НЕСКЛАДУХА

   ВЛАДИМИР   АВЕТИСЯН
С к а з

Слыхали новость?.. Наши Пучки попали в международную книгу рекордов! Говорят, уже и грамоту составили, - дескать, в названной деревне рекордная плотность дураков на квадратный километр! Подпись, печать…
Во, брат, с какого боку к нам слава-то прилипает!..
Нечего и говорить: дураков у нас в Пучках – отсель до Москвы не перевешаешь. Найдётся любая масть – на выбор… Одни из-за угла пустым мешком прибиты; другие как рожены, так и заморожены; у третьих - чердак без верху: где одного стропильца не достаёт, где – трёх, а случается, брат, – и вовсе дыра; четвёртые, веришь ли, ещё в щенках заморены да смолоду запуганы; пятые – те из дураков пока не вышли, но и в умницы не попали; ну, и шестая масть – хоть мужиков взять, хоть баб, – в кого ни ткни – просты как дрозды.
Над нашими чудиками вся округа смехом бока себе отсадила– ну, артисты! Кому бы с десяток навалить взаймы без отдачи, да кто ж на такой товар позарится!
Чай, про «золотой колодец» в Пучках тоже слыхали? Как же! Сколь утопленников из него повытаскивали! Говорят, полезли туда за каким-то африканским золотом… Откуда в российских колодцах взяться африканскому золоту? Ну, дурь. убогие люди, - что с них взять, браток? Охота бы в сердцах напустить палы на худую траву, да суд людской – не Божий, - Господь милостив, и уж надежду-то убогим всегда оставляет!
А случилась эта история, дай Бог памяти, лет десять назад, а то и больше. Среди чудной пучковской компании – как благодать Христова! – затесался один алмаз несравненный- кузнеца Изота Демидова дочь. Настёной звали, да только имена в деревне – что пустой чох, - людей всё больше по кличкам разбирают. А кличка у неё, веришь ли, Нескладуха. Во! Но красавицей была – глаз не оторвать! Иной руками разведёт: да у кого только язык повернулся такую девицу обозвать Нескладухой!? Бела, румяна – кровь с молоком; глаза – голубой магнит; губы – маков цвет; два тугих яблока задорно играют под девичьим платьицем… А ножки-то, ножки!.. Кажись, от самой шеи растут – стройные, гладкие, литые… Уж не заморские ли мастера их вытачивали из драгоценного сандала?! 
Спору нет – писаная краля! Зато умишком, прости Господи, чистая фаля, - такое-то чудо не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Расспросить о ней, так и мать родная скажет: всем хороша, а поведись - пяти пальцев без спотычки не сосчитать; про дело и говорить нечего – пошлёшь за соломой, либо мякины принесёт, либо себе лоб расшибёт на ровном месте… На кой ляд человеку столь щедрый портрет лица, когда в голове у него всего одна извилина, да и та, кажись прямая? Эх, девица, к твоей бы прелести да щепотку ума… Она тебе в ответ: а нам и не нать лишня ума, - от неё, мол, одна сухота. Во!
Тут уж, видно, сам Господь недоглядел; а умишко-то ей даже кузнец не прикуёт, хоть и отец родной. 
Иные так бают: мол, на кой хрен красивой бабе ум? Мужики ведь только на пригожую внешность и западают. Умных да слепых не сразу отыщешь, зато зрячих глупцов – хоть пруд пруди: к Нескладухе парни липли, как мухи на мёд, табунами за нею ходили, - даром, что фаля… 
Ну, с красотой как не жить, браток! Только одной ею сыт не будешь – надо и работать. Вот и решил Изот Демидов пристроить дочь в родной колхоз. Сам он в почёте да чести был: передовик, работящий, безотказный, да и мастер, каких днём с огнём не найти! Приходит он к председателю, - так, мол, и так, Аристарх Герасимыч: всю жизнь я на колхоз горбатился, верой и правдой служил, настал черёд именя уважить, - как хочешь, а Настёну мою к делу приставь. 
Ну как тут откажешь заслуженному человеку: по отцу и дочери честь – взяли её на ферму дояркой. Стала девица приноравливаться -коровам вымя подмывать да хвосты закручивать, Господи благослови! Да тут, как бес из табакерки, завалилась к ней однажды Нюрка-Самопал – тоже, брат, из наших чудиков:
- Эй, ты, Мерлин Мурло, негоже тебе с такой-то красой коровьи зады нюхать! Ты это… пробивайся выше! Славу ищи!
- А чё делать-то надо? Открой секрет…
Ну, видит Самопал, что девка-то - круглая фаля, - ну, возьми да скажи ей «секрет-от», -тебе, мол, одной откроюсь, как лучшей подруге… Глаз у фали загорелся: валяй, матка, авось пригодится! И та ей на ухо и шепчет, мол, есть только один выход: резко поднять надои да выскочить в передовики! А там, глядишь, и к ордену представят… Учуяла перспективку-то?! 
Как не учуять! Фаля наша губищу-то и раскатала: ох, как повесит она яркий орден да на свою тугую грудь… Ох, да как выйдет на танцы – все девки в клубе попадают от зависти, а парни, как бешеные псы, сцепятся из-за неё и начнут друг дружку рвать… Во, будет кино-то!.. Всё, мол, Нюрка, выкладывай свой секрет, а уж за мной не заржавеет!..
Молчит Самопал, глазками опасливо по сторонам водит, цену себе набивает - мол, секрет-от велик, да не для чужого уха!.. Ладно уж, тебе одной откроюсь, говорит, а ты, смотри, чтобы никому! Слушай и мотай на ус: коровы страсть как любят минеральные удобрения; берёшь горсти две-три и незаметно подсыпаешь им в корм… И все дела! Молоко пойдёт рекой, - не выдоишь, матка, устанет рука, и вот те крест!..
Словом, в одну ночь двенадцать голов божьей скотинки закрыли глазки да легли на салазки. Беда со смехами, ей-богу!
Как доложили об этом Аристарху Герасимычу, у того аж челюсть свисла: ах, старый ты хрен, нашёл кому скотинку доверить! Ведь знал, что кривое веретено не надёжа? Ведь чуял, и, ждал, поди, дурной вести, как вол обуха. Вот и получи подарок-от!
Взмолились колхозные управленцы: избави нас Бог от этой чумы – не ведали такого сорок два года, а хоть и век, так нужды нет.Чуть дело в суд не подали, да вот, раздумали: что уж с фали-то возьмёшь?.. Так и списали коровёнок под несчастный случай, а Нескладуху рассчитали, поклявшись не забыть её трудового героизма до самой гробовой доски.
Ну, девице всё трын-трава: пронесло и ладно! Хотела ведь как лучше… А раз не угодна, как угодно – я пташка вольная! Да с моей-то красотой я везде себе занятие найду. Во!
Натянет модные чулочки да юбчонку выше колен, глазки магнитные подведёт, волосы русалочьи по плечам распустит и - айда в клуб женихов травить! Сколько ж их на деревне передралось из-за неё! Вон Мохов с Чоховым, две воли – как сойдутся на танцах – кричи караул! Отметелятдруг дружку, понаставят фингалов – считай, мол, Настёна,у кого их больше-то?Оба ведь, уж в который раз! – замуж её звали! Кузнец устал сватов выпроваживать: встретит, приветит, а как дело доходит до главного, Настёна в отказ: мне, говорит, не к спеху замуж-то! А коли надумаю, в аккурат за прынца заморского. Точка! Ну, тут мать её, тётка Авдотья, в слёзы - мол, фаля ты горемычная, ни в корень, ни в пристяжку…Кто натебя такую позарится?!А ей что! День мечется, другой бесится, третий на карачках лазит – ей, дескать, фигуру надо блюсти… Мать плюнет в сердцах да отойдёт. 
Прошло полгода. Старики вымерли, нас не дождались, молодые родились, нас не спросились. История с пучковскимикоровками маленько улеглась, ровно ничего и не было. А тут слух пошёл, что в колхозные детские ясли требуется прачка. Долго искали, кого бы взять на это место? Кузнец опять к председателю: Герасимыч, мил-человек, не поминай старое, не держи зла на мою Настёну, молодо-зелено, мол, - пусть в прачках себя покажет – уж тут-то от неё беды не будет… Словом, уговорил, - взяли Настёну в прачки.
Дело не мудрёное: выстирай, высуши, выглади. Господи благослови, вроде уж наладила!Да тут опять Нюрка-Самопал – ровно чёрт ею вертит! – заявилась в ясельки: эй, мол, Софья Лорен, ты тута утюги катаешь, а того не знаешь, что в магазин сапожки импортные завезли, как раз на твою ногу! Ужобеги, расхватают, тебе не достанется!..
Фаля-то не глуха – враз очутилась у прилавка. А про включенный утюг, что оставила на белье, так и не вспомнила… Пока выбирала да примеривала, пока домой за денежками бегала, тут по деревне и крик пошёл: ясельки горят!!! И ветер, как на грех, поднялся – пламя вмиг раздуло до небес… Едва успели спящих детишек из постелей вытащить!..
Ну и ну! В деревне народ гудит: подать на дуру в суд! Да пусть заодно и Аристарх ответит по закону – не он ли туда эту полоумную пристроил! Мало ей было наших коровушек, теперь и малых детушек чуть не погубила!..
Дело до суда не дошло: председателя паралич разбил, да и тётка Авдотья кинулась в ноги колхозным правленцам, вымолила у них прощенье… Что, мол, с дуры взять!
Дурадурой, а завяжет узелок - и десять умных не развяжут!
Видит Настёна, комом свалялось её счастье в Пучках. Пристала к матери: уеду в Москву, авось там найду, чего здесь не сыскала! Мать ей: тебе только в горохе сидеть, а не Москву смешить! Ну, Настёна к отцу: не отпустите в Москву, руки на себя наложу! Во!
Ладно, думает кузнец, - белый свет на волю дан; пущай едет! Чай, и Москва – русская земля; авось, столица вымучит, выучит да ума прибавит.
И пошла Настя по напастям. Месяца три от неё ни слуху, ни помину. Думали, сгинула, как француз в Москве. Ан нет!
Случилось, однажды вечером по телевизору конкурс красоты передавали. Глянула тётка Авдотья на экран, и тут её как варом обдало – Настёна!!! Заверещала, затопала – Зотей, мол, беги скорее, дочку нашу по телевизору кажут!.. Прибежал кузнец, глянул – и точно она! Истинный крест! И ведь что: из Москвы да на всю Россию кажут… А, может, и на весь мир!!! И Якубович цветы ей подносит, да в подарок шубу дорогую на плечи накидывает…Ну, дела!
Не то смеяться, брат, не то плакать: наша, деревенская фаля, – и вот, на тебе! – московская краля!!! Ай да, Нескладуха!

2.

Уж и лето в разгаре: волнами ходят клевера на пучковских лугах, сладким дурманом веет с полей; за околицей буйно цветёт «девичья краса» - среди всех здешних цветов пышная эта гвоздичка особенно трогает душу – ровно без неё померкла бы краса русского лета!
Шла как-то тётка Авдотья с фермы домой, уставшая да грустная, и что-то захотелось ей свернуть с дороги в поле. А там прямо ей под ноги – «девичья краса», сплошным ковром! Встала, зачарованная, и все мысли о Настёне: где уж ты теперь, цветочек мой, краса ненаглядная, на кого ж ты мать-отца променяла? Поплакала тётка Авдотья, отвела душу, потом нарвала букет «девичьей красы» и вышла на дорогу. Идёт, про себя тихо напевает: потеряла я колечко, мол, со правой руки… Так незаметно и очутилась у родного дома. Отворяет калитку,глядь – на пороге Настёна стоит! Да не одна: в обнимку с каким-то негром… И бес этот так и льнёт к ней, так и лижет, как корова телёночка… 
Свят! Свят! Свят! – у тётки Авдотьи дыбом встала бровь: не видывала очми такого дива, не то, что глазами! Настёнка, дочка, да ты ли это? Та ей в ноги: я, говорит, а то кто же; со мной жаних мой, звать его Батиста Менгистович, он у меня прынц чистых кровей; в Москве выучился и скоро уедет к себе на родину. Во!
Мать окаменела от такой вести, стоит и только глазами хлопает: мол, не про этого ли прынца ты всё баяла? Дочка хитро щурит глаз: может, и про этого! Короче, мол, мамка, слушай сюда: мы с Батистом приехали, чтобы свадьбу сыграть, как у людей. Во!
Тётке Авдотье ровно ушат холодной водицы на голову – хоть стой, хоть падай! Выронила из рук букет-от, и рассыпалась «девичья краса» на чёрные ботинки заморского зятя… Засуетился, поганец, бросился цветы подбирать, а сам с тёщи глаз не сводит, таки сверкает жемчужными зубами, ровно понравиться её хочет… А что тёща-то: ни жива, ни мертва – Господи, думает, в чём же я пред тобою провинилась, за что мне такой подарочек? И как я теперь людям в глаза-то посмотрю? – а у самой слёзы градом, и ноги как не свои... Подхватила тут Настёна обмякшую мать под руки – ой, мол, мамынька, что уж ты так обмираешь-то? – да скорее в хату. Уложила на кровать, подала воды. Чуть погодя отошла тётка Авдотья, перевела дух и опять в слёзы: доченька, мол, опомнись, на кой хрен тебе негр-от? Нешто своих кобелей не нашла бы? Вон Гришка Жохов але Санька Чохов, чем они тебе не пары? Лапоть знай лаптя, а сапог сапога, а эта ворона нам не оборона!
Тут и прынц входит – лёгок на помине: собрал букет-от, вручает Настёне да в щёчку её этак нежно чмокает. Настёна отвечает ему тем же. Ну, чисто ангелы! Тётка Авдотья презрительно морщится: батюшки-светы, нешто, мол, с таким лахудром можно лизаться?.. 
- А ты, мамынька, не пробовала, так неча и говорить…
- Помилуй, Господи, ить я ещё не сошла с ума!
-У нас, мамынька, любовь…
- Ага, влюбилась, как мышь в короб свалилась! Ты хоть знаешь, какой он веры, какого племени, еретик але крещённый?..
- Какая разница, мамынька! Наша пьянь, вон, вся крещённая, а толку…
- Ой, не скажи, дочка, - пусть бы хромой, слепой, да чтоб уж свой, православный!
Ну, тут Настёна в слёзы: что уж ты, мамынька, родной-то дочери хромых да слепых наваливаешь? А если вот, человек стоит, здоровый да богатый! Хоть и не русский, зато на мне одного золота с полкила висит – все его подарки: прынц ведь, говорю, у него там целый дворец!
- Откуда ты знаешь?
- Он мне фотографии показывал! Всё, что ни пожелаю, он тут же покупает, и на цены не глядит! А ты говоришь, православный ли? Здоровый мужик, и всё то при нём крупное, горячее, и это самое… Как прижмёт – любая догадается, для чего она создана. Во!
- Пророк Наум наставь её на ум! – перекрестилась тётка Авдотья. – Правду люди говорят: нескладуха ты! И любовь у тебя нескладушная… Господи, прости и помилуй!
Видит Настёна, расслабилась мать; ну, мол, надо её уж до конца «добивать»; подходит к жениху, берёт его за руку, подводит к матери: дозволь Батисту поцеловать тебя по своему обычаю и назвать второй мамой, как у них там заведено.
Тётку Авдотью как шилом подняло с кровати: Настёна, мол, не балуй, - умру, сраму не оберётесь!
- Ну, мамынька, не ломайся, он ведь не жаба какая, - поцелует разок, с тебя не убудет! Если бы ты знала, как сладко он целует!
- Не дури, морда бесстыжая! Господи, спаси и помилуй! – тётка Авдоться сползла с кровати и опасливо отошла к печке.
А Настёна этак игриво подмигивает жениху, дескать, неча на неё глядеть, хватай да целуй! У негра шало, похабно заиграл глаз, и чёрные его руки с жёлто-розовыми ладонями потянулись к тёще.
Видит тётка Авдотья, нет спасения христианской душе от басурмана, да и откуда оно возьмётся, коли родная дочь сама толкает своего охальника на срам; делать нечего, хватает она кочергу и со всего плеча – хрясть! – по хребтинушке дорого зятька! Тот, ясное дело, взвыл да и заметался у дверей, ровно чубарый мерин под кнутом.
- Мамынька, пощади! – Настёна кинулась ей в ноги. – Не губимоего счастья, але я тебе не дочь уже?!
- Ой, как болно… Ты фашиста, мамка! – заорал новоявленный зятёк. – За что Батиста убиваит? Батиста лубитАнастазия!!! – на его мясистых губах аж пена взошла.
Тётка Авдотья выронила кочергу, но лучше бы она этого не делала, - зятёк вдруг сразу осмелел и стал подступать всё ближе: глаза как уголья, руки дрожат, рот весь в пене… Дьявол, кажись, и тот краше будет! В ужасе тётка Авдотья зажмурилась, осеняя себя крёстным знамением: сгинь, мол, басурман, нечистая сила, тьфу тебе, тьфу!!! Не тут-то было: наскочил на неё чёрный демон, вампир кровососущий, сгрёб в объятья да и накрепко присосался… Как ни билась, как ни трепыхалась жертва, а не вырваться уже, - и растаяли стены крепости ровно воск от пламени свечи… Настёна кричит своему: хватит, мол, довольно!

– еле отцепила заморского клеща от почти бездыханного тела матери…
Битый час откачивали тётку Авдотью. Сбежались соседи, фельдшера вызвали, сделали укол… Очнулась она лишь тогда, когда услышала голос мужа: Авдотьюшка, матушка, ты что, мол, хочешь меня без ножа зарезать? Тебе бы только радоваться – дочь объявилась, живая, здоровая, да ещё и с женишком!.. Эх вы, бабы, что за народ такой…
- Чему тут радоваться, Зотей? –выдавила тётка Авдотья, еле шевеля синими губами. – Ты спроси у неё, где эта сорока нашла такую находку?.. И что мы теперь людям-то скажем?..
- Ладно тебе, матушка, что уж зря бузовать, - утешал жену Изот Демидов.- Наше дело родительское: вырастили, выкормили, а дальше уж своя голова на плечах, - пусть делает, как знает… Мы ей теперь не указ.
- Да как же не указ? – всё не может успокоиться тётка Авдотья. – Ты слышал, чего она заявила: свадьбу им сыграй! А где и как они жить-то собираются?
Тут Настёна встрянула, мол, не беспокойся, мамынька, мы вас тут стеснять не будем, - вот сыграем свадьбу, а через неделю он меня в свою Африку забирает, - во дворце буду жить, в золоте купаться!..
Ой, что тут началось – уж лучше бы Настёна про эту Африку не заикалась: мать побелела вся, вскочила с кровати да упала лицом на пол – Настёна, мол, не дури! Костьми лягу поперёк дороги, а не пущу! Нет тебе моего родительского благословения, слышишь?! И пущай он один катится в свою Африку без нашего добра! Ты ему так и скажи, мол, обычаи у нас разные, и мы друг дружке чужие. Ты умишком-то своим пораскинь: там ведь не Россия, кто тебя защитит, кто 
выручит – мамка с папкой далеко!
Слушал Изот жену, и вроде понимал её правоту: несмышлёная ведь девка, и её чёрный друг, что неуставный плуг… Завезёт в такую даль и с концами…Эх, дать бы ему от ворот поворот! Только один Бог знает, как оно лучше-то: а, может, и к нашему берегу привалило хорошее дерево? Ну, какая в том беда, что негр, – с лица воды не пить, лишь бы человек был хороший, да чтоб нас, стариков, уважал…
- Ты уж смирилась бы,мать, - видно, её доля такая…
- Зотей, батюшка, ты часом не рехнулся, – дочь роднуюв тьмутараканьготов спровадить? Креста на тебе нет!
- Цыц, я сказал! – прикрикнул Изот Демидов.
- Ты как хошь, а я свою родную кровиночку этому людоеду не отдам! – криком на крик отвечает тётка Авдотья.
- Ох, и упрямая ты баба! Она ведь не товар, и здесь не торги, чтобы один дёшево давал, а другой дорого просил. Девка сама выбрала по себе затычку, ну и Бог с ней! Наше дело стариковское: встретить да приветить! Полно-ка дурить, вставай, да собирай на стол, а я сбегаю в магазин – надо ведь зятя приветить… Всё ж таки принц!..

3.
В пятницу Пучки вздуло, как тесто на опаре: и в том конце, и в этом разыгрались гармошки, зачастили визгливые припевки пьяных баб; повсюду - крики, смех, собачий лай… Деревня пропивала Нескладуху. Местный чудик Гринька-Фельдфебель с похмелья тыкался от забора к забору – люди, мол, чево это за праздник-от? – Ну, как же, отвечали ему, разь ты не знашь? Чай, свадьба у нашей Нескладухи-то… За прынца заморского выходит, мол, в золоте будет купаться!…
- В золоте!? Ишь… Сталина на вас нету! За что боролись, ядрёна вошь?!
Как уж ни противилась этой свадьбе тётка Авдотья, да перед людьми стыдно: единственное ведь дитя, улетит в энту Африку – может, и не придётся больше свидеться. Так что свадьбу, хоть самую скромную, а сыграть бы не грех. 
Ну, покрутились туда-сюда, достали кое-чего, накрыли столы, созвали гостей – не срамиться же перед африканскимпрынцем! 
- И-их! Последний денёк в Пучках, - уезжаю я, девчаты, насовсем, - в ихнюю Африку!
- Слышь, Настюха, а чё ты там потеряла? – спрашивает гармонист Лёха Кудрин.
- Да скучно мне с вами, Лёха! И давай не трави мне душу, на вот, выпей стопку за меня, да шибче ударяй по басам!
Опрокинул гармонист Лёшка Кудрин поднесённую стопку, рванул меха своей «хромки» и пошёл чесать по кнопкам – тяпками, тяпками – ровно по бабьей душе прошёлся босиком… Взвизгнули бабы и пустились в пляс – с притопом, с галопом, с пьяной удалью: эх, русского, русского, русского дай!.. А за русского мать не ругает никогда!!!
К ночи отпелась, оттопалась, угомонилась деревня; молодых проводили в баньку, как уж заведено, и свадебные гости разошлись на ночлег. 
Стояла тихая звёздная ночь, светила полная луна, и где-то совсем рядом грустно пиликал одинокий кузнечик…
Добротная банька у Демидовых – по-белому: просторно, чисто и светло. На окошке розовая занавесочка; большой котёл с кипятком, и вода холодная в бочке запасена, а в углу венички берёзовые – всё как полагается… Только молодые вымылись, выключили свет да легли – чу! – кто-то стучится в оконное стекло. Настёна из-за занавесочки: эй, мол, чего надо? Ответа нет. Только слышно, как нервно пиликает кузнечик.Показалось, что ли?.. Но стук повторился, а за ним и голос… вроде знакомый:
- Здорово,- говорит, - масквичькя, эт я…
- Кто ты?
-Саньккя Чохов, але не узнала?
- Ну, здравствуй, мол, да и прощай, а то ты у меня - во где! – Настёна полоснула себя ребром ладони по горлу. 
Санька за дверью тяжело вздыхает, чуть ли не со стоном; эх, мол, подружка, уж больно неласково встречаешь старого дружка. 
- Ладно, - говорит он. – С тобой всё ясно. Ты передай своему, ну – этому, - пусть выйдет, побазаритьнадо…
Настёна вспылила: он тебя знать не знает, и говорить ему с тобой не о чём, понял! Тоже мне собеседничек нашёлся, на ночь глядя!..
- А если я с ним познакомиться хочу, расспросить, к примеру, как там, в столице нашей Родины, - остались ещё русские невесты, але все уже за мавров повыскакивали?..
- Дурак ты, Санькя, и не лечисся!
- Пусть мы дураки, пусть рылом не вышли, но и у нас своя гордость имеется…
- Да пошёл бы ты со своей гордостью к такой-то матери! Тоже мне…
Санька замолк. Не так он представлял свой разговор с Настёной, не с того надо было начинать, да что уж теперь изменишь. И его понесло:
- Эй, ты, стахановец хренов, а ну выдь сюда! Чево ты там засел, как фриц в дзоте, думаешь, я тебя оттуда не выкурю?! Ты меня плохо знаешь…
Настёна припала к окну: Санькя, паразит чокнутый, какая вожжа тебе под хвост попала! Не будь скотиной, уйди, мол, Христа ради прошу!..
- Это как же: я уйду, а другой будет стаханить да жать, где не сеял?!
- Он муж теперь мне, законный… Ты можешь это понять?
- Как не понять, понимаем, - зло усмехается Санька. – Ты только не сразу ему отдавайся, сперва отмой его от сажи, да отпарь хорошенько…
- Без советчиков обойдёмся как-нибудь! – отрезала Настёна, а сама уж чуть не плачет.
Санька опять замолк; слышно, как в темноте чиркнул спичками, закурил:
- Ты что думаешь, я к тебе вот так, из дурости пришёл? Ошибаешься. Хочешь, откроюсь тебе как на духу… Когда ты в Москву подалась, понял я, что жить мне теперь не мила. Веришь ли, чуть было руки на себя не наложил… А как увидел тебя по телевизору – появилась надежда! Подумал, 
вот поеду в Москву, разыщу её и привезу обратно. А ты, глянь, сама приехала, да ещё маврика с собой привезла…И вот ты здесь, рядом, я слышу твой голос, твоё дыхание, и в мыслях у меня одно: ну, Санькя, решайся – это твой последний шанс! Гришка Мохов тебя враз из сердца вырвал, уехал на Север, женился… А я однолюб, что ли, на других девчонок смотреть не могу, ровно пелена на глазах – повсюду мерещишься ты, хоть умри! Пусть выйдет твой африканец, я ему всё объясню: если он человек, то наверняка поймёт, что не надо ему вставать между нами, поймёт, что третий – лишний, и должен уйти. А если не выйдет, ты мой характер знаешь: я тут бензинчику припас, целую канистру, дверь уже подпёр, - оболью баньку и подожгу! Мне ведь терять нечего: у меня из-за тебя вся жизнь враскат…
Слушает Настёна – аж сердце замирает от таких речей: вот страсти-то! И ведь точно обольёт и подожжёт – от него, дурака, всего можно ждать. Выпустить, что ли, Батиста, пусть, поговорят… Нет, скорее раздерутся, да ещё поубивают друг друга…
- Ты что, жалеешь его? – сурово вопрошает Санька.
Настёна молчит: как не жалеть – никто иной тут за него и не встанет.
- Понятно, - заключает Санька. – Ну, раз такое дело, тогда сама выйди…
Вот дурак-то, пристал как банный лист. Нет, не оставит он нас в покое, - думает Настёна; придётся самой выйти, уговорить его, что ли…
Она поднялась, молча накинула халат на голое тело; Батисту наказала: запри, мол, за мною дверь, - откроешь, когда постучусь… И вышла.
Накинув щеколду, Батист метнулся к окошечку: в лунном свете промелькнули белые ноги Настёны, донёсся её приглушенный голосок: Санькя, дай, мол, слово, что потом сразу же уйдёшь… Тот в ответ: как скажешь, моя царица!..
Две тени оторвались от баньки и растворились в звёздной тишине.
Долго ждал прынц возвращения молодой жены, - всё прислушивался к каждому шороху, пристально вглядывался в сумрак ночи; наконец, хмель и дневные хлопоты взяли своё, - он заснул прямо у окошечка, на полу.
Был уже полдень, когда нырнувший в баньку солнечный лучик разбудил Батиста. Он вскочил, ужаленный мыслью, что проспал, и не достучалась его Анастазия… В гневе он помянул крепким словом своего негритянского бога, впопыхах оделся и выскочил из баньки.
Яркий дневной свет заставил его зажмуриться; сразу же удивила подозрительная тишина: он открыл глаза – ни души вокруг, ровно всё вымерло, и не было никакой шумной свадьбы, а только приснилось…
Принц подошёл к колодцу возле дома, поднял ведро холодной воды и жадно прильнул губами, заглатывая прохладную влагу крупными глотками – ровно внутри у него выжженная африканская пустыня!Чу! - заспиной послышался чей-то робкий кашель. Обернулся – тёща: скукожилась как мокрая курица, лицо осунулось, голова виновато склонена набок, - ни слова не говорит, точно горем прибитая, - стоит и только скорбно прижимает к груди маленький свёрточек.
- Здрасти, мамка, - несмело поздоровался Батист, - где будит моя Анастазия?..
В ответ бедная женщина только бух! – ему в ноги: мил-человек, ты уж прости нас, ради Христа, - виноваты перед тобой, наш грех – каемся…
Батиступоказалось, будто она прощения проситу него за своё былое упрямство, попытался поднять её с колен: не надо, мамка, я, мол, не в обиде, вставай, даАнастазиюмне позови…
- Нету её, мил-человек, зови не зови, не придёт она, - ушла с другим, - отвечает тёща, а сама так и стоит на коленях, протягивая обманутому принцу свёрток: вот – передала тебе всё твоё золото… Тут серьги, кольца, часы, браслет, ожерелье – всё в целости и сохранности. Нам чужого не надо.
До принца, наконец, дошло: смекнул, что остался на бобах. Горько и обидно сделалось ему за обман, - схватился за голову и заревел, что тебе раненый вепрь в лесу, и ну чесать матом на своём тарабарском языке… Абедная тётка Авдотья, стоя на коленях, всё поддакивает: правильно делаешь, милок, ругай нас, ругай, да только и себя вину-то не снимай – чёрт ли тебя нёс на дырявый мост? Сам ведь напросился, так и напляшись!..
Видишь, что отчебучила, фалягоремычная, – а ведь как про любовь-то свою твердила, да скоро ведь остыла. А ты ехал бы отсюдова, мил-человек: может, на твоей-то сторонушке счастье тебя и дожидается. Правду говорят: кисни опара да на своём квасу! Что уж, свет клином не сошёлся на нашей фале… Вот, забирай-ка своё добро и с Богом!..
Принц молча поднял женщину с колен, взял у неё из рук свёрток с украшениями, развернул его и долго разглядывал, ровно хотел убедиться, всё ли на месте; вдруг резко повернулся, шагнул к колодцу и – фрр! –швырнул всю горсть в его тёмный зев…
Тётка Авдотья аж взвизгнула: да что ты, мол, наделал-то, батюшка!? И вокруг колодца волчком – люди, мол, сюда, помогите, золото в колодце!..
Принц вошёл в дом, взял свой плащ и чемоданчик – и вон из деревни. За околицей остановился, в последний раз повернулся лицом к Пучкам, приставил ко рту руки ковшом и заорал что есть мочи:
- А-нас-та-зи-и-и-и-я!!!

4.
С тем и канул африканский жених. А Нескладуха, так и быть, сошлась с Санькой Чоховым. Вроде зажили и всё бы хорошо, - ан, нет! – опять оказия вышла: повезли её через положенное время в родильный дом, и, веришь ли, разрешилась баба…негритёнком! Ой, что тут было! Посрамлённый отец наотрез отказался принять новорождённого – пущай, мол, ищут другого дурака. И ты мне, Настёна, больше не жена, - вали к своему негру! Развожусь, - танки наши быстры! 
Как говорится, прошла любовь, завяли помидоры! С горя Санька Чохов ушёл в запой.Валялся пьяный, где попало, - белый свет ему уже не мил. Ивот, однажды вытащили его мёртвым из демидовского «золотого колодца»: чай, не хватило на водку, вот и полез добывать африканское золото…
Месяца не прошло,как из того же проклятого колодца вытащили и самого Изота Демидова. Видать,тоже нырнул за африканским золотом, да вот, и он не рассчитал свои силы…
Воду из колодца давно уже не берут; так и стоит он заброшенный возле дома Демидовых. Хотели вроде его засыпать, да тётка Авдотья не дала. Сперва, говорит, надо золото вытащить. А вдруг заявится хозяин, - ну-ка, мол, верните моё золото! Тут она ему и укажет на колодец: своими руками туда швырнул, вот, мол, сам и доставай!
Делать нечего, колодец сверху накрепко забили досками, чтобы дети не провалились; на том и решили - больше к этому делу не возвращаться.
А Нескладуха вскоре выскочила замуж за какого-то видного генерала да уехала с ним на Дальний Восток. Маленький Батист остался с бабушкой Авдотьей. Бегает по деревне курчавый смуглый мальчуган:шустрый такой, смышлёный, и голосок звонкий, так и щебечет на русском - от сверстников ни в чём не отстаёт! 
- Батюша! – ласково зовёт его бабка Авдотья. – Сбегай в магазин за хлебом, принеси воды, подай курицам… Господи, что бы я без тебя делала?
Любит Батюшасвою бабку, жалеет. Вот уж привалило счастье на старости лет, - есть хоть кому ей стакан воды подать!
И вот однажды заваливается мальчишка в избу, – грязныйвесь, мокрый да в ссадинах, вода с него ручьём, - стоит перед нею и дрожит, ровно знобит его от холода… Батюша, милай, чево, мол, с тобой? Обидел кто?! А у того зуб на зуб не попадает – как с мороза, хоть и лето на дворе. Ну, и выяснилось, что узнал мальчуган про заколоченный колодец, да про отцовское золото.Обвязал себя верёвкой и спустился вниз с фонариком… Всё дно прочесал, а нашёл-таки отцовское золото: часики, браслеты, кольца, серьги, ожерелье!.. Протягивает бабке Авдотье. Та глянула и тут же бухнулась на пол без чувств… Соседи прибежали, откачали старушку. А уж как узнали про золото, так и ахнули: ну, Батюша, ну, мужик! Видно, родная кровь – не водица: только родному сыну удалось взять заколдованный отцовский клад!
После этого случая колодец у дома Демидовых засыпали: мало ли чудиков, полезут ещё за африканским золотом!..
Всё, братец, такая вот аллилуйя!