О советской власти и ее вралях

Наркому Ежову приходилось подтасовывать свою героическую биографию

Кто с мечом придет – от меча и погибнет. Значок работника НКВД.

Недавно в Доме национальностей на презентации книги казахской писательницы на сцену выбрался некий дряхлый воитель. Был он полковником или подполковником, роли не играет. Важно одно – к литературе этот убеленный годами старец никакого отношения не имел. Впрочем, сам он так не думал. «Пишите, – пламенно заклинал он публику со сцены. – Пишите о Сталине! Его сейчас некоторые не любят, но это ничего! Пишите о советской власти! Она расстреляла моих родителей, но я все равно ее люблю! Пишите о ней!»

Надо сказать, что автор книги о Николае Ивановиче Ежове выполнил страстный совет полковника практически буквально. Биография Ежова – крутой замес из советской власти, Сталина, разумеется, из Кирова, расстрелов, чисток и прочих милых сердцу выступавшего вещей.

Сам Николай Иванович всецело из этого состоит. Из слов Ахматовой «в страшные годы ежовщины» – как предисловия к «Реквиему», – а также Бутырок, Лубянок и синих лиц в очередях. Из товарищей-палачей, «проваренных в чистках, как соль», из их расстрелов и из собственного расстрела, между прочим. Ну, и как выясняется, из самого махрового вранья.

Врал Николай Иванович, опора и надежда Сталина, густо и много. Начал сызмальства. Сталин впоследствии «выращивал Ежова, как садовник выращивает облюбованное им дерево» (так выразился Фадеев. Не вспомнился ли ему ненароком пушкинский анчар?), но начинать-то надо было самому, пробиваться, так сказать, в люди. Вот и старался Николай Иванович, как мог.

Как мы видим из книги, в анкетах Ежову приходилось указывать события иногда подтасованные, иногда просто выдуманные. К примеру, дату вступления в большевики: дескать, вступил сразу же, в марте 1917 года, потому как шибко разбирался в атмосфере и знал, куда правильный ветер дует. Также пришлось выдумать себе рабочую биографию, славное путиловское прошлое, «родной завод гудит, как улей, рабочий люд к нему идет»… С фактами из военного прошлого дело тоже обстояло из рук вон. Пришлось подтасовать.

Тут уж Николай Иванович старался не один, помогали. В частности, корифей советской исторической науки Минц: «Уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны, Ежов был направлен в запасной батальон. Путиловцы в батальоне организовали забастовку… Батальон немедленно расформировали, а зачинщиков забастовки бросили в военно-каторжную тюрьму, в штрафной батальон…» В действительности Ежова никто не гнобил, никаких забастовок он не устраивал. Судя по документам, Николай Иванович был «охотником», то есть добровольцем. На передовой охотник заболел и был отправлен в госпиталь. Как пишет автор, «очень вовремя», поскольку время было пренеприятное и на передовой, как известно, убивают.

Ткется красочный ковер биографии наркома. В 1938 году некий Романовский вспоминал со слезой: «Прослышал я, что есть в Витебске такой слесарь-большевик Ежов, который организует красногвардейские отряды для того, чтобы раз и навсегда прогнать капиталистов. Я туда и записался.

Однажды пришел я на сбор отряда, а начальник мне и говорит: «Хочешь, Романовский, Ежова послушать?» – «Хочу – говорю, – товарищ начальник…»

На бочке стоял человек нашего выгляду, в простой потертой одежде и запросто беседовал с рабочими. По тому, как Ежов говорил, понял я нутром, сердцем, что меньшевики – это та погань, которую надо вышвыривать нам, рабочим, из своих рядов. Впечатление на меня митинг произвел огромное…»

Впрочем, из других, более достоверных воспоминаний явствует, что способность Николая Ивановича «красно баить» была несколько преувеличена. Оказывается, Ежов говорить не любил. «Его характерной чертой было «меньше слов – больше дела»…

Но было у Ежова одно качество, «один изгибчик», про который можно было не врать. Ничего здесь не нужно было подтасовывать, потому что ораторские умения, вступление в ряды большевиков – это все для красоты больше, а то, другое, для жизни. Этим «другим» был изумительный «исполнительский фанатизм», за который – до поры до времени – полюбил Ежова товарищ Сталин.

Один из руководителей Ежова так писал об этом дивном качестве: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный, недостаток: он не умеет останавливаться… И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…»

«Вовремя остановить» Ежова не получилось. Расследуя убийство Кирова, наблюдая за работой чекистского ведомства, Ежов впал в самый настоящий раж. Он был очень озабочен положением дел в «чрезвычайке», сетовал, что по Ленинграду «из состоящих на учете примерно 50 тысяч осведомителей лишь меньшая часть реально работает, а остальные только числятся таковыми на бумаге». То же рвение проявил Ежов в отношении знаменитых «чисток». К 1938 году Николай Иванович заявил своим подопечным: «Кое-где очистились, поарестовали и успокоились: решили, что у нас теперь все чисто-гладко, все хорошо… что уже наш аппарат стал подлинно большевистским аппаратом… Нет, товарищи, нам далеко до того, чтобы стать партийным аппаратом, и нам надо почистить свои ряды, не успокаиваясь на достигнутом…» Спешно был почищен иностранный отдел ГПУ.

Недовычищенные чекисты во главе с Ягодой попытались Николая Ивановича отравить. После тщательных проверок эксперты пришли к выводу, что «на основании предъявленных материалов химического анализа ковра, гардин, обивки мебели и воздуха рабочего кабинета товарища Ежова, а равно и анализа его мочи и характера возникших у него болезненных проявлений, следует считать абсолютно доказанным, что было организовано и выполнено отравление товарища Ежова ртутью через дыхательные пути…»

Непосредственная же опасность поджидала товарища Ежова вовсе не в отравленном кабинете, а в кабинете вождя. Сталин решил отдалить от себя Николая Ивановича. Сначала посоветовал ему развестись с женой – дескать, троцкистка. Жена вскоре умерла от ужаса, а самого Ежова арестовали. На следствии он снова лгал: о своей шпионской деятельности и террористической работе, заговорах против вождя и прочее в том же духе. На суде же все опроверг.

Надо ли говорить, что эта попытка признаться во лжи ему ничуть не помогла. А просьба Николая Ивановича к советской власти расстрелять «спокойно, без мучений», судя по некоторым данным, едва ли была выполнена.