Реформацию заказывали? Лютера вызывали? А нету…

«Наш Лютер грядёт!» – восклицает Дмитрий Глуховский. «Грядёт новый православный Лютер!» – экстатическипрорицает Альфред Кох. «Лютера! Лютера!» – требует почтеннейшая публика. Уже приискан кандидат на роль великого реформатора – заштатный диакон Сергий Баранов, пожелавший снять с себя сан в знак протеста против приговора участницам известной панк-группы.

Позвольте мне объяснить, почему Баранов – никакой не Лютер, и никакого Лютера вообще не грядёт, как не грядёт ни Реформации, ни Раскола в Русской Православной Церкви. Более того, если бы нынешние призыватели Лютера столкнулись лицом к лицу с реальными Лютером, Кальвином, Ноксом и другими реформаторами, они бы друг другу сильно не понравились.

Но начнём по порядку. Чтобы устроить религиозный раскол – или хотя бы совратиться в раскол, устроенный другими, – нужно быть религиозным человеком. Религиозно индифферентный человек не может впасть в раскол или ересь точно так же, как евнух не может впасть в блуд. Лютер был глубоко религиозен, он верил в Бога, трепетал перед Его судом, искал вечного спасения, и с Римом разругался отнюдь не на почве несоответствия оного идеалам демократии и прав человека. Для деятелей Реформации вера была одной, но пламенной страстью; это были неукротимые фанатики, готовые на лишения, труды, изгнание, пытки, лютую смерть ради своего понимания отношений с Богом.

Я не берусь оценивать личную веру Сергея Баранова, но его конфликт с Церковью носит политический, а не религиозный характер: почему, мол, Церковь не вмешалась в работу государственного правосудия угодным Баранову образом? Претензии другого (ныне прочно забытого) кандидата в расколоучители, Диомида, касались, хотя бы отчасти, вопросов веры. Баранов интересен тем (исключительно внецерковным) людям, которые его поддерживают, как политический активист – каковым он, возможно, и является. Но с религиозной точки зрения ему сказать нечего.

Более того, к нынешним оппонентам Русской Православной Церкви никакой Лютер не грядёт по причине их религиозной индифферентности – если не прямо (как у Глуховского) декларируемого неверия. Отношения с Богом находятся за пределами их интересов вообще – поэтому они не могут быть ни раскольниками, ни расколоучителями.

Вот уж какой грех им точно не грозит.

И тут они, пожалуй, не понимают своего счастья, потому что реальная Реформация – это очень жёсткая штука. Современные историки сравнивают её с Талибаном – и, хотя всякое сравнение хромает, в этом что-то есть.

Как писал Макс Вебер в своей книге «Протестантская этика и дух капитализма», «…но не следует упускать из виду и то, о чём теперь часто забывают: что Реформация означала не полное устранение господства церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства иной; причём замену господства необременительного, практически в те времена малоощутимого, подчас едва ли не чисто формального, в высшей степени тягостной и жёсткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни. С господством католической церкви, «карающей еретиков, но милующей грешников» (прежде ещё в большей степени, чем теперь), мирятся в наши дни народы, обладающие вполне современным экономическим строем, мирились с ним и самые богатые, экономически наиболее развитые страны на рубеже XV и XVI вв. Господство же кальвинизма, в той степени, в какой оно существовало в XVI в. в Женеве и Шотландии, в конце XVI и в начале XVII в. в большей части Нидерландов, в XVII в. в Новой Англии, а порой и в самой Англии, ощущалось бы нами теперь как самая невыносимая форма церковного контроля над личностью… Именно так и воспринимали это господство широкие слои тогдашнего старого патрициата как в Женеве, так и в Голландии и Англии. Ведь реформаторы, проповедовавшие в экономически наиболее развитых странах, порицали отнюдь не чрезмерность, а недостаточность церковно-религиозного господства над жизнью!».

В самом деле, реформаторы твёрдо верили в то, что грехи соседа навлекают гнев Божий на всё общество и поэтому никоим образом не могут считаться его личным делом. С публичными кощунствами, актуальным искусством и правами ЛГБТ к реформаторам лучше было не соваться.

Поэтому давайте признаем, что, во-первых, Баранов никакой не Лютер, и, во-вторых, что ситуация «Реформацию заказывали?» была бы кромешным ужасом для тех, кто её, собственно, заказывает – и, к счастью для них, никакой Реформации не будет.