицеров подал бы команду: «Господа офицеры, встать, на выход!» И его превосходительство остался бы один.

 А как питался немецкий офицер?

 Были офицерские столовые. Но во фронтовых условиях солдат и офицер жрали одинаково. Фронтовики, непосредственно участвовавшие в боях, получали большее количество сигарет и шоколада, а также масло вместо маргарина.

Еще я вам скажу, когда Паулюс оказался в кольце и перешел на конину и две картошки, то многие немецкие офицеры добровольно перешли на такой же паек до капитуляции в Сталинграде. Приказа на этот счет не было, более того, на фронте запретили подобный шаг. Однако это считалось проявлением рыцарства и коллегиальности по отношению к своим товарищам там.

Знаете, почему немцы к советским офицерам плохо относились на фронте? Какое отношение у меня офицера к вам офицеру, когда вас поймали в солдатской гимнастерке, и вы пытались затеряться в солдатской массе. Помните, прячется полковник у Симонова в «Живые и мертвые». С нашей точки зрения, может быть, это правильно. Но с точки зрения западного офицера, причем не только немецкого, любого — это страшное падение. Ты прячешься за спину солдата, когда солдат должен стоять за твоей спиной. Это сразу предопределило отношение к советским офицерам.

 Но с другой стороны, немецкие офицеры знали о так называемом «приказе о комиссарах» и понимали, чем вызвано переодевание.

 Понимали, не понимали… Англичане Бамберг бомбили. Несколько сотен бомб сбросили. Вашего покорного слугу почему в колено ранило? Потому, что когда многие легли — он стоял. Стоял потому, что он офицер. В уставе об этом ничего не сказано. Генерал ругал меня в госпитале, а не спасибо сказал. Осколок грохнул сюда, развалился на две части. Одна вышла отсюда (показывает), другая и сегодня сидит. Тихо сидела полсотни лет. До 95-го года, а в 95-м сажусь в машину, хлопнул дверью и сдвинул осколок с места. Первый год вообще не мог ходить. Сейчас кое-как ковыляю.

Потом еще простая вещь. Немец в окружении — солдат остается солдатом, офицер офицером. Потому, что это — нормально сделанная армия. Наша за короткий срок сколоченная армия, с комиссаром бывшим директором школы и командиром полка, который войну начал младшим лейтенантом, угробил три состава полка, через полтора года стал майором, — была другой. Этот командир особого уважения своих солдат, кроме матерного руководства, ничем не вызывал.


Вот, если хотите, еще один пример взаимоотношений в немецкой армии. Франция. Стоим: я — командир роты, рядом со мной — штаб-фельдфебель Иоганн. Я старший лейтенант, но по должности он заместитель командира батальона потому, что он 12 лет отслужил, взводом командовал и зам. командиром роты был. Он 6-месячные курсы кончит и сразу не лейтенанта, а обер-лейтенанта получит. Тут же рядом со мной стоит и мальчишка — 20-летний водитель моего танка. Мы сопляки перед Иоганном, а он — настоящий старый солдат. Вдруг свист и разрыв снаряда. Что делает этот фельдфебель? Он кинулся на водителя и прикрыл его собой. И я лег. Встаем. Я говорю фельдфебелю: «Майн херц Иоганн, что вы сделали? (говорит по-немецки). Вы зам. командира батальона…» А он мне: «Я меньше по званию, а вы господин офицер не должны были этого делать. Ему 19–20. А я солдат, мне 32. Кому, говорит, — раньше к богу попадать?»

Вот почему немецкая армия дралась до конца. Почему меня в Бамберге ранило? Потому, что после команды ложись, я уже искалеченный, с плохо двигающейся рукой, оставался стоять, наученный фельдфебелем. И собирался лечь, но после того, как ляжет последний солдат.

Поэтому и в окружении немецкий солдат не искал своего офицера, чтобы пристрелить его.

А этот полк, о котором я говорил, как лакмусовая бумажка, но так все там совпало. Не во всех полках, конечно, такое было. Там, где сохранялась организация, там дрались и выходили из окружения. Вон Власов, свою 37-ю армию из киевского окружения вывел. Его солдаты любили, раненного на руках вынесли. А там, где бардак начинался, разбегались, как стадо баранов.

Немецкая часть попала в окружение: она дерется. Унтер получил приказ защищать вот этот стол — стоит со своим отделением. Чтобы не произошло справа или слева, обошли или не обошли, он знает: «Бефель ист бефель» — «приказ есть приказ». И солдат у него не спрашивает, что там у нас справа и слева. Мы стоим здесь и все.

А у нас, как только часть попадала в окружение, моментально к чертовой матери терялось все. Начинался в некоторых частях худший самосуд. Мне приходилось допрашивать наших пленных. Вот когда я ожидал падения Воронежа в 42-м году. Называю точно: 527 легко-артиллерийский пушечный полк РГК. 6 батарей по 4 орудия. Место формирования — Северный Кавказ. Начальник штаба полка майор Ермаченко. Этот майор уже был однажды раненый, лежал в госпитале. Он прошел мясорубку 41-го года… Вот его я допрашивал. Ермаченко рассказал мне все. Он не хотел лгать. Наболело.

Полк начали формировать в январе 1942 г., к весне закончили. В апреле-мае прибыл на Воронежский фронт. Командир полка — кадровый военный, тоже майор, пьяница. Во время чистки пистолета простреливает себе бедро и выбывает из полка. Новый командир полка, подполковник, зануда страшный, болтался в резерве главного командования, вводит в полку порядки, которые и в мирное время и в штрафном батальоне не вводят. Комиссар, бывший школьный учитель. Итак, что сделал комиссар, когда прибыл в полк. Командиром первой батареи был старший лейтенант. Была у него там девчонка медсестра. Полюбили друг друга и жили. И эту девчонку комиссар забрал у него. Да ни один немецкий офицер или генерал гарема с собой не возил. Ни одному немецкому офицеру не пришло бы в голову таскать с собой санитарку в качестве адъютанта.

Полк попадает в окружение. Батареи свои пушки взорвали. Бардак полный. Все — офицеры кончились. Чем занялся командир первой батареи? Разыскал комиссара и пристрелил его. Чем занялся майор Ермаченко, начальник штаба полка? Поймал своего комполка, этого подполковника, который ему вот так приелся, и тоже пристрелил. То есть, как только полк оказалась в кольце, он перестал существовать как воинская часть. Поэтому и страшные потери при попадании в плен.

Если бы сохранили свою организацию, как сохраняли немцы, они бы до конца дрались. Если бы организация сохранилась бы, разве этому несчастному Кирпоносу с тысячей офицеров пришлось бы отстреливаться.

Знаете, что еще поражало меня у немцев. Очень верные товарищи. Сколько мы бросали убитых и раненых, я не говорю об отступлении, даже при наступлении, сколько не захоронено и сегодня?..

Чтобы у немцев командир роты бросил своего убитого?! Под Москвой в 41-м, потом при отступлении в 44-м, в 45-м, когда драпали, приходилось бросать, но чаще всего — нет. Бросил — бери пистолет и стреляйся! Бери пистолет и стреляйся! Пушку можно бросить, никто не осудит. Но мертвого! Нет. Вы видели фронтовые немецкие кладбища? Кресты, порядок, имена, каски… Порядком — этим и были сильны немцы.

Не мудрено, что советские люди переносили привычные для них нормы жизни и в лагерную действительность.

 В воспоминаниях бывших военнопленных я столкнулся с еще одним удивительным явлением. В лагеря засылались чекисты, но не для организации непосредственной борьбы, а для того, чтобы, пробравшись на службу в лагерную полицию, ухудшать условия, ужесточать лагерный режим, и вследствие этого вызвать еще большее озлобление, для того, чтобы усилить сопротивление. Один из военнопленных вспоминает, что после войны встретил начальника лагерной полиции в миссии по репатриации в форме майора.

 Очень даже возможно. Я же, «бывший эсэсовец» был в Парижской миссии по репатриации, при генерал-майоре Драгуне. Вся она состояла из чекистов. Вся.

 Кстати, лагерная полиция почему-то только в лагерях для советских военнопленных. В западных лагерях такого института не было.

 Хотел бы я видеть, как почувствовал бы себя западный товарищ, который пошел бы охранять своих в лагере, или записался бы в немецкую армию.

За многие вещи стыдно было. Едем мы как-то несколько русских офицеров в советскую зону. Где-то в районе Арнштадта или Йены в Тюрингии. Подъезжаем к стоящей у дороги кантине. Хотим напиться, поесть что-нибудь. Подъезжаем к подъезду, видим, что со второго этажа, с торца здания, выпрыгивают бабы, несколько штук, в сад и убегают. Хозяин выходит, бледный. Я его спрашиваю: «Что случилось, это не цирк?» Он говорит: «Господин офицер, вы меня извините, но раньше здесь танкисты ваши стояли и напугали всех до смерти. Сейчас здесь ваши регулярные части стоят, пока никого не трогают. Но когда дочери увидели приезжих, — они ведь вас не знают. Решили, что лучше подальше спрятаться».

Вообще не только армия, но и бывшие военнопленные, восточные рабочие ужас, что творили. Мало, что если не всех, то больше половины женщин пер…и, Жуков даже вынужден был специальный приказ издать о наведении порядка. Мало, что всех свиней, которых американцы не дорезали, сожрали в американской зоне. В советской зоне свиньи вообще исчезли, а американцы их под защиту взяли. Понятно, что победители распустились. Но как!

Помню еще один случай, правда, больше смешной, чем грустный. Однако очень характерный. Иду по улице, слышу, из-за угла непонятный шум. Что-то стучит, звякает… Выходит навстречу чудо. Понятно, бывший пленяга или рабочий, так, что учудил! Он несколько сотен часов соединил кольцами и сделал себе вроде жилета или кольчуги из ручных часов. Ну, килограмм 5-10 не меньше. И вот, он в этой кольчуге ходит, все часы работают, а он радуется: война кончилась, жив остался. Счастья ему! Но стыдно. Понимаете, при всем знании родной страны я не думал, что все будет происходить так.