Вечный большевизм против вечного меньшевизма.

Вечный большевизм против вечного меньшевизма
О причинах внутренней конфликтности российской оппозиции

Эпистолярная перебранка с переходом на личности между членами Координационного совета оппозиции Ксенией Собчак и Андреем Пионтковским никого не должна удивлять. Для оппонентов российской власти взаимная неприязнь, а подчас и нетерпимость, конфликтность, неспособность вести уважительный диалог давно стали нормой. Причем касается это не идейных противников вроде националистов и демократов, временно объединившихся против правящей элиты, а, казалось бы, единомышленников, людей с либеральными взглядами, спорящих не о видении страны, а о методе, стратегии и тактике ведения борьбы. 

Если игнорировать тональность на грани фола, то содержательно полемика Собчак и Пионтковского – это так и не разрешенный оппозиционерами спор о Путине. Отталкиваться от того, что его отставка здесь и сейчас невозможна, и пытаться давить на действующую власть, добиваться от нее реформ? Или не признавать власть, не вступать с ней ни в какой диалог, считать невозможными и бессмысленными какие-либо реформы до тех пор, пока Путин и его соратники не уйдут? Собчак придерживается первой точки зрения, Пионтковский – второй.

Это классический спор «меньшевизма» и «большевизма» как двух типов политического дискурса. Меняются времена, власть, исторический контекст и сам предмет спора, но сохраняются пыл, пафос, структура, а отчасти даже и характер аргументации, риторики и демагогии сторонников компромисса (с властью, другими социальными группами) и радикалов.

Контекст важен. Власть в начале XX века была властью слабеющей, и революционная бескомпромиссность могла считаться перспективной политической позицией (насколько она была полезной или, напротив, губительной для страны – отдельный вопрос). Сегодняшняя оппозиция также утверждает, что «путинский режим» слаб, шаток, вот-вот рухнет, однако в действительности явных признаков его скорого краха не наблюдается.

Поэтому частичный компромисс, попытка оттолкнуться от реального положения дел представляются более рациональной тактикой.

Другое дело, что российская оппозиция, создавая структуры вроде Координационного совета, не располагает вместе с тем институтами, легитимными процедурами разрешения внутренних стратегических и тактических споров. Нет и механизма избрания лидеров, ответственных групп, которые взвешивали бы имеющиеся точки зрения, принимали решение и отвечали за результат. Есть мнения, столкновение которых приводит к взаимному антагонизму, расколу и истерикам в массмедиа. Таков modus vivendi оппозиции, которая борется за демократию, но даже на собственном примере не может продемонстрировать один из важнейших демократических принципов: конфликт нормален и процедурно разрешаем, а решение признается участниками конфликта.

Причин, по которым спор идейно близких оппонентов власти столь часто приобретает характер свары, несколько. Во-первых, сама российская политическая среда во многом аномальна. Оппозиционность так последовательно и упорно из нее выдавливалась, что постепенно обрела характер миссии, а не нормального альтернативного политического предложения. Ощущение миссии же неизбежно рождает нетерпимость к инакомыслию, даже если речь идет о нюансах. 

Во-вторых, повышенная внутренняя конфликтность оппозиции – эмоциональная, психологическая реакция на недоступность власти, на реальную узость диапазона собственных действий. Отсюда поиск и обличение виновных, то есть думающих иначе. Наконец, в-третьих, отсутствует структурированное давление на оппозицию снизу. Нет четкой, выраженной связи между ее действиями и интересами конкретных социальных групп. Такая связь, как правило, отрезвляет, стимулирует ответственность, чувство меры и поиск оптимальных, реалистичных решений.