Душа — чужестранна на этой Земле

Эта фраза перво-наперво ввергает нас в привычное представле­ние. Она представляет нам Землю как нечто смертное в смысле преходящего. Душа же, напротив, является в качестве непрехо­дящего, неземного, сверхъестественного. Душа, со времен Пла­тонова учения, принадлежит к сверхчувственному. Если же она являет себя в чувственном, то лишь потому, что ее туда нечто забрасывает. Здесь, «на Земле», она не в своей тарелке. Она не принадлежит Земле. Душа здесь «чужестранна», нечто чужое, пришелец (ein Fremdes). Тело — темница души, если не нечто более худшее. Так что душе, очевидно, не остается ничего дру­гого, как по возможности поскорее покинуть эту сферу чувствен­ного,— сферу, которая, рассматриваема платонически, есть не­истинно-сущее, всего лишь преходяще-тленное.

Душа впервые ищет Землю, отнюдь не бежит от нее. Странствуя, отыскать Землю, чтобы себя на ней поэтически выстроить и жить; и именно таким образом впервые суметь спа­сти Землю как Землю — такова стратегия исполнения сущности Души. И все же душа не является прежде всего душой и лишь затем, по неким иным причинам, еще и чем-то не принадлежа­щим Земле.

Зеленое лето столь тихим
внезапно стало; шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
Запомни тропы его дикой синего зверя,

блаженного пенья всех лет его духоносных!

Потаенными тропами странствуя,
некто к воротам подходит.

Синий дикий зверь, где и когда бы он ни существовал, покинул прежний сущностный образ человека. Существовавший до сих пор и существующий человек деградирует, чахнет, так как те­ряет свою сущность и вследствие этого тлеет, разлагается.

О, прогнивший проект человека: структура
холодных металлов;
ночь и ужас лесов затонувших,
пылание чащи дикого зверя;
ни дуновенья в душе.

Этот прогнивший проект человека отдан на муку жженья и ко­лотья шиповного. Его звериность не просвечена Синевой. Душа этого человеческого проекта, этой человеческой формы не пред­стоит ветру Священного. Потому-то она — вне странствия. И ветер, божий ветер пребывает поэтому в одиночестве.

И все же поет и поет
у черных стен одинокий Господа ветер.

«И все же» означает: покуда год и, соответственно, солнечное движение пребывают в зимней омраченности, и никто не вспо­минает о тропе, по которой «звонкими шагами» Чужеземец пе­ресекает ночь. Эта ночь сама есть всего лишь сокрывающий по­кров солнечного движения.