Александр Росляков. БОМЖЕУБИЙЦА. Рассказ бывшего следователя

Весенним месяцем апрелем, когда в природе все активизируется и бездомные собаки бесстыже предаются их единственной собачьей радости, в Москве, в районе Беговой, был убит бомж. Грязный, вонючий, судмедэксперта чуть не стошнило при работе по нему.

Ни документов при нем, ни кого-то, хоть что-то б о нем знавшего, не нашлось, и потому личность установить не удалось. Можно было лишь предположить, что убиенный, раз не запомнился даже окрестным дворникам, вел сумеречный образ жизни: до наступления рассвета и тех дворников тряс мусорные контейнеры в поиске всяких жизненных отбросов. Перед таким контейнером у типовой 14-этажной башни его и застрелили, прямо в сердце.

Сразу возник вопрос морального порядка. Черта ль возиться с тем, кто сам был жизненным отбросом, уйдя из людской жизни еще до своей физической кончины? Формально полагается, что и у таких есть та же, что и у прописанных сородичей, гражданская душа. Но по-человечески понять, чем они отличаются от схожих с ними образом жизни бездомных шавок, невозможно.

Однако взял верх формализм, и уголовное дело по убийству все же завели. Но что с ним делать, следователь соответствующей прокуратуры, и рассказавший мне эту историю, даже не знал. Свидетелей убийства, совершенного около 6 утра, еще в потемках, не было. И даже никто в доме выстрела не слышал.

Из баллистической и трасологической экспертиз следовало, что выстрел грянул сверху, когда бомж разгребал в контейнере его дерьмо. Но так как точный наклон туловища не устанавливался, то и нельзя было сказать, с какого именно стреляли этажа. Скорей всего с третьего по шестой, причем могли стрелять и с лестничной лоджии – и тогда в стрелки годился вообще любой и житель, и не житель дома.

Что интересным оказалось – найденная в мусорных массах пуля от довольно еще редкой в домах граждан снайперской винтовки. И это в плане самого неясного – мотива преступления – поневоле наводило на мысль о причастности каких-то мафиозных сил. Тем паче в практике того же следователя был случай, когда аналогичный бомж помог засадить киллера международного аж класса.

Еще в бандитские 90-е у нас был один нефтебизнес, где основание и крыша слились настолько, что все проблемы решались там путем автоматической стрельбы. И очередная жертва этой черной сети была расстреляна поутру у безлюдного подъезда его дома. Но на скамейке рядом как раз дрых бомж, который аккурат в момент жертвоприношения приоткрыл, как затвор фотоаппарата, глаз – и зафиксировал лицо убийцы. И затем смог так толково его описать, что даже удалось составить фоторобот. Но киллер успел смыться в Королевство Нидерландов, где уже их королевская полиция ловила его целый год; а изловив, передала нам в порядке оказания правовой помощи.

Потребовалось опознание по московскому убийству, и следователь отправился на обетованный чердак бомжа, где, как ни странно, и нашел его. Но в таком непотребном виде, что проводить с ним следственные действия, да еще под видеокамеру, было немыслимо. Благо в отделе, где работали по киллеру, был душ, бомжа там вымыли, угробив на него флакон чьего-то личного шампуня, и обрядили в какой-то конфискат. Дали еще ему для просветления мозгов банку пива, после чего он заявил, что готов опознать лицо категорически. Правда, сразу после опознания и врезал петуха: «А еще пива вы мне дадите? Я же вам клиента опознал!»

То есть и этот, убитый в предрассветной мути бомж мог быть непрошеным свидетелем чего-то – хотя и все другие версии не исключались. Те же дворники люто ненавидели этих бомжей, рассыпавших мусорные баки на асфальт; правда, дворник-убийца скорей прибег бы к лому или лопате, а не к снайперской винтовке.

В общем скоро в конце темного туннеля по этому делу замаячил полный мрак. Если стрелял кто-то из жильцов, то по нечетким данным экспертизы надо было брать под подозрение полдома. А если пришлый – вовсе ищи ветра в поле. И дело, представлявшее собой классический висяк, было приостановлено.

Но не проходит месяца, как у того же дома тем же образом и в то же время суток убивают нового бомжа, перенявшего у прежнего его промысловое пространство. За что допустившего повторный труп следака примерно взгрели на ковре у руководства – но зато и круг подозреваемых теперь значительно сужался: стрелял явно кто-то из жильцов той башни. Но кто именно?

Чтобы не шерстить весь дом, следователь начал с тех, у кого окна были на помойку, с нижних этажей и с наименьшим составом семьи. Так в поле зрения, помимо исключенных сразу бабушек, попали: одинокий пенсионер 68-и лет, одинокий бизнесмен 32-х и три супружеские пары. В одной – дочь-малолетка, две другие уже в разъезде со своими взрослыми детьми.

Первым привлек к себе внимание мужик с дитем, 40-летний долговязый остеохондрозник, которого ближайшая соседка назвала оборотнем: «Зайдешь к ним днем – лежит под одеялом, телевизор смотрит, как в паралике, нога в рваном носке с одного конца торчит, голова с другого. Работает никем, торгует запчастями с битых иномарок. А к ночи нажрется – и давай жену лупить, на весь дом слышно: «Тварь, проститутка, всему гаражу дала!..» Еще этот фитиль и днем мог наводить со своей лоджии порядок во дворе: «Куда ставишь, козел, тачку? Сейчас выйду, череп проломлю, мне ничего не будет, у самого проломленный!» То есть такой тип, от которого можно было ждать всего.

Про следующего семьянина тоже всплыло интересное. В 59 лет он уже был на пенсии, а раньше работал на оборонном предприятии – не смогшем и себя оборонить от ужасов нашего рынка. Пил этот бывший оборонщик тише, еле наскребая каждодневно на портвейн – о чем лучше всего поведал как раз бизнесмен:

– Зимой машину грею, он подходит: «Знаешь, как сделать, чтобы стекло не потело изнутри? Просто ваткой с водкой протереть, всего каплю надо, хочешь сейчас за бутылкой схожу?» – «А остальное куда девать?» – «Ну, в принципе могу я выпить…»

Но выпив, расходился уже шибче: «Я на страну всю жизнь пахал – а теперь на стакан должен побираться! У меня дачу Гайдар отнял, машину – Мавроди, последнее в дефолт сгорело! Мне уже ничего не надо, купить винта с оптическим прицелом и хоть кого-то из этих гадов пристрелить!»

Конечно, бомж никак на этих гадов не тянул; но фраза – знаменательная. Как и то, что передал ее бизнесмен – представитель наиболее сомнительного у нас и навалявшего больше всего трупов класса. Занимался он какой-то мебелью, держал у дома машину «Ауди», с которой зеркала, естественно, ломали и приемник выдирали. Из-за чего и он мог не любить бомжей – но кто их вообще любил когда-то?

Затем шел одинокий старик – разведать о котором удалось меньше всего. Существовал он крайне замкнуто, с соседями почти не знался. Из всей родни у него была одна дочь, которая жила отдельно – и уже с год как умерла. При разговоре он держался нарочито отчужденно: у каждого мол свое горе, вот и не лезьте вы в мое.

Куда словоохотливей повел себя последний семьянин, в прошлом парторг крупной автобазы. После его рухнувшей, подобно оборонному щиту, лафы был на каких-то коммунальных службах, а под конец выращивал на даче лук с морковкой, продавал с прицепа к старенькому «жигулю» на муниципальном рынке.

Читал газету «Завтра» и ненавидел ту же власть, особенно евреев, де сделавших из русских нацию бомжей, еще пуще оборонщика. И за его преувеличенной болтливостью, как и за партизанской замкнутостью старика, вполне мог крыться этот, с непонятной мотивацией, злодей.

То есть подозревать в принципе можно было всех – и никого в отдельности. И чтобы от чего-то хоть плясать, следователь для начала прицепился к фразе оборонщика о снайперском винте, формально хоть перекликавшейся с двойным убийством. Тот в ней с упором на портвейн, как на причину словоблудия, сознался – но и только. Но в ходе долгого допроса чутье подсказало старослужащему следаку, что где-то этот портвейнщик-оборонщик врет.

Тогда он прибег к простой, хоть и небезупречной по закону комбинации – которая зато и подвела в итоге к самой неожиданной и драматической развязке. Оборонщик, слонявшийся целыми днями в поиске халявного стакана по дворам, был там принят патрулями – и под страхом кары за ненадлежащее распитие выдал вот какие удивительные вещи.

Тот замкнутый старик, сосед по этажу, о ком он только знал, что у него какие-то проблемы с дочерью, периодически одалживал ему на выпивку. И как-то он излил и старику свою тоску по винтарю для опустивших его властелинов, даже натрепал, что на его бывшем заводе ему готовы сделать такой ствол за ящик водки. И дед вдруг и спроси: «А мне можешь достать?» – «Зачем?» – «Ну, – был уклончивый ответ, – так, чтоб было».

Этот халявщик старику тогда ничем не услужил, но пару месяцев назад он наткнулся во дворах на незнакомца, копавшегося в старой иномарке. Завел с ним от безделья слово за слово, про свое ноу-хау протереть водкой стекло – ну и про винтовку для врагов халявного народа. А тот ему: «Тебе ствол нужен? Я продам». И смекалка болтуна сработала мгновенно: старик хотел винта, продавец есть – ему же, как посреднику, отсюда полагается на водку. Он сбегал к деду, который и впрямь за услугу, под обет молчания о ней, выдал ему на пузырь. Что было дальше, он не знает, так как пустился сразу в магазин; номеров и даже цвета той машины не запомнил.

После такой ценной информации, подарившей болтуну свободу поиска его тернистого стакана, следак решил с визитом к старику не гнать. А погнал в отдел тогда еще милиции по месту жительства его покойной дочери. Где выяснилось, что погибла она плохим, хоть и все более расхожим у нас образом: покончила с собой. А еще раньше у нее погиб 13-летний сын – при так называемых невыясненных обстоятельствах.

Мальчик рос без отца, связался с выводком бомжей, гнездившихся в подвале выселенного дома. И так эту компанию, где ему перепадало и поднюхать, и подпить, полюбил, что дневал с ней и ночевал. А обездомленные люди, как бы в отместку презирающим их квартирантам, пригрели мальца ото всей их озлобленной души. И на все слезы слегка пившей матери и ее мольбы не втягивать к себе ребенка только пуще стравливали ему клей в пакет. Тамошние стражи порядка тоже показали себя не ахти: на те же слезы матери просто начхали. Ездил туда и дед трясти своими ветеранскими наградами, но как менты, так и бомжи и на него, и на эти его цацки наплевали.

И как-то мальчик больно долго не показывался дома. Кинулась мать в подвал – а там на полу лежит его труп, бомжей и след простыл. Его смерть описали как механическую асфиксию в результате не пойми чего и в состоянии наркокайфа. А этот сгинувший, как бельмо с глаза, выводок бомжей не стали и искать.

И тогда мать, в виде исключения из всей этой пронизанной взаимным злом цепи, свое отмщенье обратила на себя. Испила на кухне водки – и открыла все конфорки. Спасатели, вызванные на дурной запах из ее квартиры, уже ничем помочь ей не смогли.

Так следователь получил наметку по мотиву странного двойного преступления – с чем уже и двинул к старику. Тот с первых же слов понял, что попался – и дальше рассказал все напрямик.

Квартиру дочки ему помогли продать, и он, даже за вычетом комиссионных, оказался при огромных для него деньгах – которые ему, при его полном одиночестве на свете, были вовсе ни к чему. И вот как дальше выстрелила эта только удручавшая его гробовая премия.

После его двойного горя он стал очень плохо спать. До трех, четырех утра ворочался мучительно, пока не придет сон. И это сонное забвение для него вылилось в единственную радость всей его оставшейся и жуткой в дневном свете жизни. Во сне к нему являлись покойные дочь и внук – и он общался с ними как с живыми.

Но и эту призрачную радость у него отняли те же ненавистные ему бомжи. Лишь он задремлет – а спалось ему только с открытым окном, не хватало воздуха – как они давай с особо звучным в предрассветной тиши шорохом трясти свою помойку. Весь сон – долой, и жди, когда наступит через сутки новый. И тогда он, чтобы вновь забыться, стал практиковать такой аутотренинг. Воображать себя со снайперской винтовкой в руках – а в армии он был снайпером – и поражать своих обидчиков, бомжей, в их черные сердца.

И до того на это, как на иглу наркотика, подсел, что когда сосед, болтавший еще раньше о стволе, подсунул ему продавца, он вмиг с ним сторговался, не жалея этих все равно не нужных ему денег. И уже впрямь с безумным утолением свихнувшегося с горя сердца завалил сначала одного, а потом и второго доходягу.

Неравнодушный следователь в итоге всего рассказа не знал даже, как отнестись к несчастному бомжеубийце. Ибо и сам не ведал, надо ли этих бомжей, бывших людей, из милосердия терпеть – или как гнойную заразу с тела общества немилосердно устранять? И от такой внутренней расшатки допустил оплошность, за которую схватил уже второй в этом деле втык. Стихийно сострадая деду, сказал ему: ну выдайте тогда добровольно ствол и напишите чистосердечное признание, авось из уважения к вашим годам и заслугам зачтется на суде. Я же для этого все, что могу, предприму.

Старик ответил: да, конечно; дайте только в туалет сходить. Но только следователь, довольный разве, что раскрытием этого двойного убийства поднял их дохлую статистику, стал вызвать наряд для изъятия ствола – из сортира грянул выстрел. Он кинулся туда – старик валялся на толчке с пробитой из его же снайперской винтовки головой.

Финал этой истории невольно возбудил во мне вопрос:

– А что с теми-то, оставшимися у него деньгами?

– Ну, если честно, я их мог присвоить, тем более он сам сказал, где они лежат – только я сперва не понял этого намека. Но от них до того разило смертью, пять трупов вокруг так или иначе, что я их с чистой совестью изъял и сдал по протоколу. За что, кстати, мои более юные коллеги сочли меня идиотом, а непосредственный начальник вообще хотел сначала уничтожить протокол изъятия. Ну, пенсия у меня уже была, и после этого дела, оставившего во мне какой-то отвратительный осадок, я, как говорится, сдал наган и уволился из органов…

roslyakov.ru