Эмиграция всей страны

Закрыть окно

     Политическая реакция, а это именно то, чем обернулся в настоящее время путинский режим, направлена на запугивание общества. И не будем делать вид, что общество не испугалось. Испугалось. В ответ на драконовские законы — ни одной массовой демонстрации. Количество арестованных после шествия и неудавшегося митинга на Болотной растет — адекватного ответа нет. Pussy Riot сидят и, очевидно, получат срок. Навальный ходит на гране ареста. Власть собирается кастрировать гражданское общество, общество в ответ слабо шевелится. Храбрится в отдельных выступлениях, но спускает власти весь решительный крен вправо, в сторону фундаментализма и тоталитаризма, которые не замедлят появиться на наших просторах, потому что просторы к этому готовы.

Среди других симптомов ослабления общества — вновь реанимированная тема неизбежности массовой эмиграции. Мол, будете закручивать гайки — мы уедем. Маша Гессен в The New York Times, Новодворская в блоге на «Эхо Москвы», Латынина на «ЕЖе». Гассен проводит параллель с эмиграцией конца 1970-х, хотя общего здесь мало, кроме окончательного вывода, явно симпатичного власти (для того и закручивали гайки): «Мы живем в фашистской стране. В этих обстоятельствах у каждого есть выбор: пожертвовать жизнью ради борьбы с режимом или уехать. Мы с отцом решили, что лучше потратим свою жизнь на то, чтобы жить». Как сказал бы виртуальный Путин, которого такие угрозы, понятное дело, совершенно не страшат: баба с возу — кобыле легче.

Новодворская пугает тем, что еще немного и Россию мы потеряем (если либералы решительно не дистанцируются от левых и националистов), а Латынина сетует на то, что место русских занимают таджики (но сама в дворники не спешит, предпочитает работать колумнистом и пророком).

В любом случае жупел эмиграции выступает как противовес жестокости власти: если не прекратите давить — мы уедем. При этом молчаливо предполагается, что эмиграция — это вроде как продолжение гражданской борьбы, только другими средствами. Мол, была возможность делать что-то полезное нашей глупой родине, родина не поняла наших прекрасных порывов и мы свалили, потому что больше не было сил терпеть. Теперь будем помогать другой стране, а вы будете кусать локти, что потеряли таких граждан.

Увы, мой опыт знакомства с эмигрантами говорит совсем о другом. Хорошо, если на сто тысяч эмигрантов в Америке или Израиле найдется один, который в совке боролся с режимом. Нет, на сто тысяч — это я переборщил. Это я влево напахал. Это я дурака свалял. На двести, на триста тысяч — один, который хоть чем-то рисковал в Советском Союзе, не был в КПСС, не стучал на друзей, не отвечал за политинформацию в отделе, не был верным ленинцем и сталинцем. Это сегодня они делают вид, что были такие борцы, что аж стекла запотели. А так общее умонастроение советских и постсоветских эмигрантов из России-СССР — жестоковыйный конформизм, который сменился в Америке и Израиле не менее жестоковыйным еврейским национализмом. Место угодливой любви к марксизму-ленинизму занял горячий патриотизм белого и пушистого Израиля. Плюс традиционный комплекс эмигранта — презрение к стране, из которой уехал, и презрение к тем, кто остался.

В качестве примера перепалка-переписка между Дмитрием Быковым и одной особо встревоженной националисткой из наших бывших, напавшей на поэта-писателя за то, что тот позволяет себе легкую критику Израиля и не считает, что этот самый Израиль есть последний форпост европейского гуманизма на горящей земле. Вот как настоящий еврейский эмигрант оценивает ситуацию: «Как экскурсовод, водящий экскурсии по Сан-Франциско, я постоянно встречаюсь с евреями — туристами из России, которые приезжают в Америку доказать себе, что они правильно сделали, что не уехали. Мерзопакостная публика. Быков потому и мучается, что душевно сидит на заборе. Именно вследствие своего чисто еврейского таланта, он видит и блистательно описывает происходящее в России. С другой стороны, задуматься по-настоящему о том, где он живет, и в результате уехать — на это у него не хватило смелости. Как те туристы. Обливая грязью Израиль, он доказывает себе и другим, что он правильно сделал, что не уехал (для этого надо бы было стать евреем)».

Здесь все великолепно, в том смысле, что типично и соответствует атмосфере в эмигрантской среде. И что талант бывает только еврейским. И что вообще есть евреи и все остальные. И что все честные, смелые и умные люди давно уехали, а глупые и бесчестные остались. И если мне кто-то скажет, что Путин намного хуже этой тети-экскурсовода из Сан-Франциско, то я буду долго думать и, скорее всего, не соглашусь. Оба хуже. Или обе хуже. Оба-обе тоталитарны, непримиримы, недоговороспособны. И отвратительны — и как представители рода человеческого, и как симптоматика: они такие не потому, что такими родились, а потому что такими были востребованы своей средой.

Это я к тому, что не надо эмиграцию выставлять в качестве альтернативы и подталкивать людей, пусть невольно, в полемическом запале, к катастрофическому решению. Эмиграция — это открытый перелом. Иногда закрытый. Тщательно скрываемый и даже лелеемый. Но всегда перелом костей. Позвоночника, спинного и головного мозга. Возможно, есть такие, кому эмиграция пошла на пользу, чей нравственный и интеллектуальный облик обновился в лучшую сторону. Наверняка и такие есть. Я знаю нескольких профессоров русской литературы, вполне трудоспособных и культурно вменяемых. Я с ними подчас разговариваю. Ну, и не только с ними. Но эмигрантская среда — это совсем другое. Это когда шило меняется на мыло. Когда вместо советского патриотизма — обыкновенный нацизм. И сначала тягостное, а потом радостное самоощущение винтика в большой и слаженной машине пропаганды.

В любом случае, Путина не испугать воплем «Если не прекратишь завинчивать гайки — пиши пропало, я уеду». Скатертью дорога, скажет наш златоуст. Нас интересует класс чиновников, обслуга нефтяной и газовой трубы и бюджетники, которые электорат. Все остальные свободны. Хотите валить, валите. Хотите плевать через океан бессильными плевками, что непрерывно делают кондовые эмигранты, плюйте на здоровье, только слюны не хватит.

С Путиным, с его корпоративной прослойкой, которая на самом деле куда более жестока, чем сам Путин, надо бороться, не отходя от кассы. Но для этого нужна народная воля. Иначе этот слой постсоветских собственников отвалится от бесплатной кормушки лишь тогда, когда станет гнить основательно, а не как сейчас — чуть-чуть подванивая легкой плесенью французского сыра. Пролить кровь — пустяк, уже проливали и ничего, до сих пор живы. Ведь это все тот же совок, только в глянцевой капиталистической обертке, а так — та же номенклатура и та же идеология эгоистического лицемерия. Это клещ, который перестает сосать кровь только тогда, когда в пузо больше не лезет. Когда пузо лопнет от жадности, тогда и придет конец путинскому режиму. А когда? Когда рак свистнет.

Письма из Америки. Русский Брайтон
Брайтон-Бич - одно из самых известных названий русской Америки. Короткая улица, поверх которой проходят надземные поезда метро, является центром русской колонии - возможно, самой большой в стране. От Брайтон-Бич, сплошь состоящей из ресторанов, магазинов, аптек и парикмахерских с вывесками на русском языке, отходят переулки, ведущие непосредственно к океану.
Вы говорите на рунглиш?

Здесь говорят на особом русском языке, который уже получил название рунглиша, так как представляет собой русский с одесским или, точнее, малороссийским, среднеазиатским, северокавказским и прочими акцентами, с примесью английских слов, ставших употребительными в местной среде. Но непосредственно на английском здесь не говорят.
Об этом, в частности, свидетельствует анекдот о двух старых евреях, к которым на Брайтон-Бич подходит американец и что-то спрашивает по-английски. Они смотрят на него с недоумением и качают головой. Американец идет дальше, евреи за ним наблюдают. Он ищет кого помоложе и спрашивает продавщицу пирожков также по-английски: как пройти к океану. "Не понимаю", - говорит продавщица. Он задает вопрос еще раз - тот же результат. Как затравленный, американец начинает оглядываться по сторонам. Тогда один старый еврей говорит другому: "Ну, так и помог ему его английский?"
Океан, кстати говоря, в двух шагах. Если пройти по переулку, незамысловато названному Брайтоном, с каким-нибудь номером (Брайтон 1, Брайтон 2 и так далее), то через пару минут можно выйти к не менее знаменитой набережной, представляющей собой деревянный настил длиной несколько километров, и здесь уже увидеть, как дышит в берег океан, больше всего напоминающий Балтийское море в районе Юрмалы. Это место прогулок, вечерних, субботних, воскресных, здесь ездят на велосипедах и роликовых коньках, а на просторном пляже загорают, купаются, играют в волейбол. Волнорезы в виде сваленных в воду камней и гранитных глыб делят пляж на равные участки, берег ровный и песчаный; в будни, когда вода не столь грязна, как в выходные, купаться приятно.
Между прочим, здесь обитают уже не только русские (русские в американском смысле, то есть те, кто говорит на русском языке и приехал сюда из России или стран бывшего Советского Союза), но и американцы. Их отличить несложно: мужчины будут обязательно не в плавках, а в длинных плавательных трусах, хотя, по большей части, не плавают, а просто плескаются и прыгают в волнах (плавать их в детстве не научили). Трусы вместо обтягивающих европейских плавок - знак американской скромности. Мужчины здесь не подчеркивают свои гениталии, чтобы, не дай Бог, не быть заподозренными в гомосексуализме. Вообще, американская стеснительность и постное пуританство - особая тема.
Брайтон - южная часть Бруклина, - в котором живут более двухсот тысяч русских, и большинство из них - в районах, примыкающих к Брайтон-Бич. Они настолько укоренились, что, кажется, живут здесь вечно. Однако это не так. Еще тридцать лет назад здесь были, в основном, черные районы, но русским понравилось единственное место в Нью-Йорке с хорошими пляжами, и в результате борьбы мафий победа осталась за Одессой. Когда Лимонов приезжал сюда в начале 1970-х, описывая свою поездку в романе "Это я, Эдичка", русские попадались ему лишь эпизодически, ни о каком засилье речи даже не было.
Что делали мама с дядей Борей

Кстати, "Маленькая Одесса" - одно из многочисленных названий района Брайтон-Бич, как, впрочем, и "Маленькая Россия". Но если по пешеходной деревянной набережной отправиться направо, то очень скоро, буквально через километр, цвет пляжных тел начнет меняться - появляются черные спины, характерные прически латинос. С предложением напитков и еды ходят не русские парни, а мексиканцы и итальянцы. Следовательно, мы приближаемся к знаменитому Кони-Айленду, где уже полтора века крутится огромное колесо обозрения и веселят детей разнообразные аттракционы.
Это место было знаменито еще в начале прошлого века. Потом сюда из Манхэттена перевели знаменитый Аквариум и расположили примерно посередине между Кони-Айлендом и Брайтон-Бич. Здесь в огромных аквариумах можно лицезреть почти всех обитателей Атлантического океана - от акул и мурен до черепах и моллюсков, - а на специальной водной арене увидеть представление с дрессированными морскими львами.
Уровень криминальности здешних мест меняется год от года. Полвека назад кони-айлендские аттракционы почти прекратили свое существование, так как ищущая развлечений публика была напугана стаями почти поселившейся здесь шпаны. На перестройку в России Брайтон-Бич также отреагировал взлетом уличной преступности - владельцев кафе и магазинов крышевали бритые братки, в ресторанах гуляли по-русски. Сегодня все поутихло.
Но нравы до сих пор экзотичны. Вот одна из свежих и, в общем-то, характерных историй. В прибрежном кафешантане праздновали две большие компании. Так получилось, что отмечали дни рождения двух девочек - одна помладше, другая постарше. Столы, конечно, разные, но то, что происходит у соседей, видно. В какой-то момент девочке постарше понесли подарки, и среди них огромную говорящую куклу. Девочка помладше увидела куклу и начала клянчить ее у матери.
Та говорит: "Ты посмотри на свои подарки, они ничем не хуже". - "Нет, я хочу эту куклу". Начинается обычная детская истерика избалованной любимицы семейства: "Хочу куклу, хочу эту куклу!" - "Хорошо, - говорит мать, - завтра мы пойдем и купим тебе такую же куклу, это будет второй подарок от меня". - "Не хочу завтра, хочу сейчас", - в голос рыдает девочка и, пытаясь шантажировать, сообщает: "А не то я скажу папе, что ты дяде Боре писю целовала".
Когда мне пару недель назад это рассказали, я тут же ответил: перестаньте, это анекдот, я его уже слышал. Да, говорят, анекдот, но только в первой части, а вообще-то, быль, да еще с трагическим концом. В тот раз все закончилось совсем не смешно - грандиозной дракой, в которой участвовали обе компании. В результате один человек был убит, несколько получили тяжелые увечья, отец плаксивой девочки попал в тюрьму, а мать через несколько дней покончила с собой.
Тут место для удара головой
 
Жизнь, принимая форму анекдота, все равно никогда не умещается в нем и разбрызгивается по сторонам, перехлестывает за края сюжета. Конечно, попытка русских, покинувших некогда родину, воспроизвести советскую мечту образца 1970-х годов как некий вневременный канон в равной степени анекдотична и трагична. Анекдотична - потому что попытка остановить время в рамках резервации невозможна. По той же причине советская мечта и трагична, и смешна. Конечно, сей факт отчетливее понимают более молодые люди. Они учат английский в школе, ищут работу вне Брайтона, делают карьеру по-американски и стремятся как можно быстрее покинуть это русское гетто.
А те, кто приезжает сюда купить традиционную русскую еду в магазине "Привоз", пообедать в "Национале" или в другом месте салатом оливье, селедкой под шубой, украинским борщом, блинчиками и шашлыками, воспринимают Брайтон-Бич с той блаженной поверхностностью, которая позволяет не углубляться в тонкости жизни местных обитателей. Они не видят опереточной драматичности вневременного существования, обслуживающего ностальгию не столько по прошлому, сколько по будущему, которое не осуществилось.
Кстати, стоит только отправиться от Брайтон-Бич в противоположную океану сторону, как приметы советского быта и русская речь начинают растворяться в обыкновенном бруклинском пейзаже, в котором есть место и для пакистанцев, и для итальянцев, и для евреев-хасидов в широкополых шляпах и брюках, заправленных в белые гольфы.
Вон черные ребятишки играют в бейсбол - значит, мы отъехали от Кони-Айленда пару остановок. И это уже совсем другая жизнь. Здесь нет театра "Милленниум", где каждую неделю является новый звездный гость из Москвы или Петербурга - от Филиппа Киркорова до Сергея Юрского, от Аллы Пугачевой до Олега Янковского. Здесь нет русских вывесок и реклам с орфографическими ошибками. Здесь не напишут около стеклянной двери: "Тут место для удара головой". Здесь нет запаха русского черного хлеба и грузинского хачапури. Нет среди спиртных напитков поддельного "Киндзмараули" и крымского "Черного камня".
Но стоит только пересесть на поезд, идущий в обратную сторону, как жизнь начнет постепенно разматываться назад, глаз будет угадывать знакомые детали... Вот, наконец, поезд поворачивает и останавливается. Мы спускаемся вниз и с недоумением оглядываемся по сторонам, пока надземка грохочет и лязгает над головой. Брайтон-Бич. Проходящий поезд имеет здесь свое название: "Минута молчания!" Говорить невозможно.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Письма из Америки. Русская Америка
Русская Америка производит весьма своеобразное, подчас грустное впечатление. Конечно, в том же Нью-Йорке живет ряд выдающихся русских художников - таких, как Илья Кабаков. Почти в каждом американском университете работают несколько блестящих русских интеллектуалов, перечисление имен которых заняло бы не одну страницу.
Есть интересные поэты и писатели. Я знаю более чем обаятельных русских бизнесменов, хороших интеллигентных врачей. Я видел симпатичных и неглупых людей, с которыми легко находил общий язык, встречая их за рулем машины в кар-сервисе (дешевый вид такси). Но русское community (общество) в его наиболее массовом срезе - это, как говорил один мой приятель, еще та песня.
Тотальный конформизм
 
Конечно, я не повторю то, что сказал Витя Кривулин в интервью израильскому телевидению, когда неосторожный и восторженный интервьюер спросил о впечатлении, полученном от этого самого телевидения.
Витя тогда по простоте душевной ответил: "Жмеринка!"
Я бы не сказал этого ни об американском русском телевидении, хотя оно, конечно, слабое, ни даже о публике на Брайтон бич, хотя еще один мой приятель из Гамбурга, впервые попавший в русский район Бруклина, с радостным изумлением воскликнул: "Мелитополь, ведь это вылитый Мелитополь!", что не должно звучать оскорбительно, так как именно в Мелитополе этот мой приятель родился и жил в детстве.
В провинциальности нет никакого недостатка, провинциальность - не только культурное, но прежде всего географическое, социальное понятие, и упрекать кого-либо в том, что он родился не в Нью-Йорке или Москве, а в той самой Жмеринке, по меньшей мере, жестоко, да и неостроумно. Более того, бессмысленно упрекать газету, журнал или телеканал, работающих на вполне определенную аудиторию с вполне понятными культурными потребностями, прежде всего определяемыми бэкграундом, в слишком отчетливых пристрастиях к редукции всего и вся.
Сложность оправдывается только запросами, и она ничем не лучше простоты, если та не впадает в убожество. И то, и другое очень часто не более чем символическое подтверждение собственной зрительской, читательской, слушательской правоты. На этом зиждется любая культура - как массовая, так и элитарная.
Но у русского общества в Америке есть вполне специфические черты. В первую очередь, я бы упомянул тотальный конформизм. То есть такое количество патриотов в России можно было встретить только на отчетно-перевыборном партийном собрании в застойные годы или на судьбоносном партийном съезде в тот же период. Вполне интеллигентные люди из Москвы и Московской области первым тостом могут сказать: "Бог, благослови Америку!" И без улыбки прокомментировать, поворачиваясь, скажем, к детям: всем, что мы имеем, мы обязаны Америке. Точно так же, как их деды и бабки, а может быть, отцы и матери пили сначала "за Сталина", а потом уже за именинника.
Пикейные жилеты в отставке
 
Есть, конечно, типично эмигрантские комплексы и прежде всего яростное оправдание своего выбора, всегда тяжелого и никогда не односложного. Но человеку трудно признать сложную неоднозначность своей жизни, в том числе судьбоносный выбор, и поэтому понятно, почему при каждом удобном поводе он несет на чем свет стоит Россию и утверждает, что жить там сейчас невозможно. Так поступают почти все эмигранты, не желающие ощущать раздвоенность и неочевидность собственного состояния.
В общем, понятна и тихая патриотическая истерия по поводу великой Америки: эмиграция такая сложная вещь, что люди, потерявшие поддержку в одной массовой культуре, стремятся как можно быстрее восполнить потерю в той другой, транслируемой наиболее мощно. А что в Америке может сравниться по силе и мощности трансляции с патриотической риторикой? Только национализм.
И бывшие советские эмигранты становятся патриотами и националистами. Причем, чем более тихо (если не подло) вели они себя в России, где тоже, конечно, были конформистами, но советскими, тем отчетливее они распускают свой хвост здесь и становятся воинственными патриотами Израиля, гражданскими солдатами Земли обетованной, этакими пикейными жилетами в отставке.
Психологически все понятно. Именно еврейские организации более всего помогают эмигрантам, и эта помощь настолько серьезна, что испытывать благодарность вполне естественно. Как, впрочем, и испытывать благодарность в отношении чисто американских социальных институций, также долгое время поддерживающих новоприбывших.
Хотя, с другой стороны, слово "естественно" ничего не объясняет. Ведь столь же естественными становятся исламофобия, арабофобия и россияфобия, и мне, как некогда булгаковскому генералу Черноте, порой очень хотелось бы, чтобы все эти за чужой счет смельчаки оказались опять в своем старом советском далеке хоть на пятнадцать минут, дабы посмотреть, на какую гражданскую отвагу хватило бы их эмоциональности. Ведь одно дело, тыкать палкой зверя, беснующегося в своей клетке, а совсем другое - очутиться вместе со зверем в клетке самому.
Я как-то не доверяю храбрецам, которым ничего не угрожает. Я слишком отчетливо помню те тотальный страх и тотальное послушание, которые демонстрировались многими из сегодняшних американо-израильских ура-патриотов. И, кажется, делают они это с легкой совестью только потому, что им за это ничего не грозит, кроме поддержки общественного мнения.
Как кому, но мне не по душе конформизм с любой национальной или патриотической начинкой.
Если хмурый - значит, наш
 
Хотя если говорить о реальном населении русского Бруклина и даже района Брайтон Бич, то непосредственно евреев там не так уж много. Особенно среди молодых, где преобладают выходцы из Украины и Белоруссии, приехавшие сюда потому, что они выиграли Грин-карту по лотерее. Я даже не предполагал, что такое число представителей бывших советских республик оказались в Америке без всякой еврейской эмиграции, а просто по вызову родственников или по Грин-карте. Про белорусов и украинцев я уже сказал. Много также армян, азербайджанцев, выходцев из Бухары, Северного Кавказа.
У меня есть приятель - финн Юкка Малининен, переводчик всего наиболее интересного, имеющегося в русской литературе, начиная с Бродского и кончая Сорокиным. Так вот он мне не раз говорил, что Брайтон Бич, где Юкка побывал еще в ранние перестроечные годы, когда в России капитализмом даже не пахло, оказался самым сильным его впечатлением.
Капитализм на русском языке - такого в мире еще не было. Целые кварталы людей, говорящих именно на русском, использующих только русскую культуру для самоутверждения. Они были вежливы, обходительны (пусть и на провинциальный лад - типа орфографических ошибок на вывесках). Но все равно без русско-советской истеричной эмоциональности и скандальности, без устало-ненавидящих взглядов продавцов и офисных работников, без всего, что тогда называлось совком.
Я написал это и вспомнил, что если незнакомый человек при встрече на лестнице не здоровается, а отводит глаза, то, значит, он русский. Налет хмурости, замшелости и нелюбезности, оставшийся от советской эпохи, так быстро не выветривается и остается у всех, кто успел пожить при советской власти.
В принципе, причина хмурости понятна и коренится в тотальном недоверии русского человека ко всему. Его столько раз обманывали, что он устал верить и надеяться. Он защищается скепсисом и нелюбезностью от возможного нового обмана. И эта недоверчивость - одно из основных культурных свойств русского человека.
Должно пройти, наверное, несколько веков жизни при честной и понятной власти, при которой возникнет открытое и понятное общество, чтобы недоверчивость и хмурость развеялись, уступив место вежливости и любезности даже в случайном общении. А до тех пор не отделаться русскому человеку от этой складки, где бы он ни был - у себя на родине, в эмиграции или в гостях.
А русский он потому, что все эти армяне, украинцы, узбеки и евреи для Америки - русские. Как любое национальное отделение ПЕН-клуба (правозащитной писательской организации) называется по языку, на котором писатели пишут, так и в Америке диаспоры определяются именно языком, их объединяющим.
В принципе, так обстоит дело и в музее на острове Эллис, названном в свое время "островом слез", поскольку именно через его пропускные пункты в течение полувека бурлила и втекала в Америку река эмигрантов. Эмигранты делились по стране, откуда прибыли, и по языку, на котором говорили.
Язык не случайно был некогда синонимом слова "народ". Поэтому среди русских эмигрантов нет никаких евреев, таджиков, осетин или молдаван. К русской Америке принадлежит вся многонациональная семья советских народов, так рвавшаяся из СССР и в некое подобие этого СССР вернувшаяся. По принципу - за что боролись...
 
Кто там шагает правой

Последние дискуссии о допустимом в политике (марш антифы и анархистов на администрацию Химок, акции несогласных 31-го числа) демонстрируют не только зависимость позиции спорящего от степени его укорененности в обществе, но и структуру оппозиционного сообщества.
Здесь любопытно сравнить западное, в том числе американское общество, с российским, ища, понятное дело, совпадения, отсутствия и отличия. Но только не из ряда очевидных типа русского авторитаризма и фиктивности практически всех демократических институтов в России. Интереснее отметить то, что вроде бы не бросается в глаза, а при этом определяет если не все, то, возможно, многое.
В России зияюще отсутствует позиция американских и тем более европейских левых. Причем, я не о том, что в России левое-правое называется почти противоположно европейской традиции, а то, что идеи, возьмем средний вариант, американских левых, их позиция в обществе начисто отсутствует в России эпохи тандема, да отсутствовала и раньше.
Как отсутствовала? - вскинется тут какой-нибудь коммунист, нацбол, или, прости господи, жириновец, а разве наша социально-ориентированная политика – не левая? Левая, по некоторым прихватам, в основном рекламного свойства, но правая - по сути. И это касается почти всех левых, из числа самых что ни есть борцов сегодня с путинским, а вчера с ельцинским режимом. Они разнообразны, отличаются риторикой, стратегией и инструментами, скажем, сюда вполне можно отнести довольно архаичное «Яблоко» неувядающего Явлинского, но ведь все эти так называемые российские левые в разной степени державные националисты, яростные или стеснительные патриоты, болельщики сильной имперской России, которой не отдадим ни пяди, то есть никакие не левые, а правые.
Само присутствие национальной ориентированности, почвы и судьбы, говорит о многом, тем более в державно-имперском варианте, а здесь вся эта компания, от Эдички Лимонова до Геннадия Зюганова и яблочного Митрохина периодически дрожит от оскорбленной национальной гордости, не готова отдать ни стоящего уже сотни тысяч жизни Кавказа, ни грузинской Абхазии и Южной Осетии, ни вероломством полученных японских Курил. То есть по американским или европейским меркам, обыкновенные правые сычи, как бы они не клеймили в антинародной политике Путина и его олигархов. Система ценностей, где кровь и судьба стоят выше социальных ценностей и прав человека, характеризирует правого политика, журналиста, человека.
В той же Америке присутствие левых отчетливо ощутимо, хотя они куда более узкий социальный страт, чем демократы и их сторонники. Это почти все университетские интеллектуалы, наиболее известные журналисты и правозащитники. Хотя по сравнению с Европой, где левым принадлежит очень часто и политическая власть, левые в Америке в ближайшее время власть не получат, ибо американское общество достаточно костное, правое, а профсоюзы слабы в том числе и потому, что слишком многие рабочие – это просто рабы-нелегалы, которым не до борьбы за свои социальные права, дай бог, чтобы из страны не выслали. Но при этом левым (что правых страшно раздражает) практически полностью принадлежит общественное мнение. За понятным изъятием правого журналистского и общественного сектора, интеллектуально куда менее влиятельного. И, кстати, наши бывшие соотечественники почти все исключительно правые, причем такие правые, что хоть новый Нюрнберг открывай. Но все равно авторитет левых идеологем практически совпадает с правилами хорошо тона не только в политике демократов, но и вообще в социальной идеологии. И произнести «капитализм» или «буржуазность» без отрицательных коннотаций мало кто решится.
Чтобы не быть голословным, возьмем какую-нибудь знаковую фигуру. Причем, обойдемся без радикально-профессиональной левизны, скажем, Майкла Мура, который, как кинорежиссер, зарабатывает на своих взглядах, в чем нет ничего позорного, но нам лучше взять какого-нибудь классического левого интеллектуала, вроде Ноама Хомского. То есть всемирно известный ученый-лингвист, профессор Массачусетского технологического института; каждая вторая статья называет его порождающую грамматику, похоронившую бихевиоризм, великой, его самого первым лингвистом нашего времени, ну и прочие эпитеты. Еще в России я слышал о нем: мол, гениальный ученый, но слетевший с катушек политик-любитель. Конечно, фигня. Просто в России, обжегшейся на марксизме-ленинизме, все социалистическое или социально-ориентированное сознательно маркируется как нечто степанразинское и пугачевское, ленинское и большевистское, мол, отнять и поделить; на что всегда следует одно и то же высокомерно-глупое: мы это уже проходили.
Чего проходили-то? Строили социализм? Неверно, строили советскую модель российской империи, то есть отчетливо правую национальную идею, камуфлируя ее марксисткой риторикой. Но при этом больше так называемых фашистов ненавидели, именно европейских социалистов, которые потихоньку-полегоньку, недобитые Гитлером и Сталиным, построили социализм в Европе с бесплатной медициной и образованием, с нормальными пособиями по нетрудоспособности и старости. Короче, говорить можно было бы много, но речь об американском левом либерале Ноаме Хомском, который последовательно критикует корпоративно-государственный капитализм, совершенно справедливо определяя тот строй, который был в СССР, как ложный социализм. Кстати говоря, совсем в духе Пьера Бурдье и его теории иерархических обществ, которым в равной степени является и капитализм, и социализм. На языке левых это называется обществом потребления, то есть такой манипуляцией сознания большинства, когда это большинство, вместо поиска себя в жизни, занято созданием иллюзорной стратегии потребления, заслоняющей реальную жизнь частично или полностью.
Понятно, что для Хомского практически вся история той же Америки - это история колониальных захватов, дружбы с тоталитарными режимами, с которыми у американских правых всегда чудесные отношения, зато любое народовластие, будь это Латинская Америка или Африка, встречает категорическое неприятие Вашингтона, у которого единственное, что Хомский находит положительного, так это свободу слова. Главная, напомним, левая ценность.
Так как Хомский – еврей, то политике Израиля достается от него больше, чем даже можно было ожидать. Он не просто, как это делают практически все левые в Америки, в том числе правозащитные организации, критикует Израиль за нарушение прав человека и строительство поселений на оккупированных территориях. Хомский полагает, что Израиль - это государство, воплощающее колониальную миссию «белого человека»: «Я всегда поддерживал идею еврейской этнической родины в Палестине. Это не то же самое, что еврейское государство. Существуют сильные доводы в поддержку этнической родины, но должно ли там быть еврейское государство, или мусульманское государство, или христианское государство, или белое государство, — это совершенно другой вопрос».
Что я всем этим хочу сказать? Только одно: что обжегшись на молоке, Россия давно дует на ледяную воду. Ее общество не в состоянии придать авторитет, возможно, самой важной для нее именно сегодня, в условиях тотального опьянения от примитивной буржуазности, левой позиции – позиции без толики национализма и державного империализма; позиции защиты человека перед лицом государства, защиты общества, социума перед диктатом властной элиты, захватившей доминирующие роли в стране. Именно власть и ее правые элиты пугают общество страшилками – только не трогайте собственность, она священна, только без рывков и революций, а потихоньку-постепенно. Пусть пройдет век-два, а пока вы все привыкните к нашей власти, как к вечной неизбежности. И где в России сотни, тысячи, нет, пусть хоть один Хомский, который бы сказал: российская политика на протяжении многих столетий преступна – потому что по сути великодержавная, колониальная, порабощающая; и Россия должна освободить себя и покоренные народы, предоставив им свободу. Кто будет бороться за эту идею – Хомский?
Кто скажет, что идея святости частной (а на самом деле чиновничьей) собственности в современной российской ситуации – это ничего иное, как попытка увековечить тот уродливый и несправедливый режим, который сложился при Путине, хотя начинал складываться уже при Ельцине? Что именно благодаря так называемой святой собственности чинуш нами и правит Путин-Медведев со товарищами Сеченым и Сурковым, а на самом деле правит весь пласт бывших советских номенклатурщиков и их чад, ставших нуворишами ввиду отсутствия социальной ответственности, архаически именуемой совестью. То есть хрен с ними, если бы речь шла только о бабках, на которых они жируют, но они поддерживают на своих плечах власть, которую неправильно называть путинской, это власть ложных собственников, поддерживающих и продуцирующих такие социальные правила, которые проявили не только социальную, но и нравственную катастрофу.
Левая идея – это не Ленин в башке и наган в руке, а идея справедливости без великодержавия и национализма, потому что человек, любой, важнее родины и нации, так как человек реален, а нация – иллюзорна, и патриотизм - это идеология обмана неимущих имущими, которые выдают свои интересы за интересы общества. Практически всегда и везде.
Такова левая идея. Скажем, в инструментовке Ноама Хомского. Не самая, возможно, слабая инструментовка.