Обнаженный нерв

(Глава (отступление) из моей книги "Василиск: странная повесть о сексе и Dasein", СПб, "Алетейя", 2009)

Как трудно, почти невозможно выразить тот пестрый клубок ощущений, образов, чувств, ликов, который разматывается в моей душе… то, что когда-то было близко, любимо, страшно, ненавистно… те, кого любил и ненавидел, кем играл и от кого зависел… те, кому причинял страдания, и те, от которых страдал…. любовь, которая всякий раз оказывалась компенсацией невротической ненависти, страха, зависимости, чего-то, что было незавершено когда-то: в раннем детстве, в утробе матери, в вечном мифе о Великой Богине… борьба за внимание, признание, за место под солнцем… битва каждого против всех… глубочайшее одиночество перед собственным безучастным взглядом, перед собственным сочувствующим взглядом, перед собственным уничижающим взглядом, перед взглядами: насмешливым, испуганным, печальным, гневным, понимающим... Господи, зачем я играю сам с собой в эту безумную игру? - в разматывающемся клубке сознания мелькают глаза, улыбки, гримасы отчаяния и боли, чьи-то слезы… чьи-то безудержные слезы… настоящие ли они, или это тоже часть всеобщего лицедейства?.. беспощадная, обнаженная реальность, разворачиваясь передо мной, врезается в душу тысячами личин, прячущих за собой что-то настоящее; в этот момент я понимаю, что настоящим является все в этой чудовищной, дьявольской игре, то завораживающей, то отвратительной, пьянящей и отрезвляющей, пугающей и скучной… зачем? зачем? зачем?.. я мог бы написать сотню умных ответов, опираясь на тщательно выверенные и проверенные опытом теории, впрочем, противоречащие друг другу, но сейчас все эти ответы – ложь!.. можно смотреть изнутри этого клубка, изнутри экстаза, раздирающей боли, удушающего страха, всепоглощающего интереса и безысходной тоски, можно смотреть снаружи, отстраненно: все эти взгляды равновероятно правдивы и столь же лживы, игра случая, созданная гениальным планом, где все учтено и оплачено… нет, тут явно чего-то не хватает: опять пошли описания, метафоры, а суть, которая, казалось, была наконец схвачена, - в очередной раз ускользнула, обнаженный нерв жизни, пойманной в силки осознания, опять затягивается обезболивающей коркой, и сладчайшая рана перестает кровоточить, душа погружается в привычные сумерки, умиротворяющий полумрак забвения себя… зачем нам всем этот блаженный, чудовищный, отвратительный, пьянящий и завораживающий опыт, который исчезнет некогда в земле или пепле? – он пополнит копилку коллективного бессознательного, обогатит бытие богов, архетипов и духов? – может быть затем ты явился в мою жизнь – Василиск, взломав сотни замков, запретов и предначертанный родителями сюжет бесхребетной и безопасной жизни? – нет, ты явился на мой безотчетный зов, теперь я понимаю это как никогда ясно; так кто же из нас кем играет и игра ли это вообще? Нет у меня ответов на все эти вопросы, обжигающие обнаженные нервы вопросы, которые я истошно выкрикиваю иногда в вакуум собственного сознания, в такие минуты привычный хаос умозаключений, разрозненных представлений о себе и бытии рассеивается, и возникает впечатление, что самое сознание подобно некой фигуре, стоящей на краю бездонной пропасти и беззвучно кричащей в холодную и прозрачную молчаливую космическую бездну, кричащей не потому, что желает слышать ответ, нет, даже известно заранее, что никаких ответов и быть не может, просто нет возможности молчать, и прокричаться, выпустить запертые где-то в потаенных своих уголках слова, чтобы сотрясти пустоту, являясь единственным актером и зрителем-слушателем этой драмы – необходимо: столкнувшись с этим в себе, уже не запихнуть его обратно, в неосознаваемое; как там писал на склоне лет Хайдеггер: «не человек говорит языком, а сам язык проговаривает себя через человека»… что ж, пусть даже так, это ничего не меняет, я вспоминаю замечательные слова, которые язык проговорил через Деда: лучшее, что человек может сделать со своей жизнью, это превратить ее в авантюру, приключение, или, хотя бы, придать ей пафос авантюры – слова эти бодрят меня, и иногда, безмолвно прокричавшись в пустоту молчащего космоса, я следую совету Деда, становлюсь кочевником, не имеющим ничего своего ни внутри ни снаружи, и наслаждаюсь течением жизни несколько дней, а то, бывает, и недель, пока приходящая невесть откуда, вкрадчивая, мягко наваливающая тоска по чему-то совершенно несбыточному, чему-то предельному, окончательному не обнажает нервы, не вскрывает поток вопросов, не имеющих ответа; тогда я подхожу к краю собственной пропасти и кричу, кричу и плачу, ощущая как причащаюсь с этим криком к безжалостной и восхитительной доле человеческой…