Ходят слухи тут и там...

Олег ЗОИН

Ходят слухи тут и там...

Отрывок из романа

Станислав принёс из кухни закипевший чайник.
– Вот побаловать дружбанов собираюсь. Получил днями из Эсэсэсэра бандерольку с чайком. Индийский. Три слона. Я пока заварю чаёк, а ты, Вань, расскажи нам ещё раз про тварищей Брежнева и Хрущёва, как они обкакались в 41-м…
– Нет проблем. Я сам удивляюсь, что ещё топчу грешную землю и меня до сих пор не достала длинная чистая энкавэдистская длань…
Итак… Дайте ещё раз вспомнить… Дело было в начале октября 41-го, числа 9-10.
Немец взял Днепропетровск ещё 25 августа. Наш полк оборонял подходы к мосту и снимался последним. Когда наши уходили под обстрелом ночью на левый берег, я сумел сквозонуть в посадку и тышком-нышком пробрался в садочек тётки Матрёны.
Рушныцю зарыл под яблоней, разбудил тётю, всё ей рассказал. Переоделся в гражданское и стал ждать дальнейшего развития событий.
Жена с детьми к тому времени успела в село к мамке убежать.
А  Запорожье сдали только 5 октября. Я как узнал, так сразу и подался левым берегом. Через Синельниково и Червоноармейск. Шёл ночами пешком трое суток. Один раз под дождь попал…

Я тогда в Запорожье из Днепропетровска пробрался, чтобы своих родителей спасти. – Вспоминал, почёсывая лоб, Иван. – Но попался патрулям фрицовским около Малого Базара, на трамвайной остановке, буквально в двух шагах от Карла Либкнехта, где мои до войны квартировали… Я там, разинув рот, стоял, глядя на руины спаленного здания ОблНКВД.
А тут откуда-то вражеский патруль. Так ты не поверишь, меня без церемоний кинули в лагерь военнопленных. Хотя я и в гражданском был, но они, видно, хватали по возрасту, всех молодых мужиков…
Аккуратисты чёртовы, всего три дня, как город взяли, а уже лагерь успели развернуть и согнать туда тысяч пять народу…
– Так ты и в лагере побывал? – Вежливо, как вроде первый раз слышал, ахнул Станислав. – Надо же, прям не верится. Такой вроде пробивной… А ведь могли сгоряча и дырку в голове просверлить!.. Немцы тогда не панькались с нашим братом…
– Немцы – да… Но они взяли город и понеслись дальше, на Харьков и Белгород, а первые лагеря в тылу поручили организовать румынам…
Так что я попал в самый первый – дулаг № 182… А может, и ещё были лагеря, хрен их разберёт. К концу 41-го их по Украине десятки, наверное, появились…
– Дурлаг – это для дурков, или как?..  Может, дуршлаг?.. – Прикинулся валенком Иван.
– Зря скалишь зубы, я из нержавейки. Dulag по-немецки значит пересыльно-сортировочный лагерь для военнопленных. Знать надо! Ты ведь тоже был в оккупации и не прикидывайся, что нихт ферштейн!..  
Николай всплеснул по-бабьи руками.
– В какой оккупации? Кстись! Я же из Харбина сюда пожаловал. Мы там у япошек высоко котировались!.. А сталинской оккупации Манчжурия, слава Богу, избежала… Хотя до Австралии ещё пришлось и в Шанхае, и в Тубабао покантоваться. Да я же тебе не раз свою одиссею излагал…
– Прости, совсем мозги повысыхали! – Иван виновато улыбнулся. – Часто подводят последнее время… Ну да, ведь Станислав тоже из Запорожья, мы с ним фактически земляки… Хотя в те времена не пересекались… Но в начале тридцатых он и в Днепре успел поработать, а в Запорожье у него жена вроде оставалась и сын. Потом высылка всё ему перегадила, перекроила…
Станислав немного поубирал на столе, освободив место для чашек. Притащил из кухни благоухающий заварочный чайничек, сахарницу, расставил блюдца с чашками и стал наливать в них заварку. Сказал Ивану Игнатьевичу, возвращая разговор в далёкий 1941-й:
– Ну и… Тебя схватили, пытали. Но ты, как Зоя Космодемьянская, выстоял…
Иван укоризненно покачал головой.
– Не надо меня с диверсанткой сравнивать. Я сараев деревенских не подпаливал…
Ну, так вот. Разместили нас в трёх частных домах за заводом “29”. Напротив вокзала Запорожье-2. Через пути перейти всего.  Из лагеря Екатеринку было хорошо видать.
Кто не поместился, устроился на приусадебных участках вокруг домов. Охрана символическая, на каждый дом два поста, один с  улицы, другой с тыла, с огорода соседнего участка. На следующий день территорию трёх дворов, отведённую под лагерь, обустроили колючкой…
Я был в числе первых, кого привели после задержания. Дело было часов в 10 утра. Потом началось оживление, подъезжали машины, огромные грузовые Фиаты с зелёными брезентовыми тентами. В каждой человек по сорок мужиков, большинство стоя. А кто ранен или болен – покотом вдоль бортов… И уже к вечеру натаскали человек 800-900.
Привезли на шарабане, запряжённом парой кляч, четыре бочки воды. Оказалось, “за рулём” шарабана не румыны, а два запорожских цыгана…
– А, цыгане, помню, помню, – отозвался Станислав, и лицо его осветилось теплом давно забытых подробностей запорожской жизни. – Точно. На опушке и в глуши Дубовой Рощи жили несколько семей цыган, они до войны занимались извозом и, если верить народу, всякими страшными делами. Их не смогла раскулачить и перевоспитать даже советская власть…
- А вот оккупанты пристроили к делу на раз, – хохотнул Иван Игнатьевич. – Ну, ладно. Так на чём я остановился? За воду подрались, а ведь ещё бы и поесть. Охрана пальнула над головами, чтобы не бились за воду и еду. Народ, вытирая рукавами кровавые сопли и страшно матюгаясь, угомонился.
Румынская полевая кухня выдала по черпачку гречневой каши – без соли и масла! К ночи поспать бы, но в помещения не пробиться, хоть по головам ходи. Большинство стали в садиках и дворах как-то укладываться, прямо на голой земле. Хорошо бы в траве, но за день всё вытоптали и обоссали. Спасибо, октябрь выдался тёплый и сухой, ночью ещё +10… Кое-как до утра перекемарили.
Утром в 6 подъём. Ни умыться, ни побриться. Сходить по нужде проблема. Ну, ладно отлить, - это под забор. А уж если по-большому припёрло, то хоть плачь. Садись под куст у забора на виду всего народа и старайся не упасть в достижения предшественников…
Полевых кухонь стало две, и обе мирно дымились. Появились и местные тётки в помощь кашеварам-румынам. Привезли хлеб, кирпичики свежего ржаного, значит, запустили хлебозавод или что-то такое.

Овощные ящики с картошкой, варёной в мундире. Приятно запахло хлебом и варёной картохой. И опять пришлось повоевать за хоть немного пожрать…
В десять начался учёт. У нашего дома поставили стол, пару стульев. За столом офицер и писарь-переводчица.
Фамилия-имя-звание-часть–место жительства…
Следующий!..
И вот тут надо было не растеряться. Ладно, имя-фамилия. Это для большинства скрывать не имело смысла. А место жительства? Что сказать? Из Москвы или из Вологды?..
Вчера вечером среди пленных ходили всякие суждения. Гуляла байка, что немцы будут вскоре выпускать пленных на поруки семьям, жёнам и матерям. Поэтому, мол, лучше написать, что ты из Украины, а ещё лучше – из Запорожья. Тогда передав через кого-нибудь, например, через поварих, своё фио на волю, можешь надеяться, что найдётся сердобольная холостая хохлушка из ближних сёл, придёт за тобой и освободит, чтобы забрать в прыймы, то есть пожить гражданским браком до конца войны…
Я ничего не выдумывал, а назвал адрес родителей и настоящую свою фамилию. Другие действовали, кто как.
В конце регистрации каждому давали картонку с номером. Получил эту ксиву и я. До сих пор помню – Лахутин Иван, № 00348, 07.10.41 дулаг № 182…
Это уже потом, когда у них всё отстоялось, так они наколки с номерами внедрили. А первые после захвата очередного города дни просто сгоняли Красную Армию в огороженные места и охрану с кормёжкой налаживали. Учёт самый простой, хотя фрицы вообще в этих делах аккуратисты…

Станислав запалил папиросину из присланных недавно из Союза. Закашлялся, как  часто случалось последние года. Бронхит стариковский терзает основательно. Сказал сквозь слёзы:
– Да уж, щепетильный народ. Этого у них не отнять. Ну, давай досказывай!
Иван Игнатьевич откашлялся и продолжал:
– Отчитавшись, я отошёл в ту сторону, где собирали зарегистрированных.
Мы, кого профильтровали, с интересом наблюдали за регистрацией. Народ в основном давно небритый, грязный, отощавший, потухший.
И вот примерно через час к столу подошёл ладный брюнетистый мужик с густыми чёрными бровями. Морда обросла мощной недельной иссиня-чёрной щетиной, из-за чего дядьку можно было бы принять за турка. В дурацком коричневом пиджаке явно с чужого плеча и в простых солдатских задрипанных галифе, вправленных в разбитые до не могу керзачи.
Пока он там отбрехивался перед регистраторами, я вспоминал знакомые черты и легко узнал в пленном Леонида Брежнева, с которым был немного знаком по Днепропетровску в 38-39-м годах…
 Первый порыв подойти к земляку я сумел незаметно погасить и начал анализировать обстановку. Решил понаблюдать.
Этот Лёнька, скажу вам, до войны, пока карабкался в обком, сдавал и начальников своих, и профессоров, и вообще не брезговал ничем, чтобы высунуться и закрепиться в руководящих кадрах.
Говно исключительное, смрадно пахнущее. Поэтому и состоялся, как партработник…
Рассуждая подобным образом, я стоял в сторонке под старой грушей и наблюдал регистрацию.   
Через несколько минут в поле моего зрения попал плотный толстошеий мужик в солдатской гимнастёрке, почему-то в несвежих, грязных кальсонах, босиком… Гимнастёрка, видно было, маловата, как только и надел её бедолага… Мужика я признал с первого взгляда – ну прям, как на портретах и в газетах. Кто тогда в Украине не знал первого секретаря ЦК КП(б)У Никиту Хрущёва?..
Но самое удивительное, что никто этих голубков не выдал, хотя, полагаю, не я один опознал мерзавцев. Так их румыны и записали красноармейцами…
Станислав Степанович тронул рассказчика за плечо.
– Передохни! Доскажешь после закуси. Тем более, мы-то знаем, что этих жуликов через пару дней вытащили подпольщики-особисты, приведя к воротам лагеря “жён” или “сестёр”, тоже мне новость…  Ты же в двадцатый раз этот мемуар докладываешь…
Давайте по маленькой за нашу австралийскую родину-уродину! За Мельбун без буквы эр! Будем!
 
Когда выпили, разговор продолжился.
– И что в этом всём интересно, – вернулся к Ивановому детективу  Станислав, – как потом эти прохиндеи сумели сохранить свой плен в тайне от Иосифа?..
– Элементарно, – засмеялся Иван, – поскольку уверен, что те энкаведисты, что организовали побег, как только Лёнька с Никиткой оклемались и оказались на нашей стороне фронта, были тотчас уничтожены. А Сталину доложили, что Лёнька и Никитка отступали с войсками в обстановке сумятицы и отсутствия связи…
Через пару недель Никита уже рвал когти из Харькова в рядах остатков наших войск, вырывавшихся из  Первого Харьковского котла… И где-то рядом с ним трясся в какой-нибудь Эмке и Лёка. Но как они головы сохранили, не могу представить. Сумели убрать всех свидетелей их позора…
– Хе-хе!.. Выходит, – подытожил Николай, – если бы ты, Вань, рванул обниматься с Леонидом после регистрации, то тебя мы сегодня за нашим чудесным столом не увидели бы…
– Выходит… – Вздохнул Иван, накалывая ломтик буженинки на вилку. – Никита потому только помер  своей смертью, что они с Лёкой были повязаны общей непростительной подлянкой…
– Ты, как всегда, прав, Вань, такой у них получился дуэт, типа сиамских близнецов, – согласился Станислав, – ведь генсекам после ухода с поста по понятным причинам, кроме места у Кремлевской стены, ничего не полагалось. Единственное исключение - свергнутый своими соратниками Хрущёв. По личному распоряжению товарища Брежнева Никите Сергеевичу оставили и московскую квартиру, и просторную госдачу в Петрово-Дальнем на берегу Истры. Кроме того, за ним сохранились обслуга, охрана и приличная по совковым меркам персональная пенсия… А вот помрёт ли своей смертью Лёка, будем посмотреть…
Друзья замолчали. Родина где-то невообразимо далеко, в недосягаемой галактике из пятиконечных звёзд, а от воспоминаний только сердце ноет…

Николай тронул струны. Печальный проигрыш заставил друзей умолкнуть. Полилась песня, так любимая русскими харбинцами в 30-40-е годы.

За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали…

Отрывок из романа "Дирижабль СОЮЗ"