Элитарный взгляд на применение лопаты

По двум причинам мне не хотелось обращаться к этой теме. Первая и главная: сам случай не столь уж значителен в ряду подобных. Мальчик Артем, благодарение Богу, жив. Челюсть заживет, все забудется. Вторая: сказано было уже довольно, и многое по существу. В том числе прозвучало и недоумение, что старая песня «жертва сама виновата» все ж таки была исполнена в честь ребенка, которому, кажется, не исполнилось и двенадцати. Ну да, друзья мои, вы ошиблись. Вы думали, про двенадцатилетнего все-таки язык не повернется. Про пятнадцатилетнюю – еще как, про двадцатилетнего – само собой, но уж про ребенка… Язык все же повернулся. Но – у кого? У Гейдара Джемаля? У узбекской диаспоры? Если бы.

Я поняла, что не смогу промолчать, когда одна моя знакомица, обаятельная, православная, успешная мама двоих очаровательных маленьких сыновей (старший – примерно ровесник пострадавшего Артема) произнесла (точнее – выбила по клавиатуре) монолог, повергший меня в оторопь. «Все вовсе не так просто в этой истории», «его затравили», «русские мальчики часто реально очень опасны», «Ну нельзя ненавидеть человека только за то, что он другой национальности, когда он просто метет здесь двор, потому что это единственный способ для его семьи выжить»… Чем же, спрашивается, вызвана сия жуткая «ненависть» - тем ли, что метет двор, или все же тем, что покалечил ребенка? «Градус животной ненависти условно славянского населения Москвы к условно "приезжим" перешел все мыслимые пределы», - умозаключает молодая мать. Помножьте эту интеллигентку на тысячи – и вам станет страшно. Вопрос о том, кто лидирует в статистике уголовных сводок, «условно славянское население» или «условно приезжие», им представляется праздным и решительно неинтересным. И где же, наконец, тысячи уголовных дел о злодеяниях двенадцатилетних школьников?

По сути, молодая мать произнесла выше фразу «мальчик – фашист». Она иначе ее сформулировала, но что изменилось от формулировки? Откуда замечательная уверенность в том, что ее собственный сын никогда не окажется в таком же (либо худшем) положении? Что другие, такие же интеллигентные, как она, уже ее Диму (имя изменено) не обзовут фашистом и не обвинят за то, что пострадал? Она уверена, но обоснование – далее.

Я знаю, о ком пишу. Эту молодую особу уж точно никто не подкупал, она ничьих интересов не лоббирует. Она вполне искренне рассуждает о хорошем дворнике и плохом мальчике.

Дабы укрепить свои позиции, моя знакомица ссылается уже на своего знакомца – обозревателя «Коммерсанта» Константина Эггерта. (Тоже ведь, по слухам, не злодей…) Тем не менее, он пишет следующее: «Наверняка подростки регулярно дразнили его, ругались матом, делали в его адрес непристойные жесты». Слово «наверняка» – паровозик, влекущий по рельсам всю фразу. Проще говоря, и «мат», и загадочные «непристойные жесты», являются ничем иным, как предположением автора. Единственный доказанный факт вот он: «В конце концов, залепили снежком в лицо». Да, как тут не сломать челюсть, когда мальчик залепил тебе в лицо снежком? В самом-то деле! Ведь «для 35-летнего узбека, скорее всего, воспитанного на идее, что младшие уважают и почитают старших, это наверняка было очень унизительно». Нет сомнения, он воспитан на этой «идее». И еще на ряде иных замечательных «идей».

Помнится, когда мне было лет двадцать, на страницах «Комсомольской правды» (Это ж какой размах должно было иметь страшное явление, чтобы о нем заговорила тогда ведущая газета, нацеленная на лакированный позитив и «отдельные недостатки»!) пошли репортажи о самоубийствах сельских девушек в Таджикистане. Лютых самоубийствах: юные селянки обливали себя бензином и превращались в живые факелы. Как недоглядели, что упустили, ломали голову простодушные советские журналисты. А что тут не понять: дикие для нас взаимоотношения «старших и младших» никогда не уходили из этого мира, особенно из сельской местности. И ужасная смерть была в конце ХХ века единственным, повторюсь, единственным способом для девушки сказать свое «нет» и насильственной выдаче замуж и многочисленным запретам, полному бесправию.

Нам надо, чтобы вместе с Бахромом к нам пришло все, к чему Бахром «привык»?

Если надо, то хотелось бы все же понять, почему? Чего ради мы будем внушать нашим несносным европейским мальчишкам, чтоб, коли хотят сохранить челюсть (да и голову), не кидались снежками, не шумели, не кричали, не грубили, не делали всего того, что нам изрядно порой досаждает, но что мы, право же, способны пережить?

Из гуманизма? Из того, что «мести двор в Москве – единственный способ, ему, Бахрому, выжить с семьей?» Прекрасно, но Бахром – гражданин свободной страны, с восторгом (кто-нибудь еще помнит этот восторг?) стряхнувшей наше колониальное иго. Ну и флаг в руки, голубо-бело-зеленый флаг с красными полосками, полумесяцем и замечательно красивыми звездочками. Россия не вступилась тогда за многих и многих русских, которых гнали прочь из «свободного Узбекистана», грабили, насиловали и убивали. Тут уже мало что поправишь. Но уж пусть о том, выживать ли семье Бахрома, думает правительство свободного Узбекистана.

Наше, между тем, правительство, обязано следить, чтоб никто не калечил Артема, чьи родители здесь – граждане и налогоплательщики. Ну и, понятное дело, радеть о его образовании и воспитании – чтоб не только озорничал. Так и только так.

В девяностых годах они не хотели видеть русских в Узбекистане. Отчего мы должны хотеть увидеть Узбекистан в Москве? Из того ли, что мы добрее? Нет, ведь сказано уже молодой интеллигентной мамой, что мы озверелые. Пусть так, но мы в своем праве звереть как нам удобно.

Или напротив – гуманизм не причем? Просто труд Бахрома – это единственная экономическая модель, по которой мы можем жить? То есть интерес наш чисто прагматический.

Извините, Бахром жил у мусоропровода. Как только он переселяется из под раструба мусоросборника в нормальную квартиру – труд его мгновенно перестает быть выгодным. Экономика, выстроенная на том, что хоть кто-то живет в столь скотских условиях, не только аморальна, но и опасна.

Или моя знакомица вместе с обозревателем известного издания полагают, что, живя под мусорным раструбом, Бахром не положил глаз на их квартиры, о ту пору, когда «его уж станет много»?

Нет, они думают, что их квартиры и Бахром – вещи не совместные. Поэтому можно Бахрома с легким сердцем защищать. «Представьте себе, - продолжает обозреватель, – сколько раз Бахром слышал в свой адрес слово "чурка", и ситуация проясняется. У человека просто лопнуло терпение».

То есть, по сути, г-н Эггерт также произносит ключевую фразу «мальчик – фашист». Называл (допустим) «чуркой»? Лопатой тебя, двенадцатилетнего. Таково в нашей стране правосознание у тех, кто занимается формированием общественного мнения.

Они сами не видят, как рассыпаются их же стараниями карточные домики псевдопостроений. «Все озверели», но «жильцы массово заступились». Как сие увязать? Да никак.

Увяжу я, раз уж меня все равно обвинили в неприязни к «идеальному (sic!) мигранту» на основании «иного цвета кожи». Уже начали появляться доказательства, что массовая защита жильцами дворника – очевидная липа. Честно говоря, я рада тому, что «защита жильцов» предстает ложносочиненной. Не подонки, стало быть, наши люди, не согласны с тем, чтобы детей калечили. Ни из гуманных соображений не согласны, ни из прагматических.

Нет возможности (хотя и очень хочется) процитировать статью К.Эггерта вообще целиком. Потрясает каждое слово, хотя бы слово «якобы» применительно к азиатам, «наводнившим Россию». То есть не наводнили, а «якобы наводнили». Ну, в подземку интересный мужчина не спускался уже давненько, это понятно. Но по улицам-то – ведь ходит же? По московским, хоть иногда, хоть по центру… Или статистику посмотреть хотя бы… Но пора переходить к выводам.

За последние лет пятнадцать, быть может, чуть меньше, отстоялся зыбко-благополучный слой «элитариев», главным доказательством своего жизненного успеха почитающий собственную непричастность к массам, народу, плебсу, обывателям и т.д. Все они относительно обеспечены, по нашим, разумеется, убогим постсоветским меркам, то есть имеют относительно приличное жилье, хорошо одеваются, водят хорошие автомобили, отдыхают не в Турции, а в Англии либо на экзотических островах. Они, если сами и не мелькают на экранах телевизоров, то знакомы каждый с кучей мелькающих. Так либо иначе связаны со СМИ. Все «немножечко пишут». Вот, пожалуй, групповой портрет обозначен.

Их, неплохих, в общем-то, людей, ведет по жизни иллюзия разности собственных судеб с «народными». Они не очень верят в жестокую реальность: когда Узбекистан окончательно придет в Москву, когда Российскую Федерацию съедят российские федераты, бежать-то будет особо некуда. Дело даже не в том, что в Западной Европе свои Бахромы, а в том, что в ней, объятой кризисом, не особо востребованы журналисты из Российской Федерации. Получить политическое убежище еще кое-как можно, но это уже, поверьте, совсем не тот уровень жизни, к которому наши элитарии привыкли в Москве. Можно сменить род деятельности, неплохо, например, платят домашним работницам, нянькам. Но захотят ли они в няньки? Хороший вопрос.

Мало отдыхать в иных пределах, мало даже заиметь там какую-нито недвижимость. Надобно иметь счет в швейцарском банке – такой, какой бывает очень у немногих. Только тогда можно безопасно рассуждать о нехорошем Артеме и идеальном Бахроме.

А до этой поры от жесткого, но неизбежного деления «свой-чужой» никуда не деться. Иначе на кой леший нам нужны правительства и государственные границы?

Наше медийное сообщество больно. Покуда взамен эгоизма личного не придет эгоизм хотя бы национальный, оно будет слепо влечься под лопату Бахрома. И тащить под нее нас, нас всех. Когда они, наконец, поймут, что выжить можно только вместе со страной, что им действительно некуда бежать?

Елена Чудинова