Конвенционализм в современной науке.

     О том, что такое научная теория и как она соотносится с окружающей нас объективной действительностью – споры, как известно, не утихают до сих пор. Кто-то считал и продолжает считать, что каждая теория, ровно как, сменяющая ее, новая являются зеркальным отражением этой самой действительности, ее субъективным снимком, преломлённым в нашем сознании картины реального мира, в силу неполноты и относительности нашего знания, отражающую мир приблизительно, относительно. Таковым, в частности, является диалектико-материалистический взгляд на природу и сущность научной теории.

     Однако развитие современной науки, углубляющаяся математизация научного знания, ее всевозрастающая абстрактизация и увеличивающаяся роль личности учёного в становлении и развитии научной теории, вносят определённые коррективы во взглядах на научное знание. Например, у сторонников логического эмпиризма научное знание представляет собой совершенно конкретную и единственную модель рациональности. Причём идеальным воплощением и конечной точкой реализации человеческой рациональности, согласно их концепции творчества, представляется научное познание. В этой сфере деятельности познающий субъект может конструировать такие теории, которые могли бы претендовать на всеобщую важность для всех рационально мыслящих субъектов. Тем самым лишь в сфере науки и научной деятельности мы представляли бы собой существа, полностью рациональные. Критерием рациональности для логического эмпиризма может быть тот же эмпирический сенсуализм, который в качестве своего методологического обоснования выдвигает, всеми известное, все то же эмпирическое обоснование научности знания. В этом смысле для логического эмпиризма научная теория – это не что иное, как законченный идеал, образец, вершина рациональности, воплощённая рациональность. Главным условием рациональности, предъявляемой к современной научной теории, согласно логическому эмпиризму, являются ее коммуникативность (изложенный материал должен быть понятным и интеллектуально контролируемым) и ясность и определённость выражения мысли.           Трудности обоснования современного научного знания возникают в связи с тем, что обоснование часто предстаёт в форме парадигмы или даже представляет собой целую программу в качестве такой парадигмы. Причём круг обсуждаемых научных проблем (в рамках этой программы) может заявлять о себе в форме научной дискуссии. Поскольку даже по вопросам фундаментального характера продолжают вспыхивать дискуссии, мы вынуждены поставить под сомнение безусловно-универсальный характер логического эмпиризма. Наконец, рост знания о языке и метанаучный уровень современного познания избавляет нас от заблуждений по поводу абсолютно точной, окончательной или единственно верной формулировке критериев выполнимости. Поэтому мы должны согласиться с мнением тех, кто считает невозможным простое механическое перенесение или автономное применение предложенной (или какой-то иной) стандартной модели рациональности (претендующей на универсальность) ко всем без исключения областям научно-исследовательской деятельности.

С определённой долей вероятности можно говорить о конвенциональном характере построения научной теории, присутствия некоего консенсуса между учёными в принятии окончательного, выверенного, наиболее приемлемого из, имеющегося набора моделей рациональности, взгляда на природу того или иного явления и процесса. Несмотря на то, что конвенциональный элемент в науке очевиден, это, однако, ничуть не снижает объективный характер научных теорий. Речь идёт только о выборе наиболее адекватной новому знанию формы рациональности, наиболее полно отражающей суть предмета научной теории. “Единственное, что создаёт учёный, — пишет известный физик, математик и философ Пуанкаре, — это язык, на котором говорится о факте”. Таким образом” факты не создаются учёным, в качестве грубого материала факты предсуществуют, а учёный только превращает эти грубые факты в “научные”. “Представляется излишним искать грубый факт вне науки, - утверждает далее Пуанкаре, - тем более что нет ни науки без научного факта, ни научного факта без грубой материи, поскольку первый — это обработка второго”. Нельзя не согласиться с тем, что в качестве общих и хорошо подтверждённых законов, учёные нередко выдвигают принципы настолько же прочно “откристаллизованные”, насколько более не поддающиеся экспериментальному контролю. Тем не менее, очевидно, что внутри этих законов есть серия гипотез, которые — коль скоро они изобретены человеком — вполне поддаются эмпирической проверке. Следовательно, опыт остаётся единственным источником истины. “Любое обобщение есть гипотеза”, никто не может опровергнуть необходимейшую роль гипотезы, например, в выборе фактов “наибольшей продуктивности”, — читаем мы в книге А. Пуанкаре “Наука и методы” (1909). Как бы то ни было, но “любая гипотеза при первой возможности и как можно чаще должна подвергаться верификации”. От гипотезы, не прошедшей должную проверку, следует отказаться (“Наука и гипотеза”). Конечно, мы делаем это неохотно, однако на самом деле нет повода для печали. “Физик, отказавшийся от одной из своих гипотез, должен плясать от радости, как если бы совершил неожиданное открытие”, — уверенно заявляет Анри Пуанкаре.

   По мнению другого физика и историка науки Пьера Дюгема, “Физическая теория не есть объяснение. Это система математических положений, выведенных из ограниченного числа принципов с целью представить совокупность экспериментальных законов наиболее простым, полным и точным образом”. Получается, таким образом, что физическая теория не есть объяснение. Истинная научная теория не объясняет физические явления согласно реальности”, а только удовлетворительным образом представляет набор эмпирических законов. Ложная теория есть не попытка объяснения с противоположных реальности позиций, а всего лишь набор положений, не согласующихся с экспериментальными законами. Единственный критерий истины в рамках физической теории — согласие с опытом”. В каком-то смысле это так и согласуется с современным развитием естествознания.