"На последнем рубеже" рассказ, автор Роман Ударцев

Сейчас часто ругают врачей, они, мол, такие-сякие. Но кто задумывался сколько жизней спасли эти люди? Сколько раз они спасали именно нашу жизнь? И чем мы им отплачиваем? Где благодарность? Я написал этот рассказ именно как благодарность за их труд, труд на действительно последнем рубеже, рубеже между жизнью и смертью. Глубокая благодарность вам и признательность.

ВСЕМ МЕДИКАМ И МЕДРАБОТНИКАМ ПОСВЯЩАЮ:

 

 

 

 

                           Последний рубеж.

       Дмитрий Васильевич ненавидел коньяк, почему-то все уверенны, что все медики обожают этот напиток, но сейчас Дмитрий Васильевич, с удовольствием, выпил бы обычной русской водки. Да не с лимоном и просроченными конфетами, а с квашеной капустой. Стакан, чтобы ударило по измученному мозгу, смяло, скрутило сознание, чтобы не помнить. Коньяк упорно не желал затуманивать разум.

       Хирург понюхал дешевый и, похоже, поддельный напиток и ударил стаканом по столу. Часть жидкости выплеснулась, и несколько капель упало на белый халат, расплываясь желтыми пятнами. Зараза, зло подумал Дмитрий Васильевич, парадный халат изгадил и тошно… как же тошно. Надо спирта налить, придумал он и, пошатываясь, пошел к стеклянному шкафчику.

       Выпил, не закусывая и не разбавляя, обожгло горло. Это хорошо, думал он, закашлявшись, лучше горло, чем… опять!

       - Травмы не совместимые с жизнью… - прошептал хирург собственную ложь, сказанную заплаканной матери два часа назад. Он посмотрел на висящую, на стене икону Спасителя, Дмитрию Васильевичу показалось, что Христос смотрит хмуро – Да ложь! Потому что это моя вина! – глухо, почти с ненавистью говорил он – Я виноват, где-то не понял, не доучился и парень умер! Да я виноват, перед ним, перед Тобой, я двадцать лет, работаю врачом, и все равно, кто-нибудь умирает! – икона молчала, как всегда.

       Дмитрий Васильевич отвернулся, но все равно чувствовал на себе взгляд Иисуса, внимательный, печальный. Это злило, он заметил на белоснежном халате пятна от коньяка и, с каким-то остервенением сорвал с себя его. Белый комок лежал возле стула для посетителей, измятый и грязный, как уже ненужные одежды праведности. Хирург налил себе полстакана коньяку и залпом выпил, затем развернулся на каблуках и уставился на икону.

       - Ну что Ты смотришь? – яростно говорил он – Все, я завязываю, не могу я больше, понимаешь? Не верю! Не верю, я в Тебя! Зачем Ты позволил этому мальчику умереть? Сопляк ведь! Ему жить, любить… детей… Не верю… Зачем я тут нужен? Что я могу? Не верю…

       Речь Дмитрия Васильевича становилась несколько невнятной, толи от выпитого, толи от душевной муки. Лучший хирург города, пинком отправил халат под топчан и наскоро собрал пожитки. Все, решил он, хватит, ухожу и будь, что будет. Пойду в пластику, там все живые и зарплата человеческая.

       - Да, и благодарности я принимал! – с вызовом обратился он к иконе – Мздоимец, едить его! Ну что? Грешник? – он сник, глядя на лик – Да, грешник…

       Он шел по пустынному коридору к выходу. Вместо облегчения от ухода, он с каждым шагом чувствовал себя все гаже, как будто он дезертирует, бежит, оставляя беззащитными людей. Но Дмитрий Васильевич все сильнее заковывал душу в панцирь цинизма и безучастности. Врать, решил он, надо самому себе врать, как пациентам, которым уже ничто не поможет и от которых я бегу.

Что кроме меня мало врачей? Убеждал себя он. Найдется, кому оперировать, не в лесу ведь живем. Это помогло, но ненадолго, Дмитрий Васильевич вспомнил свою загрузку операциями и то, что у коллег, эта загрузка не меньше. Вспомнилась Марина Левина, его третья самостоятельная операция, Боже, подумал он, как я тогда боялся и злился, что меня поймали на выходе из больницы, еще пять минут и домой бы ушел… а оперировать ее было некому, и девочка бы погибла, он остался и она выжила. Но эта отмазка не спасла парня сегодня, шесть часов в операционной и все равно он умер.

       Дмитрия Васильевича посетила соблазнительная мысль покончить с собой, мертвых думы не тревожат. Вспомнил глаза Спасителя и понял, что тревожат, может быть ничего больше, но от дум и на том свете никуда не денешься.

       Ладно, сейчас пройти семнадцатую палату и уже выход, свежая весенняя ночь разгонит дурные мысли, с надеждой, уговаривал себя хирург. Вот пост дежурной медсестры, сегодня Аллочка на дежурстве, спит как сурок. И стоило бы ей головомойку устроить, да толку, если ухожу? Да и жалко девочку, у нее мать дома лежачая, рак. Ухаживает за ней, ни на что времени не остается, двадцать три, красивая, а одинокая. Ей бы детей, мужа красавца, да на машине крутой разъезжать, нет, дома и тут… жалко девочку. Мысли об медсестре отвлекли Дмитрия Васильевича и ему стало лучше. Он миновал пост и подошел к, почему-то, открытым дверям семнадцатой. Полустанок на пути в морг, шутили те, кто сумел отрастить на сердце мозоли, палата для умирающих. Входная черная, металлическая дверь была уже рядом, но из семнадцатой раздался хриплый старушечий голос:

       - Воды! – Дмитрий Васильевич замер в нерешительности, будить Аллу? Уйти? Нет, не по-людски это, не дать умирающему воды.

       Хирург зашел в палату, в нос ударил совершенно отчетливый запах смерти, ничем и никому не удавалось его вывести. Тяжелый дух болезни от которой нет лекарства. Из шести коек была занята только одна, ссохшееся тело бабушки уже не способной дотянуться до стакана с водой на тумбочке. Желтый свет плафона из коридора освещал ее лицо. Опытный взгляд врача, жестко и четко увидел, что она доживает даже не часы, минуты. Глаза, не тронутые безумием уже ждали прихода последней гостьи, она знала что умирает.

       - Воды… - снова попросила она. Дмитрий Васильевич дал ей напиться. Хотел было сказать что-нибудь ободряющее, но слова, опять лживые, застряли в глотке. «Побудь со мной», одними глазами попросила старушка. Дмитрий Васильевич едва подавил желание сбежать из палаты, две смерти за одни сутки, казались той каплей, что приведет его в «желтый дом». Но он остался. Не должен человек умирать один, он верил в это всей душой. Где ее-то родственники? Пьют? Спят? Забыли о ней? Скорее всего…

       Нет, глазами ответила старушка, Дмитрий Васильевич почему-то не удивлялся такому диалогу, сын мой погиб двадцать лет назад, пытался вывезти раненых из, окруженного моджахедами, кишлака и вертолет сбили. А внучка едет, плюнула на соревнования, гонит дорогую машину по ночному городу и размазывает косметику по лицу, спешит, но не успеет… ты ей расскажешь, что я ее не виню, и что я говорила и думала о ней. Чтобы не казнилась девочка.

       Расскажу, так же глазами отвечал Дмитрий Васильевич, обещаю. Старушка умерла. А хирург сидел и держал за руку уже мертвое тело. Рядом, невидимая глазу, стояла молодая и ослепительно красивая девушка, душа умершей. Мертвые видят не так как живые, и она видела как, проламывая корку цинизма, за спиной врача растут крылья надежды.

       Она легко коснулась его щеки, как будто легкий, ласковый летний ветерок подул в семнадцатую палату, и ушла по последнему пути. Дмитрий Васильевич понял, никуда он не убежит с последнего рубежа, будет стоять до последнего за каждую жизнь, пусть не всегда, но отбирая у смерти добычу.