Ужасы настоящего ГУЛАГа или валенки за 8 рублей.

Начало тут.

«Пермь-36. Правда и ложь» Продолжение

Ужасы настоящего ГУЛАГа или валенки за 8 рублей.

Музей «политический репрессий Пермь-36» часто как в средствах массовой информации, рекламе туристических агентства, так в словах сотрудников музея подаётся как единственный в России музей ГУЛАГа. И хотя сама колония №36 никогда к системе ГУЛАГ не относилась, т.к. существовала с 1972г. по 1988г., когда никакого ГУЛАГа уже не было, это не мешает позиционировать её именно таким образом. Мы знакомы со страшными описаниями ГУЛАГа Солженицина, Шаламова, но опыт сопоставления подачи истории музеем Пермь-36 со свидетельствами очевидцев-сотрудников ИТК-36 говорит, что если надо, то эсэсовцев будут выдавать за «политзаключённых», а обычнее кровати за деревянные нары без белья и т.д. Чтобы попробовать разобраться, какими были настоящие лагеря ГУЛАГа в Пермской области, мы обратились к Невенчановой (в те годы, Паламожных) Эльзе Вениаминовне, работавшей с 1955 по 1956 г. начальником смены Косьвинского гидролизного завода (сейчас, Губахинский биохимический завод), который монтировали заключённые лагеря Кизеллаг. Кизеллаг (Кизеловский ИТЛ) — подразделение, действовавшее в структуре Главного управления исправительно-трудовых лагерей Народного комиссариата внутренних дел СССР (ГУЛАГ НКВД). Располагалось близ города Кизел с 6 июня 1947 года в Пермской области. К производству лагеря относились лесозаготовки, а также строительство и ремонтные работы на Широковской ГЭС, Косвинском гидролизном заводе, судоремонтных мастерских, работа в каменном карьере, изготовление мебели, строительство и содержание железных дорог.

Невенчанова (Паламожных) Эльза Вениаминовна — начальник смены Косьвинского гидролизного завода, который монтировали заключённые лагеря Кизеллаг (Пермская область)

Корреспондент: Эльза Вениаминовна, Кизеллаг был лагерем «политзаключенных» в основном?

Невенчанова: В основном у нас на Косьвинском гидролизном заводе работали «политические» и люди, которые имеют судимость за мошенничества, за кражу документов.

Корреспондент: То есть не уголовная среда?

Невенчанова: Не уголовная. Работали на Косьвинском гидролизном заводе. Их привозили в 8 часов, они шли по цехам, там, где им распределена работа, и работали с 8 часов утра до 5 вечера. Обеденный перерыв у них был или с 12 до 13, или с 13 до 14. И обедали они в нашей столовой.

Корреспондент: То есть столовая, где обедают работники?

Невенчанова: Да. Их водили туда обедать. В это время столовая была закрыта, и нас туда не пускали. А потом они снова шли работать, и в 5 часов «били склянки», то есть там ведь стоят посты, и пока каждый пост не «отобьёт склянку», что у него всё спокойно, что никого нет, только тогда начинали выпускать. Впереди шли собаки, сзади тоже. Держали оружие. По бокам тоже шёл конвой.

Корреспондент: А какое у них было питание? Неизвестно? Раз не видели, не знаете?

Невенчанова: Знаю, что была свиноферма, и было зеленое хозяйство, были огурцы, редиска и часть денег они получали на руки, а часть денег им шло на сберкнижку, они могли купить себе продукты, в ларьках и могли купить какие-то промтовары. У нас вот, например, не было валенок, нигде, а у них были. Они были одеты в валенки…

Корреспондент: Которые они покупали в своём магазине?

Невенчанова: У них были ларьки. Почему знаю, потому что у меня пропали валенки, которые я купила в Кизеле на рынке за 700 рублей, я их поставила на батарею, и они у меня растаяли, превратились в сплошные отдельные кусочки. Я заплакала, потому что мне не в чем было выйти. Мои рабочие, которые были заключенными этой колонии, сбегали домой ко мне, принесли сапожки, которые были коротенькие. Они сказали: «Вы не плачьте, дайте нам 8 рублей, и мы вам купим валенки». И принесли мне валенки, за 8 рублей. А на базаре они стоили 700.

Корреспондент: На базаре 700, а в ларьке заключенных — 8 рублей?

Невенчанова: Да, потому что это было государственное.

Корреспондент: То есть, на вид люди не были похожи на изможденных, сами себя изнутри съедающих, как описывают состояние заключённых в музее «Пермь-36»? Не говорили, что голодают постоянно? Такого не было?

Невенчанова: Нет, они были нормальными людьми. Им давали обычный обед, как и нам. Борщ, второе, например, пюре с какой-то котлеткой, и компот.

Корреспондент: То есть, питание общее было? Что приготовят в столовой, то и сотрудникам, и заключенном давали?

Невенчанова: Ну, мы иногда могли что-то себе заказать, а у них был общепит.

Корреспондент: А какие условия у них были? Как они жили?

Невенчанова: Понимаете, вот у нас не было клуба, а у них был, и они в этот клуб ходили. А нам давали только один день, по-моему, субботу или воскресенье. Давали клуб, в котором мы могли посмотреть кино, или драмкружок работал — в этом случае пьесы ставили. А так, у них была библиотека, а у нас библиотеки не было. Мы когда приехали, завод ещё строился, он ещё не пущен был, мы ещё монтаж вели. Он только в марте 56-го года был пущен.

Корреспондент: А какую работу выполняли заключённые?

Невенчанова: Они монтаж завода делали, вели трубопроводы, оборудование химическое, теплообменники подключали, проверяли, правильно ли они работают, гидролиз-аппараты ставили, выкладывали внутри плиткой, аппаратуру ставили, насосы, большие чаны — нейтрализаторы, бродильные аппараты монтировали. Водопровод, канализация, электричество — прокладывали кабеля. Если они выполняли план, то им ставили 121 %, и один год заключения шёл за три. И они поэтому требовали, чтобы им ставили 121 %. Вот у моего мужа, с которым мы познакомились на этом производстве, был случай, когда они (а он работал на участке, где рабочие были из другого лагеря — для уголовников), говорят ему: «Ставь 121%, иначе мы тебя сейчас закопаем в траншею». Он говорит: «Закапывайте, а 121% я вам не поставлю, потому что вы план не выполнили».

А были там еще лагеря для убийц, так называемый «Кучок». И там сидели люди по 14-15 лет, убийцы. И они убивали тех, кто их охранял и начальников лагерей. Начальники лагерей прямо один за другим менялись, потому что их убивали. Их проигрывали в карты. Это было до тех пор, пока не изменился закон. Давали самое большее 15 лет за убийство, и он 13 человек убьёт, а ему дают 15 лет. И в 56-м году был принят закон — убийство за убийство. И их пересуживали и давали расстрел. Причём они так боялись этого расстрела… Был человек, который проглотил термометр, потому что если ты болен, тебя не расстреливают. А это считалось болезнью. Вилки глотали, землю ели, в общем, всё что угодно.

Были и такие лагеря, как «Кучок», а были «политические». И в 54-м году, когда Хрущев пришёл, он решил объединить лагерь воров, убийц и «политических». И в этом Кизеле, на Косьве, несколько дней шла война, когда их объединили, между «политическими» и «уголовными». Так их разнимали брандспойтами, а потом опять разделили. Когда мы приехали, «политические» и «уголовные» уже были отдельно.

Корреспондент: Заключённые получали зарплату?

Невенчанова: Зарплата у них была примерно такая же, как у всех рабочих. Как положено было, такую зарплату и платили. Некоторые после 25 лет выходили с рюкзаками денег.

Корреспондент: Тогда ведь и инфляции не было. А какие это были люди?

Невенчанова: Вот Марушин, он был у Коли, моего мужа, начальником, он просидел в Иркутской колонии не то 10, не то 15 лет. Как он говорил: «Прошёл сталинский университет». Тем не менее, он был начальником всего строительства на Косьве.

Корреспондент: Освободился и потом уже работал?

Невенчанова: Да, освободился и работал. Главный механик тоже до этого где-то сидел, а потом его поставили главным механиком, и он работал. Жена у него была заведующей больницы.

Был там первый директор атомной электростанции. Он был начальником водоснабжения и канализации. Сказал, что он был в чём-то не согласен с Маленковым — и на другой день оказался здесь, на Косьве. У него был хороший большой кабинет, в котором он сидел, занимался, у него были там чертежи, он смотрел, как ведут монтаж. Знаю, потому что меня поставили к нему курировать водоснабжение и канализацию, сказали: «Они уйдут, и никто не будет знать, где какая задвижка, а ты должна всё знать». А я, конечно, в водоснабжении и канализации ничего не понимала, и он мне объяснял, нормально, по-человечески. Никаких у нас с ним политических дебатов не было, единственное, он мне сказал, что он бывший директор, что он пишет докторскую диссертацию здесь, и просил меня выписать ему книги. Дал деньги, я ему выписала из ленинской библиотеки книги, они пришли на моё имя, я ему дала их, потом он отдал, и мы их снова переправили в Москву.

Корреспондент: Он должен был выйти скоро?

Невенчанова: Он вышел сразу же, в 56-м году после XX съезда КПСС, уехал в Москву.

Корреспондент: А какое было отношение у охранников, у персонала к осужденным?

Невенчанова: Во всяком случае, в нашем присутствии они ходили по заводу совершенно спокойно, свободно, их никто не донимал, а в 5 часов начинали бить склянки, и они все собирались около ворот. Собирались, строились и строем шли в свой лагерь.

Я как-то особенно ни с кем разговоров не вела, я давала задания, смотрела, как выполнялись эти задания, как вёлся монтаж оборудования. Единственный случай был с профессором из Харькова. Говорили, что он троцкист. Я подошла, он говорит: «Скажите, пожалуйста, что-нибудь приятное, 20 лет не слышал женского голоса, хоть ругайте меня, но приятно. Но Вы не думайте, что я 25 лет просидел, и меня переубедили. Я как был троцкистом, так и остался». У него была такая «профессорская» внешность.

Корреспондент: А с какого по какой год Вы работали в этом лагере?

Невенчанова: Я приехала туда в октябре 55-го года, а уехала оттуда в августе 56-го, я год проработала, даже меньше.

Корреспондент: А это был лагерь, созданный именно вокруг завода, получается?

Невенчанова: Да. А может быть, даже завод-то строили, потому что там лагерь, потому что там есть рабочая сила. Ну, конечно не то, что бесплатная, а просто рабочая сила…

Корреспондент: Ну, если они зарплату получали, значит не бесплатная.

Невенчанова: Рабочих очень не хватало. Это сейчас разбрасываются рабочими, а у нас ведь всё время рабочих не хватало.

Вели беседу и записали интервью
члены движения «Суть времени»
Павел Гурьянов,
стенограмма — Алексей Мазуров