Брошенные

Василий Сильвестрович Чеберкус когда-то стал свидетелем случая, способного перевернуть книжное представление о войне. Одна из переживших оккупацию подпольщиц, жена командира из Брестской крепости, фамилия которой была в почете, в 50-е годы работала на ковровом комбинате, размещавшемся в новом здании у колхозного рынка (теперь здесь трикотажная фабрика). После смены работницы спешили домой и чуть не штурмом брали узкое горлышко проходной. Возникали конфликты. Молодая ткачиха, слышавшая от старших подруг такое, о чем не писали газеты, в перебранке хлестнула наотмашь: «Проститутка немецкая» – а женщина взорвалась, схватила за грудки и, прижав к стене, прохрипела: «Если бы у тебя были дети малые, посмотрела бы на тебя...»

Ситуация, в какой с началом войны оказались приехавшие в Брест восточницы, была незавидной. Командирские жены были категорией зависимой и уязвимой в силу нередкого отсутствия профессии и полной зависимости от мужа. Для девчат из русских деревень и небольших городков, где до войны стояли подразделения Красной армии, выскочить за командира означало вытянуть счастливый билет, взметнуться в статусе, когда можно больше не работать и не учиться и при этом жить состоятельнее других и даже держать прислугу.

Нина Васильевна Петручик, детство которой прошло в Волчине, где дислоцировались подразделения Красной армии и пограничников, вспоминает осень «освободительного похода» 1939 года: «Жены командиров были одеты неопрятно и чудовищно безвкусно: кирзовые сапоги, ситцевые платья в цветочек, черные жакетки под бархат и огромные белые платки. На базаре они стали жадно покупать вышитые ночные рубахи и надевали вместо платьев – никогда такой красоты не видели. Ужасно бедный народ приехал. Люди посмеивались и были рады им эти рубахи продать. Однако смех смехом, но именно они стали хозяевами жизни в полтора предвоенных года».

От старейшего музейного сотрудника Татьяны Михайловны Ходцевой, полжизни отдавшей живой работе с участниками обороны Брестской крепости, приходилось слышать про скромный образовательный уровень многих восточниц. Была уборщица, доярка, заводчанка с четырьмя классами (медсестра или фельдшер в их среде – это было ого!), и вдруг стала командирская жена со всеми положенными привилегиями, да еще переместилась за мужем в не по-советски обеспеченный город с манерами и западным шармом, получила квартирку в особняке вывезенного польского чиновника – бывшие товарки от зависти лопались.

Но жизнь нередко вычитает за шальную удачу. С первого дня войны разом оставшиеся без опоры в чужом незнакомом мире, ненавидимые частью населения, нередко с детьми на руках, молодые женщины должны были как-то выживать, и не нам судить способы, которые они выбирали. Самым простым было найти себе, как сейчас бы сказали, опекуна из стана врага, который и согреет, и детей подкормит, и защитит в меру своих возможностей.

Отнюдь не хочу сказать, что восточницы поголовно стремились к выгодной связи: описанная в прошлой главе история Галины Поповой – красноречивый обратный пример. Опора на мужское плечо захватчика была лишь одним из способов выживания.

Способом, прямо скажем, непопулярным у всех категорий населения: для этого надо было переступить известную черту, за которой – косые взгляды, шушуканье, а то и открытое презрение окружающих. Тем более что большинство одиноких восточниц, когда прошел первый шок, между собой кооперировались, держались по двое-трое и зорко друг за дружкой следили.

Многие устроились уборщицами, мыли казармы, солдатские общежития или немецкие составы на вокзале. Одной из них, жене политработника из 131-го артполка, немец подарил картинку, что-то вроде картонной открытки, и она повесила ее на стену. После войны много лет прошло, а бабоньки между собой эту картинку нет-нет да вспоминали с едким подтекстом.

Были и случаи экзотические. Жена комбата 333-го стрелкового полка в оккупацию перекрестила своего пятилетнего сына из Альберта в Адольфа, а по возвращении советской власти переписала обратно на Альберта. Многие вдовы участников обороны крепости после войны от нее отодвинулись, до последнего дня не простили, но для женщины главным было не это, а то, что сын выжил.

Читателю самому решать, правда этой женщины ему ближе или позиция профессиональной революционерки Веры Хоружей, много лет беззаветно боровшейся против польского государства, отсидевшей в политической тюрьме и освобожденной с приходом советской власти. Перед самой войной Хоружая родила мальчика, но уже год спустя проявила инициативу в создании подпольно-диверсионной группы и, оторвав сынишку от груди, покинула Москву и переправилась с группой через линию фронта в оккупированный Витебск, где погибла в застенках гестапо.

В книге «На берегах Буга» (издательство Алма-Ата, 1967) о защитниках крепости из Казахстана автор Николай Шахов приводит выдержку из письма Пети Клыпы командиру пулеметной роты Дмитрию Беломоину:

«…Помнишь жену нашего командира полка полковника Матвеева (командир 333-го стрелкового полка, бывший кавалерист – тот самый, что, по свидетельству очевидцев, выделялся из массы пехотных командиров, продолжая ходить в кавалерийских сапогах со шпорами и синем галифе. – В.С.)? Когда она попала в плен, немецкий полковник сказал: “Ты была женой русского полковника, теперь ты будешь горничной у немецкого полковника”. Через три дня Матвеева перерезала горло полковнику, захватила штабные документы и ушла в партизаны».

Было такое письмо на самом деле или не было, совершенно очевидно, что сама история – придумка, плод мифотворческого времени, опирающийся, как часто бывает, на отдельные факты: Полина Матвеева работала уборщицей в общежитии железной дороги, входила в антифашистскую группу и в 1944 году была выведена в отряд им. Чернака.

А вот история другого рода, описанная Иваном Даниловым, 87-летним очевидцем многих событий, автором книги «Записки западного белоруса». В начале июня 1942 года его, молодого парня, доставили из Дрогичина в Брест и поместили в пересыльный лагерь, размещавшийся в старой казарме, для отправки на работы в Германию.

«В центре двора указанной польской казармы, – пишет автор, – стоял довольно экзотичный флигель, в котором жил немецкий майор, наш теперешний начальник, вместе с красивой молодой женщиной и ее маленьким ребенком. Вскоре мы узнали, что это бывшая жена советского офицера, оставленная на произвол судьбы в трагические для Красной армии дни июня 41-го года. В углу казарменного двора стояло трехэтажное кирпичное здание, заселенное брошенными семьями советских офицеров. По вечерам к этому зданию подъезжали лимузины с немецкими офицерами и увозили с собой молодых женщин, обитательниц этого дома».

«Советские офицеры, предчувствуя беду накануне войны, – резюмирует автор, – просили командование и политуправление Белорусского военного округа разрешить им отправить свои семьи в тыл, подальше от границы. Им не разрешили, чтобы “не сеять панику...»