Один из «непонятых обществом гениев».

На модерации Отложенный

О Владимире Высоцком много написано воспоминаний, но я начну с общеизвестного - с биографии, написанной не мной.(http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-13009/ А выводы сделаю собственные. 

25 января 1938 года, 75 лет назад, в Москве, в семье офицера-связиста Семена Высоцкого и его жены Нины Максимовны, переводчицы с немецкого, родился мальчик, которого назвали в честь деда по отцу Владимиром.
Обычная семья, обычные заботы. Но на пороге уже стояла черная беда – те самые 190 фашистских дивизий, которые на рассвете 22 июня оборвали мирную жизнь, раскрутив кровавые лопасти смерти. 
Отец ушел на фронт одним из первых. Враг стоял у стен Москвы, многие жители столицы эвакуировались. В том числе и Нина Максимовна с сыном. Их определили в небольшую деревеньку под Оренбургом. Хлебнули горя… 
В 1943 году Высоцкие вернулись в Москву, на 1-ю Мещанскую улицу. Осенью 1945 года Володя пошел в первый класс. А в 1946 году за сыном приехал Семен Владимирович. Почему только за сыном? Дело в том, что у него к тому времени уже была новая жена – Евгения Степановна. Почему же Нина Максимовна безропотно уступила сына? Она понимала, что с отцом ему будет легче выжить. Слишком уж много разрушила война…
Следующие три года Володя прожил с отцом и мачехой в немецком гарнизоне Эберсвальд. Когда спустя долгие годы фронтовики диву давались и часто спрашивали Высоцкого о том, откуда он так хорошо знает войну, Владимир только плечами пожимал. Но представьте себе его жизнь с отцом на чужбине. Да, у отца была служба, но вне ее собирались офицеры вместе в закрытом гарнизоне, накатывали водочки и пускались в воспоминания о войне. И мальчишка тут же крутился, жадно впитывая эти рассказы.


В чем были истоки его последующего увлечения алкоголем? В генах? В жизни, где его не сразу научились понимать? Нет, они крылись именно в этих «германских» посиделках,
Если в обычной жизни, где-нибудь в средней полосе России, парень от сохи почувствует, что у него свербит на сердце, ему легче взять в руки косу-литовку и на рассвете отправиться на луг. Тяжелая физическая работа отвлекает. А здесь, в Германии, тяжелую работу заменяет щедрый стол. И глядя на эту роскошь, так трудно удержаться…
А дальше – возвращение в Москву, Большой Каретный переулок, который и довершил «огранку» будущего гения. Редко какой парень откажется повыпендриваться перед девушкой, особенно, если умеет извлекать чудесные звуки из гитары
Из порядка 750 стихотворений Владимира Высоцкого каждому на ум приходят только самые раскрученные. Но мне хочется привести сегодня два стихотворения: самое первое, датированное 1953 годом и одно из последних.

Моя клятва
Опоясана трауром лент,
Погрузилась в молчанье Москва,
Глубока её скорбь о вожде,
Сердце болью сжимает тоска.

Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало моё,
Я иду, чтоб взглянуть поскорей
На вождя дорогого чело...

Жжёт глаза мои страшный огонь,
И не верю я чёрной беде,
Давит грудь несмолкаемый стон,
Плачет сердце о мудром вожде.

Разливается траурный марш,
Стонут скрипки и стонут сердца,
Я у гроба клянусь не забыть
Дорогого вождя и отца.

Я клянусь: буду в ногу идти
С дружной, крепкой и братской семьёй,
Буду светлое знамя нести,
Что вручил ты нам, Сталин родной.

В эти скорбно-тяжёлые дни
Поклянусь у могилы твоей
Не щадить молодых своих сил
Для великой Отчизны моей.

Имя Сталин в веках будет жить,
Будет реять оно над землёй,
Имя Сталин нам будет светить
Вечным солнцем и вечной звездой.

После смерти большевика Сталина к власти пришла клика оппортуниста-троцкиста Хрущева, которая нанесла сокрушительный удар по русскому коллективному разуму, казалось бы гуманными действиями под лозунгами: «Каждой семье - отдельную квартиру!»; «Долой личное подсобное хозяйство!»; «Всё лучшее – детям!», «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!». Эти действия окончательно разрушили русскую общину, семью (почву коллективного русского разума) и вырастили поколение бесхребетных эгоистов, заботящихся только о личном благополучии.

Довоенная интеллигенция, выбирая род занятий, растворяла свое «я» в коллективе, и дело, которому они служили, было для них важнее интересов собственной личности. Послевоенная интеллигенция стремилась к личной славе, пусть даже скандальной, пусть даже замешанной на капризах «непонятых обществом гениев».

Довоенный и военный советский человек в общей своей массе не заботился о том, во что одеваться, что есть или пить. Послевоенные сверстники Кончаловского выбрали противоположный принцип, создав особый, романтизированный ныне типаж «стиляги». Довоенное и военное поколение не имело ни выбора, ни возможно­сти носить одежду по вкусу – оно было занято делом. А вот послевоенные «шестидесятники» на первое место поставили свой внешний вид. Вот что пишет Кончаловский: «Когда мне было шест­надцать, Мите Федоровскому, внуку Федора Федоровского, главного ху­дожника Большого театра, было двад­цать, он учился во ВГИКе. Его мать сшила ему невероятно узкие брючки на "молниях", и я умирал от желания иметь точно такие же. Он стал тас­кать меня в компании таких же, как он, молодых оболтусов, "золотой мо­лодежи"... Там был Виктор Суходрев, впоследствии переводчик Брежнева. Он был очарователен, ничем не по­ходил на русского, феноменально го­ворил по-английски — он был сыном дипломата, учился в Англии. Я просто шатался от его американских галсту­ков с абстрактным рисунком». И так далее и тому подобное.

Василий Аксенов описывает, как собственноручно кроил и шил из шинельного сукна пальто-балахон до пят — наподобие того, в котором приезжал в Москву Ив Монтан. На­талья Бондарчук вспоминает, как ее девичье сердце было покорено длин­ными шарфами и беретами с пом­поном, которые носил Андрей Тар­ковский. Ев­гений Евтушенко и доныне носит все только пестрое и разноцветное, объясняя это тем, что в его юности одежда была серой и бесцветной Владимир Высоцкий напоказ, просто вызывающе гонял по Москве на самом дорогом в СССР заграничном автомобиле и переодевался по три раза на дню — так необъятен был его гардероб и желание возвыситься над всем советским народом! Так что категорический императив «шес­тидесятников» гласит: непременно и неустанно заботьтесь о том, во что вам одеваться; и если в государстве дефицит модного заграничного тря­пья — уничтожьте это государство, оно того стоит!

Послевоенное поколение (1935 – 1948 гг. рождения) советского народа не последовали за старшими в их главном принципе «мой народ и я», создав себе новый, эгоистический по качеству и сути, мир, а именно: «я и все остальные». Подобным нар­циссизмом так или иначе болели практически все «шестидесятники». Итогом стала пустота, пьянсьво и наркомания. Итогом стало массовое предательство, разграбление и разрушение СССР.

 

 

Лукоморья больше нет.

Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след,
Дуб годится на паркет, так ведь нет -
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили все дубы на гробы...

Припев: Ты уймись, уймись, тоска у меня в груди,
Это только присказка, сказка впереди...


Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх Вертопрах,
Добрый молодец он был - бабку-ведьму подпоил,
Ратный подвиг совершил, дом спалил...

Припев.

Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря,
Каждый взял себе надел, кур завел и в нем сидел
Охраняя свой удел не у дел...

Ободрав зеленый дуб дядька ихний сделал сруб,
А с окружающими туп стал и груб,
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой...

А Русалка, вот дела - честь недолго берегла,
И однажды, как смогла, родила,
Тридцать три же мужика не желают знать сынка,
Пусть считается пока сын полка...

Как-то раз один колдун, врун болтун и хохотун,
Предложил ей, как знаток бабских струн,
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму,
И пошла она к нему как в тюрьму...

Припев.

Там и вправду ходит кот, как направо, так поет,
А как налево - так загнет анекдот,
Но ученый, сукин сын, цепь златую снес в торгсин,
А на выручку - один в магазин...

Как-то раз за Божий дар получил он гонорар,
В Лукоморье перегар на гектар,
Но хватил его удар и чтоб избегнуть Божьих кар
Кот диктует про татар мемуар...

Припев.

А брадатый Черномор, лукоморский первый вор,
Он давно Людмилу спер, ой, хитер!
Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать,
Зазеваешься - он хвать - и тикать.

А коверный самолет сдал в музей в запрошлый год,
Любознательный народ так и прет,
И без опаски старый хрыч баб ворует - хнычь, ни хнычь,
Ой, скорей его разбей паралич!

Нету мочи, нету сил - Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
"Дай рубля, прибью а то, я ж добытчик, али кто?!!
А не дашь, тоды пропью долото!!!"

"Я ли ягод не носил?!",- снова Леший голосил,-
"А коры по скольку кил приносил!
Надрывался издаля все твоей забавы для,
А ты жалеешь мне рубля, ах ты тля!!!"

И невиданных зверей, дичи всякой нету ей,
Понаехало за ей егерей,
Так что занчит не секрет - Лукоморья больше нет,
И все, о чем писал поэт - это бред...

     Ты уймись, уймись, тоска, душу мне не рань,
     Раз уж это - присказка, значит дело дрянь...