Час общения.

Час общения.

Этот рассказ я написал в 1979 году, в счастливый «застойный» период нашей жизни, когда мы ещё не знали что грядут «перестройка» и «демократия, что в одночасье вместе со страной рухнут вековые традиции и моральные устои, пойдёт пересмотр материальных и духовных ценностей. Счастливый период когда «…молоды мы были и верили в себя…». 30 лет рукопись пролежала в нашем семейном архиве. Я уже забыл о её существовании и лишь недавно обнаружил её и снова перечитал. Я заметил, что при всей своей юношеской наивности (мне было 20 лет) он по прежнему бередит душу и не потерял своей актуальности. Поэтому я рискнул вынести его на суд читателей.

Из рейса он вернулся грустный и какой - то рассеянный. Загнал машину во двор, вошёл в дом. Взглянул на, стоящий на столе магнитофон, включил. И упал на кровать. София Ротару пела «Обычную историю». Песня сжала сердце. Перед глазами поплыл весь сегодняшний день, который, впрочем, начался вполне удачно. Быстро и безо всяких приключений он приехал в Богдановку. В карьере не было большой очереди, что случается довольно редко, и через полчаса он уже загрузился и возвращался домой в приподнятом настроении. Ехал и пел самые развесёлые песни. Но вот увидел ДТП - и настроения как не бывало. Человеческая смерть - всегда печальное явление. Но когда гибнет молодой парень, гибнет по чьей-то халатности, это уже невозможно воспринимать без боли и сострадания. И он никак не мог выбросить из головы этот эпизод: изуродованное, окровавленное тело и приглушенный дрожащий голос: «Не рассчитал товарищ капитан, думал - успею». Почему мы осознаём беду, когда она уже случилась, и никак не ранее? – этот вопрос терзал его сознание всю дорогу, да и сейчас он не мог отделаться от этих печальных мыслей. «Нет так дело не пойдёт» - усилием воли он заставил себя подняться, выключил магнитофон и вышел на улицу. Посмотрел на часы. Пять, но на вечер ещё и не похоже. Весна подходила к концу, наступало лето, и погода была замечательная. «Поеду на природу, развеюсь» - решил он. Выкатил мотоцикл, завёл двигатель…

Это был его любимый вид отдыха. Как только выдавался свободный от повседневных забот час – два, он садился на своего прошедшего огонь, воду и медные трубы «козла», выезжал в степь и носился по полям и балкам, лесам и прудам, стараясь заехать туда, где ещё ни разу не был. В таком месте он останавливался, глушил мотор и падал в траву. Любовался бескрайним голубым небом и серебристыми облаками, слушал пение птиц, наслаждался пахучим степным или лесным воздухом и чувствовал себя самым счастливым человеком в мире…

На этот раз он решил не искать новых незнакомых мест. Поблизости их просто уже не было, а заезжать далеко было уже поздно. «Поеду на «Топкую балку» - решил он и помчался по дороге, идущей вдоль лесополосы. Дорога шла под самыми ветвями акаций, и ему всё время приходилось то пригибаться, то отклонять голову, чтобы та или иная веточка не ударила его по лицу. Мотоцикл под ним ковылял, кренился то направо, то налево, и со стороны можно было подумать, что мотоциклист либо не умеет ездить, либо сильно пьян. Он тоже подумал об этом, засмеялся и запел, подражая действительно пьяному:

«Ой, куда же ты, Ванёк, ой куда ты, . Эх-х, не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты…”

Он представил себе, что было бы, если бы всё это он проделывал в селе, и ему стало так весело, что он заорал те же слова с новой силой, покрикивая и посвистывая в такт песне и болтая ногами как сумасшедший. Лесополоса уже кончилась, дорога повернула налево и пошла через балку, а он пел и прыгал, свистел и гикал, распугивая птиц и зверьков.

Вот и балка. За поворотом показалась огромная раскидистая верба, одиноко стоявшая на краю прорванной гребли первого пруда. За ней виднелась целая вербная роща, разросшаяся по дну второго пруда, тоже прорванного и высохшего. Здесь, вдали от дорог, всегда была пышная и разнообразная растительность, водилось много птиц, сусликов, сурков и прочей мелкой живности. На высохшей верхушке одинокой вербы всегда восседал, как часовой, орёл – степняк, чистил перья, окидывая зорким взглядом свои владения. Вот и сейчас, мотоцикл был ещё в двухстах метрах, а птица уже заволновалась, завертела головой, задержалась на миг, надеясь, что непрошеный гость, может быть, повернёт куда-нибудь и, не дождавшись этого, нехотя полетела над полем к ближайшей лесополосе. Он прибавил газ, пересёк первый пруд, взлетел на греблю второго, резко затормозил, развернувшись на одном колесе, выключил зажигание и, немного отойдя от мотоцикла, плюхнулся в, вымахавшую уже по пояс, траву, закрыв глаза и раскинув руки. Сладкая истома расслабляла тело, ветерок уже прекратился, а солнышко ещё пригревало. Не хотелось подниматься, открывать глаза, и вообще шевелиться. Он наклонил голову набок, прильнул щекой к мягкой, приятно- прохладной траве и замер, впитывая в себя исходящие из земли какие-то добрые силы.

Так лежал он минут пять, как вдруг что-то слегка ущипнуло его за ухо. Он приподнялся, посмотрел в траву и улыбнулся. Работяга-муравей, упираясь и буксуя, тащил куда-то большую, раз в десять больше его самого прошлогоднюю высохшую былинку. Он посмотрел по сторонам. Выше по склону, метрах в пяти от него, находился муравейник, который можно было узнать по выделявшейся высокой и более тёмной траве. «Ах ты, бедолага! Далеко тебе ещё тащить её, ну да я тебе помогу» - сказал он. Поднял былинку и осторожно пошёл к муравейнику. Муравей вцепился в былинку мёртвой хваткой и, не желая отдавать её кому бы то ни было, принял угрожающую позу.

Не дождавшись нападения и поняв, что происходит что-то неладное, забегал взад-вперёд, перескочил на руку, ущипнул и снова побежал, выискивая место более спокойное и привычное. Он присел возле муравейника, опустил муравья вместе с былинкой на тропку. Тот, оставив былинку, пустился наутёк. Поняв, что оказал муравью «медвежью» услугу, он вздохнул с сожалением, отошёл подальше, снова опустился в траву и посмотрел по сторонам.

По обе стороны балки, вдоль и поперёк, тянулись тёмно-зелёные ленты лесополос, выглядевшие более холодно, в сравнении с нежно-зелёным травяным покровом. Между лесополосами тоже зелёные, но будто подёрнутые белёсой пеленой тумана, раскинулись поля озимой пшеницы. Весь этот живой зелёный мир уютно расположился под голубым вечерним небосклоном и приятно с ним гармонировал. Солнце, склонившееся к закату, придавало всему лёгкий оранжевый оттенок, делая пейзаж тёплым и неповторимо-прекрасным. Было в этой красоте что-то такое, что не передашь никакими красками, не отразишь ни на какой цветной плёнке. Слегка дохнувший свежий ветерок приятно освежал тело, в воздухе носились и гудели разнообразные насекомые. Степь дышала каким-то особым, бередящим душу ароматом. Он вдыхал его полной грудью, дышал и не мог надышаться…

…Это было какое-то особое, необъяснимое состояние. Все мирские заботы ушли куда-то в дальний уголок сознания, он забыл обо всём, о людях, о семье, о работе. Были только двое: он и Природа, создавшая и взрастившая его – Человека, своё детище и высшее проявление себя. Человека, который благодарен ей за своё существование, который придумал заповедники и заказники, водохранилища и оросительные каналы, чтобы хоть немного возместить ущерб, нанесённый цивилизацией. И человека, который, не думая о последствиях, губит леса и реки, уничтожает птиц и животных, душит Её и задыхается сам от летучих отходов тысяч заводов и миллионов автомобилей. Человека, который создал атомное горючее, чтобы экономить её богатства, и человека, который создал атомную бомбу, уничтожающую всё живое, то есть её – Природу…

И вот он здесь. Человек. Такой маленький и такой большой, с распахнутыми глазами и распахнутым сердцем. Сидит, позабыв обо всём на свете, и любуется Ею, впитывая в себя всё видимое и невидимое, становясь от этого лучше, добрее, благороднее.

Час общения! Это сын пришёл к матери, прильнул к её груди, утомлённый повседневными делами и заботами. Он слушает её, и смотрит на неё, замечая добавившиеся морщины на её усталом лице, и мозоли на её натруженных руках, чувствуя себя виноватым в этих морщинах и мозолях. Будь он добрее и внимательнее, и не было бы этих морщин. Будь он активнее и трудолюбивее, и не было бы этих мозолей. Нет! Не время старит его мать, не ветры и не солнце причина морщин и мозолей на её теле! Вспомнилось, как ещё, будучи бульдозеристом, ремонтировал разорванный пруд на соседней балке. Вот такая же нежно-зелёная трава – под лезвием лопаты… Он работал тогда с таким ощущением, будто сдирает кожу с живого человека. На следующую весну тот пруд снова прорвало, и теперь его уже никто не ремонтирует, так как вода в нём всё равно не держится. И стоит теперь эта гребля, как очередной мозоль на теле. Вспомнился прорванный жижесборник на СТФ, погибшие от этого левады, позеленевшая вода в пересыхающей речке…

«… Прости Земля, мы ведь ещё растём,

Своих детей прости за всё за всё.

Поверь, Земля, люди найдут пути

Спасти тебя, себя спасти…»

Чувства раскаяния, вины, жалости смешались в его груди и овладели им, как овладевают они всяким человеком, стоящим у постели своей старенькой больной матери, когда он с болью понимает, что из-за своих больших и маленьких, полезных и бесполезных, порою совсем бессмысленных дел и делишек, он совсем забыл о ней, ни разу за несколько лет не спросил о её здоровье, не замечал, как она постарела и осунулась. Он сидел, опустив голову и глядя в траву. Стыдно было за себя, за всех людей. Жалко сгоревшего леса, погибшей травы в левадах, и этих двух прудов, о которых только природа и помнит, что здесь когда-то была вода. Нет, не по хозяйски мы живём. Как непутёвые квартиранты, не уважающие свою хозяйку, не считающиеся с её трудом. И уж если наша мать умрёт забытой и неухоженной, то и нам после неё долго не протянуть, и нас ожидает та же участь. Солнце уже присело на пригорок и оттуда ласково поглядывало на свои владения, природа готовилась ко сну, а он сидел наедине со своими мыслями, рассеянно смотрел вокруг, и в душе благодарил Её – свою мать – за её щедрость и ласку…

Однако пора было ехать домой. Он медленно поднялся, вздохнул и, немного размявшись, пошёл к мотоциклу. Возвращался он уже не спеша, не свистел и не гикал. В голове плыли нежные лирические строчки о Родине, о матери, о земле. Солнце краешком глаза посмотрело на него из-за пригорка в последний раз и скрылось. В село он въезжал бодрый, полный сил и желания сделать что-то большое, хорошее. Как и всегда поездка не прошла даром. Он чувствовал такой душевный подъём, такой энтузиазм и оптимизм, что его, казалось хватит на всю оставшуюся жизнь.

«Да. Сила человека в его единстве с природой.» - мысленно повторил он когда-то услышанную фразу. И подумал, что этой силе не хватает разума, причём не хватает именно потому, что человек теряет связь с природой, способность взглянуть на свою суетную жизнь со стороны и увидеть, как она не гармонирует со спокойной, продуманной до самых маленьких мелочей жизнью природы. «Вот у кого нам надо учиться жить» - подвёл он итог прошедшего вечера, одного из немногих счастливых вечеров в своей молодой ещё жизни. И решил, что какой бы трудной и хлопотливой она ни была, он будет находить время для таких встреч, слушать природу и учиться у неё. Учиться жизни.