МАММ. Как я на выставку ходил.

  Люблю я, знаете ли, искусство. Особенно нахаляву. Так, что б приобщиться, но без финансовых потерь, дешево и сердито. Полагаю,  почтенное большинство меня отлично понимает.  И вот неделю назад позвала меня дочка в новомодный московский медиа-музей, что на Остоженке. Так как раз по воскресеньям вход бесплатный. Я хоть и не пенсионер еще, но лишние 300 деревянных на дороге тоже не валяются. Конечно, на дорогу тоже потратились, но и убыток терпимей. Так вот, соблазнила она меня выставкой какого-то супер-пупер знаменитого британского художника, который там вдруг выставляться удумал. Ну, я и повелся, как участковый на гастарбайтера. А то отечественные мазилы у меня уже в печенках сидят. Особенно после Битцевских вернисажей. А до кучи там много чего еще вроде как было. Я, конечно, где то слышал про дармовой сыр в мышеловках, но и про сладкий хрен тоже.

 Оказалось,  что музей, как и театр, тоже начинается с вешалки,  а в ватниках и валенках к шедеврам не пускают. Хорошо, хоть бахилы, как в КВД, не пришлось одевать. Все ж не зря я свои сапожищи месяц назад чистил. Любителей дорваться до прекрасного на шару оказалось даже больше, чем вмещал основной гардероб, и пришлось спуститься в подвал, где удалось, освободившись от швейных излишков, приступить к осмотру экспозиции. Там же урвали и первые острые впечатления. В тесном и душном зальчике, с умным видом, что-то втирал про нетленное и передовое искусство в одном флаконе группе доверчивых и явно заезжих лохов ушлый гид в темных роговых очках. Сквозь них мало кому было заметно прикалывается он или нет, смакуя мерзкую и беспомощную халтуру неких творцов с непривычными для туземного уха фамилиями. Грязные цвета, бездарные композиции и неуклюжий рисунок плохо оправдывали громкое название русского авангарда. В памяти замаячила знаменитая «Крыса на подносе» маэстро Аверченко и призрак черного квадрата.

 Дальнейший осмотр храма искусства усугубил ощущения убитого выходного и потерянного на метро полтинника. На первом этаже громоздилось нечто яркое и бесформенное, но блестящее и привлекающее тем к себе новые группы страждущих высокой духовности. Скептически оглядев представленное и зафиксировав в мозгу исключительно неприличные ассоциации, я потащил упирающееся дитя полей наверх. Мультимедиа Арт музей Москвы скрывал за классическим фасадом весьма модерновый интерьер, организацией внутреннего пространства малость смахивающий на знаменитый спиралевидный Гуггенхайм центр в Нью-Йорке. Перетекающие одна в другую лестницы  вели к вершинам мирового и местного искусства. Однако тут и труба явно была пониже, и дым пожиже. Над атриумом свисали пластмассовые модели самолетиков,  что выглядело уже просто пародией на американского собрата. Зато возникли мысли о буфете.

 На следующем круге ада нас встретили произведения того самого заезжего суперстара,  который осчастливил медиа-музей своей выставкой в качестве подарка на его 16–летие. На месте директора я бы взял деньгами. Огромные цветные фото оказались живописью, изображающими то сочные куски мяса, то неясные фигуры, бултыхающиеся в зеленой мути бассейна, то здорового негриллу в спорткостюме. Впрочем,  в последнем случае креатив дополнялся смачными кляксами масляной краски по всему полю гладко раскрашенной фотографии. Однако гораздо большее внимание досужей публики привлекли гиперреалистичные бронзовые фигуры, сидящие и стоящие посреди зала. Некоторые особо горячие поклонники скульптуры, заподозрив подвох, пытались даже ухватить несчастных за нос, чему отчаянно сопротивлялись бдительные смотрительницы, не позволявшие даже фотографировать весь этот пир духа.

В зале повыше нас ждало нечто еще более интригующее и возбуждающее. Посреди него ажиотаж среди подростков создавала бордово-красная оскальпированная голова в небольшом аквариуме, напоминая заспиртованные экспонаты Кунсткамеры. Мысли о буфете растворились там мгновенно. Напротив скромно притулилась женская фигура с вывернутыми навстречу софитам хорошо вылепленными анатомическими подробностями, которую по большой дуге обходили верные жены, рискнувшие завести своих мужей в это треклятое место. Фигура была хоть и черная снаружи, но вполне физкультурных кондиций, которым явно проигрывали многие посетительницы. Я им сочувствовал от души,  успев сделать на память не больше десятка фото. Остальную развешанную вокруг туфту мы позволили себе оставить без внимания.

На этом знакомство с заезжим британцем прервалось, и мы вступили в зал фотографии. Со стен на нас смотрели десятки симпатичных и запоминающихся лиц американских гангстеров, полицейских, проституток, джазменов, бродяг, погорельцев, голливудских звезд и прочих героев американской криминальной хроники, запечатленной для бульварной прессы в 30-50-х годах прошлого века знаменитым фоторепортером Артуром Феллигом, известным под именем Уиджи. Для его камеры не существовало запретных тем, он холодно и беспристрастно фиксировал на пленку убийства, пожары, жертв катастроф и преступлений, создавая объективный и жесткий портрет общества своего времени. Так же быстро и бесстрастно прошли мы и этот зал, постаравшись не проводить излишних аналогий с прожитыми совсем недавно российскими девяностыми.

 В большей степени наше внимание заняло творчество прославленного американского фотомастера  Роберта Франка, которому был отведен следующий зал. Тематика его работ оказалась несравненно шире, от Швейцарии до Перу, а круг героев включил в себя простых испанских работяг, колоритных индейцев, итальянских монахинь, французских жиголо и американских ковбоев. Снимки, сделанные в 40-50 годы, отразили нормальную жизнь обычных людей, став настоящей этнографической энциклопедии различных социальных типов и укладов жизни общества по обе стороны Атлантики, запечатлев для потомков давно ушедшие годы,  традиции, обычаи и нравы. Увиденное и осознанное там, подготовило нас к тому,  что предстояло узреть на последнем этапе нашего долгого восхождения к вершине.

Только попав в верхний зал, я понял замысел кураторов экспозиции,  последовательно подводящих нас к апогею, который стал для многих зрителей настоящим нравственным катарсисом. На стенах висели большие цветные снимки жертв трагедии 7 июля2012 г.в Крымске, только по официальным данным унесшей более 170 жизней, а по неофициальным на порядок больше. С них смотрели на нас усталые и измученные стихией и людским бездушием лица оставшихся без крова и средств к существованию пенсионеров, детей, женщин, потерявших в потопе любимых, родных и близких. Они стояли посреди своих разрушенных жилищ, опустив натруженные руки и подняв наивные детские глаза, полные мольбы о помощи и недоумения несправедливостью судьбы, отнявшей у них все самое дорогое.  Под каждой фотографией отечественного репортера Кирилла Овчинникова находился короткий рассказ об изображенном, который оказался зачастую еще выразительнее и беспощаднее, чем сам снимок.

Мы вместе со всеми ходили вдоль стен, молча впитывая в себя всю боль и ужас, пропитавшие эти немые свидетельства страшного преступления нашей новоизбранной власти, ради шкурных и коммерческих интересов бросивших на произвол стихии народ, который она должна была представлять и оберегать. Разве может оправдать спасение резиденции Президента, дачи Патриарха и даже крупнейшей нефтебазы, гибель хотя бы одного ребенка, из тех десятков, которые не проснулись, утопленные выпущенным на ночной город из водохранилища аварийным сбросом дождевых излишков? Во сколько миллионов разворованных средств, отпущенных на ремонт водозапорных устройств, обошлась каждая невинно загубленная жизнь,  ставшая в один ряд с уже забытыми жертвами Каспийска и Волгодонска, Саяно-Шушенской ГЭС и аквапарка Трансвааль, Хромой лошади и Басманного рынка, подлодки Курск и судна Булгария?

В этих снимках не чувствовались ухищрения профессионального фотохудожника, не было эффектных ракурсов и поз, цветовых и композиционных изысков. Но было нечто большее, что для меня является важнейшим качеством настоящего искусства - открытый диалог со зрителем, вызывающий чувство сопричастности и сопереживания, порождающий очищение людской души, ее нравственное возрождение и возвышение над пошлой стихией быта и бытия. Эти фотографии никогда не станут предметом купли-продажи, товаром, украшающим стены наших жилищ, но у них есть иное, более высокое предназначение. Покидая музей, под впечатлением увиденного, мне вспомнились строки старого, но мудрого поэта Б. Пастернака.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.