Последний вечер

Йавилзя ангел йме в сне.
Сказку изрек и се.
Помолчал.
Головой покачал.
И добавили еще.
Коль решил,
Будто
Фэнтази
Сила.
Ошибешся:
То правда;
Так было.
 
Пришла мать. Постояла у дверей; повздыхала.
Прошла к столу; села накраешек скамьи. Повздыхала еще.
Он изредка поглядывал на её и улыбался ей так тепло, что в ее груди начинала тихонько пощипывать радости песней душа.Так некоторое время занимались своими делами: мать с легкой грустью любовалась на свое любимое чадо и время от времени вздыхала; он бросал на её свой чистый, открытый взгляд, не желая отложить не совсем понятного ей, но необычайно важного дела.

-Сынок,- наконец заговорила она ласково и негромко,- что ж ты изводишь то себя так? В деревню не ходишь вовсе, не гуляешь, не женишься. Вот уж братья все, сестры твои детишек народили, дружки все твои с женами; нельзя без детишек то; не по закону. И дела твои, вижу, запретные. Нарушаешь завет Баянов. Прознают старейшины, бранить будут, а то и вовсе прибьют. Живешь отшельником один среди лесу….

Мать долго выговаривала ему наболевшее. Рассказывала о житье-бытье, о заботах людских. Что слышно в округе, и с краев дальних вести. Какие девки выросли по деревне да жениха такого славного дожидаются. Посетовала на одичание людское от жизни тихой, прежднему бытью не свойственной. Вспоминала, каг рос он да кои надежды она с батькой на его возлагали, надеясь, что станет кормильцем да опорой им в старости. А он вот бросил все, от наследства батькина отказался…

Он слушал ее голос с любовью. Улыбался, бережно отложив свитки в сторонку и, подперев подбородок ладонями, молча любовался своею родненькой, подарившей ему жизнь и, для себя самой незаметно, показавшей дорогу к тому сокровищу, дороже которого не было у его ничего на свете; ради которого он отказался и от наследства батькина и от веселий скоротечных…. Не беда, что не понимает его стараний мать, выговаривает ему.. так то ж любя, жалеючи…. Не беда, что осерчал на его отец. Это ж тоже любя, от боли за сына, лишившего себя наследников…. Что ж делать-то? И самому больно глядеть на страдание родителей. А бросить из сиеминутной жалости труд свой… это ж прожить краткий миг и не увидеть никогда более жизнь; позволить кануть в бездне безвременья всем и всему дорогому да сердцу милому….

То что в краях ближних, дальних и по свету всему деется, от его и так не спрятано. Не требовалось и из избушки то  выходить для этого. А вот так уютно побыть с матерью да послушать речи ее плавные не часто доводится. В который уж раз говорил он в ответ про твердь небесную, про то что крепить ее кто то  должен, чтоб продержалась сколь надобно. Про змея горыныча. Про кощея беса смертного. О Боге. О Яга Бабе …. О том что труд завершив, надеется старейшин да волхвов уговорить и тогда уж более ждать не станем, а прямо на сей день людей всего мира в русло верное подвинем.

Мать слушала его заворожено и веря и не веря. И не помнила случая, чтоб дитя ее ошиблось,- не зря волхвы к ее сыну за советом ходили, а со всей округи народ, обычно побаиваясь его, избегать стараясь, при большой нужде приходить решался, кланялся, просил помощи,- и поверить сил не хватало. А он знай себе, улыбается.

-Ох, сынок, сынок…
В очередной раз повздыхала мать.
-Пора мне. Коровушек доить, мужиков с полей встречать.

Скоро, скоро заветная встреча. Времени вовсе мало осталось. А ему еще столь свитков накропать предстоит, да ошибиться нельзя: уж больно ошибки цена высока.

Дни и нощи текут своей чередою. Мало-помалу и труд его поспевает, к завершению движется. Вот срослось вроде все. Последняя точка поставлена.

С солнышком поднялись одновременно. Вместе в роднике поплескались: он, смеясь звонко, сам лично; солнышко, балуясь радостными лучиками, в брызгах да по ряби водной поискрилось.

Аккуратно проверяя еще раз «все ли на месте?» собрал труд свой воедино. Все. Пора в дорогу.

Посмеялся тихонько, вспомнив «ходить, каг все люди ходят; дабы не пугать смертных и не выдавать весь род до поры». Оно можно конечно: недалеко погост,- верст 500 может будет, не более. И солнышко с неба лишь к полудню глядит. Да вечерня та будет сегодня.

Улыбнулся обжитому месту. Послушал лес. Заметил малое горе. В очередной раз нарушая запрет (да кто ж его увидит в глуши этакой) поднял выпавшего из гнезда птенчика; подержал в ладонях; пошептал что то над ним да и отпустил летать уже птаху вольную. Та покружила над головой, прощебетала благодарно и полетела к сородичам.
Поклонился на все четыре стороны. Помахал чему-то в сторону избушки своей на прощание и в путь.

«Дабы не пугать…» собрания на скромном расстоянии от погоста «пошол, каг все люди ходят».

Все сдесь. Никто не хотел последней встречи пропускать. Радостно толкало в груди щедрое сердсэ. Он думал подойти, поздороваться; занять свое место; и лишь после, когда дойдет его черед слово молвить, пояснить тяготы людские, опасность жизни в безвестности предложить войне за просвещение венец и торжественно предоставить вниманию собрания свой скромный труд. Все ближе, ближе вечернее собрание. Все мощней сердешный стук. Теперь уж не понятно: радуется сердсэ ли, сердится. Все с большим шумом проталкивается висками кровь.
Все неудержимей улыбка безмерной радости, счастья. И вот он не выдержал, побежал, каг дитя малое с криком радости:

-Все! Кончились наши мучения! Мы можем начать прежднюю жизнь да по-новому! Мы можем завершить просвящение всех! Вот она! Вот наше оружие! Вот наша Всесветная Грамота!

Полюбовались старейшины да волхвы на грамоту; языками поцокали; головами покачали. Долго молча сидели, своего же решение дожидаясь. И наказать надо бы за ослушание молодса, да на столь светлый лик… у кого рука-то поднимется….

-Это что ж ты удумал то, паршивец этакий. Это ж кто в стог сена детишкам малым для игры огниво подать собирается. Это ж кто тут у нас смелый такой не боится буйному остру сабельку в руку вложить то….

Начал причитанья один из законников. Начал да осекся под дружным взглядом собрания.

Для всех неожиданно речь повел всегда молчавший старец.

-Дед мой рек. Была у Самого грамота в полном виде. Основа всем перу новым знамениям. А каг на перекосяк все то пошло, каг возгордились силой приобретаемой племена людские да дикие, каг принялись не ведая того саму основу мира рушить, каг пришлось прятать страну свою древнюю, да землю русскую, так и велел Баян ту грамоту уничтожить, да так, что б и следов не осталось от той грамоты, что б не привели они до поры к роду нашему, иначе погибель всем полная.

На встрече речи долго лились. Последние наставления всем розданы. Все сомнения найдены.
И ведущий собрания вершащую речь сказал, не забыв и ему и всем в назидание надпомнить опасность самовольных поступков, опасность в сомнении не топить самомнения.

-Никому из нас смерти знать не хочется. Всем тяжко терпеть да скрываться. Ну,- хорошо: мы видим, понимаем твои начертания; ты видишь, знал, что творил. Людей кое-чему сегодня научили, мозг трудить немножко заставили…. Каг объяснить то все это? Кот рыбку любит. Поди кота научи крючки делать, лесу, удилище да каг всем этим рыбку удить. Поди объясни слепому меж синим и красным разницу. Поди объясни глухому меж пеньем соловья и удода различие. Слепого, надо в начале видеть научить. Глухого надо слышать научить. Проблема ведь не в том, что знаний нет; не в грамоте проблема, и даже не в ее познании. А в том, что в сей миг невозможно объяснить ее необходимость, и тонкость обладанья Силой. Едва мир не погиб в разгуле. Едва спаслись, упрятав Бога. И вдруг… всех джинов да наружу. А время не пришло. Нам в миг сей надо не ученье завершать, а сеять веры семена, все сделать так, чтоб сохранились сведенья о знаньях, чтоб все, хоть чуточку росли сознанием, чтоб подравнялись хоть немножко, чтоб все шло в нужном направлении и русле, чтоб пир наш на весь мир случился непременно. Последние штрихи остались. А грамота твоя… что ж,- тоже пригодится. Мы лишнее на всякий случай уберем, сдесь чуточку добавим и, чтоб нашли, оставим. На Бога вся надежда. А ты талант свой напряги в сказаньях, чтоб в будующих днях покрепче доставали….

Так молодса за труд старейшины ругали. Он улыбался им в ответ и верил:
смерти нет. Прийдет пора, прозреют люди и о старательных трудах, прозрев, потомки не забудут.

Он много песен сочинил и славно спел. Бог есть. Он знал: уйдя из головы, мысль в голову войдет; пусть даже чрез века, но темя светлое проклюнет. И то не страшно, что его имя безвестным остается во времени поры, пока на мозге темя, до самого, сегодня им готовящегося, пира на весь мир, кде он уж будто бы и был, мед-пиво на веселье пил, да по усам пока текло, а в рот еще не попало. Важно Христа прославить да знаниям надежные вехи поставить.

Ну а пока, труд завершив, он лесом шел, каг люди ходят. Да и куда ему тропиться: чтоб крепче памятью не лишний раз впитализь, неспешно можно насладиться всеми красотами и нотами и запахами мира, который, несмотря на славный труд, но все- же будет вынужден покинуть. Он шол домой и птицам вещим подпевал, благодаря их за науку. И звук тут. Будто времяни отсчет. И птица хитрая. Да каг похожа! Он улыбнулся, и песнь смешную сложил:
 
Заигрались детишки при полянушке лесной
Тут кукушка им и укой укнула: домой!
Трепет на сердещке в груди
Екнули кишочки внутри
Холодок по телу пробежал
Юркнула во пяточки душа
И огрела по пяткам малыша

Засверкали пятки
Ходуном лопатки
Мчатся детки домой без оглядки
Наперед ног домой прибежали
Аш дорогой себя утеряли
Сами-то уж дома давно
Да прибыть им ноги не велят
Тогда ноги в руки детки берут
С ветерком тельца над тропкой несут
Добежали
Мааа! Йме кукушка считала мало
Пааа! Имя к уку птийца послала
Рады рвенью к уку Ма и Па
Знают все науки Па и Ма
Верно!- кукушка не лгет
Она точно времячко чтет
Может не так уж и мало
Она сколь? тебе отсчитала
А дитя.. низмовало ещо
Мало! Крик тщит
Вот и все.

Он рассмеялся звонко, ясно видя, что слово Божье не пропало даром; и где то там, через года, часы вдруг стали домиком с кукушкой; влюбленные и дети вещей птице вопросы задают …. А это так красиво! точно! и настолько важно.. что даже если он родился всего лишь для того, чтоб сложить эту песнь, на вид простую, уже не страшно умереть… на время.