Маленькое и большое

Проходил мимо, смотрю Советский Союз стоит – крепость громадная и очень всяким вооружением ощетиненная. Никому не взять ее, не победить, еще и треть мира собой защищает. Полная, в общем, неприступность. Но тут берутся откуда-то три человечка маленьких, пусть при начальственных постах, бумажечку подписывают небольшую такую, и крепость сама собой разваливается. Прямо у меня на глазах и разваливается. Никто ее снаружи и пальцем не тронул, а у нее вдруг стены осыпались сами, и иди, куда хочешь. Все, кто за стенами сидели и внимательно глядели на вражье окружение, вдруг оказались посреди бывшей крепости безо всяких стен. Многие пошли, кто куда хотел или мог. Другие стали бродить неприкаянными, пока не вылезли новые башковитые мужички и не посоветовали новую крепость строить, пусть и поменьше.

Спросил я у новых башковитых, почему такая крепость крепкая разрушилась от листочка одного, тремями человечками маленькими подписанного, но они глаза выпучили и все мне про вражеское окружение твердят, которое подкупило людей этих и еще некоторых такую бумажечку подписать. Тьфу ты! Я не о том спрашиваю, почему бумажку подписали, а как от такой махонькой бумажки такая неприступная махина обрушилась? Повернулся я ушел от них, а к кому обратиться, не ведаю. И узнать правду ужас, как хочется.

Гляжу, сидит мужичонка, простой совсем, сигарку покуривает. Сел я рядом покурить с ним. Тут слово за слово, сокрушаюсь я ему, что не могу найти какого умного человека, чтобы объяснил мне, почему из-за такой бумажки такая махина обрушилась.

А он мне, мол, нашел бином Ньютона, да тут это любой сантехник знает. Выяснилось, что он этот самый сантехник и есть, но насухую он сказывать не станет.

Я, конечно, сбегал, тут он мне тайну и открыл, которую даже сантехники знают. Дело, говорит, не в бумажке, конечно, не от нее крепость обрушилась, а оттого, что в крепости много чудес всяких делали, но не смогли двух вещей сотворить: автомобиля и унитаза в чистоте сортирной.

Тут я ему говорю, мол, постой, были у нас и автомобили и унитазы, и не надо передергивать. А он, мол, это не автомобили, а конструкторы «собери сам» называются, и что это за унитазы, если при них в сортир без резиновых сапог не войдешь. Ему ли этого не знать. А автомобиль есть олицетворение сути индивидуальной свободы так же, как унитаз в чистом сортире – олицетворение сути индивидуальной безопасности. Ни того, ни другого у нас не было, а у них там было, вот мы от нашей малоподвижной и зàсраной жизни и устали. А бумажка – это так, повод.

Я ему, мол, и из-за такого пустяка мы такое совершенство порушили. А он мне, что пустяк – не пустяк, а ездим теперь на автомобилях, когда захотим, и гадим в чистых сортирах.

Когда не врет сантехник, из-за каких пустяков, получается, великие империи рушатся. А нам все: вражеское окружение, вражеское окружение! Сортиры бы строили чистые и автомобили. Для всех, а не для одного начальства, так бы и жили до сих пор в общей крепости… наверное.