Сосед по АТЭС: за чей счёт банкет?

Китайская экономика официально стала второй в мире, обогнав по объему ВВП японскую. А в начале марта Всекитайское собрание народных представителей утвердило планы на новую, двенадцатую пятилетку и заложило в них ежегодный семипроцентный рост экономики. Стремительным ростом экономики Поднебесной на Западе восхищаются давно и обоснованно. А когда в ходе последнего кризиса она обнаружила завидную устойчивость, некоторые авторы заключили, что эта модель более конкурентоспособна и Западу пора учиться у Китая.

У нас на Западе есть выбор, — написал недавно в “Таймс” известный английский экономический обозреватель Анатоль Калецки. — Либо мы признаем, что Китай в последние пять тысяч лет был более успешной и прочной культурой, чем Америка и Западная Европа, и теперь возвращает себе свою естественную роль глобального лидера. Либо мы перестанем отрицать соперничество между китайской и западной моделями и начнем серьезно думать, как можно реформировать западный капитализм, чтобы обеспечить ему большие шансы на успех».

Это давно не социализм

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им никогда не сойтись — эти слова Редьярда Киплинга часто цитируют и обсуждают. Кстати сказать, у Киплинга в этом стихотворении Восток и Запад все-таки сходятся, сын английского полковника и Камаль становятся друзьями, так что, похоже, Киплингу приписывают совсем не то, что он имел в виду. Однако зададимся более скромным вопросом: действительно ли китайский капитализм кардинально отличается от западного, а китайская экономика обладает волшебной устойчивостью, которая позволяет ей оставаться островом стабильности в океане кризиса и расти на 9–13% в год или это просто стечение обстоятельств?

Социалистическая атрибутика вроде утверждения пятилетних планов не должна вводить в заблуждение — китайская экономика, конечно, уже давно не плановая и не социалистическая.

• Цены уже 20 лет как не контролируются правительством, и даже государственные предприятия работают не по плану, а на свободный рынок.

• Порядка 75% производства ВВП приходится на частный сектор, в том числе на акционерные компании, где государству принадлежит меньшая часть акций, и на частные предприятия в личной собственности. Доля государственных расходов в ВВП — всего 20%, это меньше, чем в развитых странах.

• Бесплатное образование и здравоохранение, которыми страна гордилась в период Мао, ушли в прошлое, а пенсии для крестьян и рабочих негосударственного сектора только-только начинают вводиться.

• Доходное и имущественное неравенство уже очень сильное и продолжает расти: коэффициент Джини для доходов достиг 45%, а по числу миллиардеров, согласно списку «Форбс», Китай еще в прошлом году вышел на второе место после США, обогнав Россию (64 и 62 миллиардера соответственно), не сдал позиции он и в этом году (115 и 101 соответственно).

Отличия китайской экономической модели от западной остаются, но они уже не столь существенны.

• Китай проводит активную экспортно ориентированную промышленную поли­тику, главным образом через поддержание искусственно заниженного курса юаня, что достигается ускоренным накоплением валютных резервов. Такая политика, конечно, является вмешательством в действие рыночных сил, но имеет прецеденты: ее использовали Япония и Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг на более ранних стадиях развития.

• Земля в Китае до сих пор не является частной собственностью и не может быть предметом купли-продажи. Однако государственная собственность на землю встречалась и встречается и в других капиталистических странах, хотя, быть может, не в таких масштабах.

• Китай сохраняет контроль над движением капитала, но такой контроль практикуют многие развивающиеся страны и практиковали западноевропейские страны всего полвека назад, после Второй мировой войны.

• Политический режим в Китае авторитарный, а не демократический, но и здесь прецедентов хватает. Капитализм возник раньше, чем демократия, все страны были когда-то авторитарными, а некоторые развитые страны — Испания, Португалия, Тайвань, Южная Корея — стали демократическими всего два-три десятилетия назад.
 

И все-таки различия есть

При формальном перечислении сходств и отличий китайской экономической модели от западной упускается из виду самое главное. Уникальность Китая состоит в том, что если по уровню экономического развития (ВВП на душу населения) это, конечно же, развивающаяся страна, то по силе и эффективности государственных институтов он нисколько не уступает развитым странам.

Институциональный потенциал в узком определении — это способность государства проводить в жизнь свои законы и предпи­сания. Способов субъективной оценки эффективности госинститутов немало — это индексы эффективности правительства, правопорядка, коррупции и т. д., но многие исследователи считают их ненадежными. Объективными же измерителями институциональной силы государства являются, во-первых, уровень убийств как нарушение государственной монополии на насилие и, во-вторых, доля теневой экономики как нарушение устанавливаемых государством налоговых и экономических правил. Китай по обоим показателям приближается к развитым странам и занимает почти исключительное положение в развивающемся мире (см. схему 1).

Китай оказывается в группе развитых стран по уровню убийств — менее трех на сто тысяч человек против одного-двух в Европе и Японии и пяти в США. Только некоторые развивающиеся страны, в основном на Ближнем и Среднем Востоке, имеют такой низкий показатель, тогда как в большинстве из них убийств больше на порядок. Западной Европе, кстати сказать, понадобилось 300 лет, чтобы снизить уровень убийств с сорока в XIV веке до одного-двух в XIX веке.

То же и с теневой экономикой: ее доля в Китае всего 17% — это ниже, чем в Бельгии, Испании, Португалии, тогда как в развивающихся странах этот показатель в среднем 40%, а часто доходит и до 60%. Опять-таки, лишь немногие развивающиеся страны могут похвастаться таким низким показателем — Вьетнам, Иордания, Иран, Саудовская Аравия, Сирия (см. схему 2).
 

Секрет эффективности

Ключевые предпосылки для китайского «экономического чуда» были заложены в коммунистический период 1949–1976 годов. Не будет преувеличением сказать, что без достижений правления Мао Цзэдуна рыночные реформы, начатые в 1979 году, никогда не дали бы таких впечатляющих результатов. В известном смысле экономическая либерализация Дэн Сяопина была последней каплей, которая переполнила чашу и привела в действие механизм ускоренного роста. Другие предпосылки экономического ускорения, в особенности такие важнейшие, как человеческий капитал и сильные институты, были созданы именно при Мао. Без них одна лишь экономическая либерализация, проводившаяся в разные периоды и в разных странах, никогда не была успешной, а часто даже оказывалась разрушительной, как, например, в Африке южнее Сахары в 90-е годы прошлого века.

Почему экономическая либерализация сработала в Центральной Европе и не сработала в 1980-е годы в Латинской Америке, а в 1990-е — в Африке? Потому что в Центральной Европе для роста не хватало именно либерализации, тогда как критическим отсутствующим компонентом в Африке и Латинской Америке была вовсе не либерализация, а работоспособные госинституты.

Другими словами, реформы, которые требуются для ускорения роста, в разных странах различны, а могут быть и прямо противоположными. Инженерия экономического роста — как приготовление кулинарного шедевра: все ингредиенты должны быть в правильных пропорциях, если чего-то не хватает или что-то в избытке, спусковой механизм роста не сработает, экономического чуда не случится.

Для быстрого экономического роста требуются и материальная инфраструктура, и человеческий капитал, и равномерное распределение земли в аграрных странах, и сильные государственные институты, и экономические стимулы. Если одного из условий не хватает, если в одно и то же время в одном и том же месте не сходятся все необходимые факторы роста, чуда не произойдет. Экономисты Дэни Родрик, Рикардо Хаусманн и Андрес Веласко в известной статье «Диагностика роста» говорят о «критических ограничениях» на рост, которые для каждой страны разные. Иногда не хватает рыночной либерализации, иногда — сильных государственных институтов, а иногда — человеческого капитала.

Рыночные реформы 1980-х годов в Китае привели к ускорению экономического роста с 5% в среднем в 1949–1979 годах до 10% в период с 1980 до 2010 года, потому что после победы в гражданской войне в 1949 году Компартия сформировала эффективное правительство, которого в Китае не было как минимум с середины XIX века — ни при императорах, ни при Гоминьдане. Эти институты создала только Компартия — часто авторитарными методами, но создала, — взяв под контроль всю национальную территорию, прекратив внутренние войны и распри, снизив преступность до одного из самых низких уровней в мире. Впервые в истории Китая власть дошла до каждой деревни и до каждого крестьянина, так как КПК опиралась на сеть сельских ячеек и могла росчерком пера в центре менять направление движения огромной страны — такая властная вертикаль не снилась не то что Путину, но даже и Цинь Шихуанди.

В XIX веке центральное правительство Китая не могло собрать налоги в объеме более 3% ВВП, для сравнения: в Японии сразу же после революции Мэйдзи собирали 12% ВВП. При Гоминьдане налоговые сборы возросли, но незначительно, и составляли не более 5%: центральное правительство тогда не могло сыграть заметную роль в экономике, даже если бы захотело — у него просто не было денег, государственные инвестиции в инфраструктуру в тот период вообще отсутствовали. Центральное коммунистическое правительство Китая начало с доходов, эквивалентных 5% ВВП в 1950-х годах, а оставило государственную казну команде реформаторов во главе с Дэн Сяопином в 1978 году с доходами 20% ВВП.

Уровень преступности в Китае к 1970-м годам упал до одного из самых низких в мире показателей, теневая экономика была сведена на нет, коррупция оценивалась Transparency International даже в 1985 году как самая низкая в развивающемся мире. В период правления Мао в ходе «очевидно величайшего эксперимента в массовом образовании в мировой истории» грамотность взрослого населения выросла с 28% в 1949 году до 65% к концу 1970-х (в Индии, для сравнения, только до 41%).

То есть в Китае конца 1970-х было все, что нужно для экономического роста, кроме экономической либерализации, которую, к слову сказать, провести намного легче, чем создать сильные институты. В этом отношении Китай был похож и на страны Восточной Европы, и на страны бывшего Советского Союза, где и человеческий капитал, и институты, доставшиеся в наследство от коммунистической системы, были, что называется, на уровне.

Конечно, и такая относительно несложная задача, как экономическая либерализация (отмена ограничений), требовала искусной координации. СССР был в аналогичном положении в конце 1980-х годов. Да, советская плановая система к тому времени утратила экономический и социальный динамизм, темпы роста в 1960-1980-е годы падали, продолжительность жизни перестала расти, а уровень преступности постепенно повышался, но госинституты были еще эффективны, а человеческий капитал — на уровне развитых стран, а не развивающихся. Нужные предпосылки для ускорения роста были налицо. Казалось, если добавить немного экономической либерализации, то можно воспроизвести китайский успех. Однако рыночные реформы в СССР, а потом и в России привели не к ускорению роста, а к трансформационному спаду, продолжавшемуся без малого десять лет.

Секрет китайского успеха состоит в том, что экономическая либерализация там не сопровождалась разрушением госинститутов, как это произошло в большинстве стран бывшего СССР. Бесценное наследие «великого кормчего» в виде способности государства проводить в жизнь свои законы и предписания в Китае не растранжирили, как у нас, а сохранили: несмотря на рост доходного неравенства и преступности в ходе экономической либерализации, институциональный потенциал китайского государства остается на уровне, недосягаемом для большинства стран мира.

Наша экономическая либерализация в России и СНГ, к сожалению, сопровождалась подрывом государственных институтов: доля госрасходов в ВВП резко снизилась, эффективность расходования средств упала, так как коррупция возросла. Снижение доли госдоходов и госрасходов в ВВП практически везде сопровождалось повышением удельного веса теневой экономики.

Сохранение сильного государства в переходный период, разумеется, не может быть абсолютной гарантией благоприятной динамики производства (нужны еще и другие условия, в частности эффективное расходование государственных средств). Однако резкое сокращение госрасходов — верный путь к коллапсу институтов и глубокому падению производства, сопровождающемуся углублением социального неравенства и макроэкономическим популизмом.

В отличие от России Китай, по крайней мере до сих пор, преуспел в поддержании эффективных госинститутов. Да, уровень убийств в Китае в целом вырос с менее одного на сто тысяч человек в правление Мао до 2,4 в 2006 году. Рост в два-три раза сопоставим с динамикой уровня убийств в России — с семи-десяти в горбачевский период до более тридцати в 2002 году с последующим снижением до тринадцати в 2010-м, — однако, согласитесь, разница в уровне на порядок кое-что говорит о способности правительства добиваться исполнения законов.
 

Можно ли воспроизвести китайскую модель

Сегодня доминирует представление, что именно демократические страны, гарантирующие права человека и свободное предпринимательство, такие как Мексика и Бразилия, Турция и Индия, станут следующими «драконами» и «тиграми» экономического роста, тогда как быстро растущие сегодня авторитарные страны, такие как Китай, Вьетнам или Иран, обречены на замедление роста в будущем и, возможно, даже на экономический спад.

Однако представьте, например, что дискуссия о том, где возникнут новые «экономические чудеса», происходит в 1960 году: одни ставят на более демократические, предпринимательские и рыночные Индию и Латинскую Америку, другие — на авторитарные, иногда даже коммунистические, страны Восточной Азии с масштабным государственным вмешательством и даже централизованным планированием… Теперь-то известно, кто оказался прав.

Опасность уникальной китайской модели грозит сегодня с другой стороны: если постепенно падавшая в ходе реформ эффективность госинститутов будет и далее снижаться, то Китай, видимо, превратится в «нормальную развивающуюся страну», такую как Россия, быстрый рост закончится, и вопрос об особой модели экономического развития отпадет сам собой.

Россия и здесь опоздала и вряд ли обладает волей наверстать упущенное. В России традиционно считают, что сила страны - в природных богатствах, и ее политика ориентирована на рост экспорта сырья. Но Тихоокеанский регион отнюдь не обделен ресурсами, в отличие от той же Европы. 

Россия в Азии - не главный и тем более далеко не единственный поставщик сырья. Более того, для серьезной игры нужны транспортные пути, выход на "большую воду", а у РФ их нет. Через 10-15 лет Китай, вполне освоит как новые энергетические технологии, так и богатства соседних Центральной Азии и Мьянмы, и игра для нашей страны и вовсе закончится, рассуждает автор материала. 

России сейчас реально нечего предложить ее тихоокеанским партнерам. Так, страна почти не участвует в заметном в регионе соревновании "технологических" и "индустриальных" экономик. Сегодня за Россией зарегистрировано меньше международных патентов, чем за компанией Samsung, а инвестиции в инновационное производство в Китае превосходят российский показатель в 40 раз.

Промышленная продукция из России тоже не встречается на местных рынках: даже в поставках из нашей страны в КНР ее доля упала с 16,5% экспорта в 1995 году до 3,4% в 2011-м. Так что здесь наша страна выступает наблюдателем, а не участником "процесса. 
В не менее значимой сфере финансовых отношений положение России не менее плачевно. Каждый из четырех крупнейших банков КНР имеет активы, превышающие ВВП Российской Федерации. Через 10-15 лет в регион сместятся и центры биржевой торговли, но стране нечего предложить партнерам, которые были бы готовы рассматривать ее как главного союзника, в том числе и из-за опасений перед растущей мощью Китая. 

Несостоятельными выглядят и претензии России на значимую роль в логистической сфере. Мощность российских транзитных путей составляет не более 85 миллионов тонн в год: 80 миллионов тонн приходятся на БАМ и Транссиб, остальные 5 миллионов - на Северный морской путь. При этом и та, и другая артерии сейчас более чем на 80% заняты перевозкой российских грузов.

Для оценки перспектив в сфере логистики можно сделать простой расчет: ниша для транзита - 15-20 миллионов тонн в год, что составляет не более 2% оборота, при этом для модернизации обеих сибирских дорог РЖД просит около 35 миллиардов долларов. 

Отсталость маскируют роскошью: фейерверк за 275 миллионов 

За неимением лучшего Россия может предложить своим партнерам только "национальную идею" своего правящего класса - роскошь, рассуждает автор. За последние 10 лет ни один саммит АТЭС не проходил в специально отстроенных для этого помещениях, а максимальные затраты на их подготовку и проведение не превышали 100 миллионов долларов. В нашей стране все по-другому: 24-й саммит стоит дороже всех предшествующих. Смета саммита АТЭС продолжает расти: с прошлой осени прием гостей подорожал с 5 миллиардов до 6,6 миллиардов рублей, а последняя дополнительная трата - 275 миллионов рублей - запрошена из бюджета на фейерверки. 

Запрос дополнительных трат на фейерверки поступил из управделами президента. 25 августа премьер Дмитрий Медведев подписал распоряжение о выделении средств на подготовку и проведение свето-лазерно-пиротехнического шоу в акватории острова Русский. Как следует из сайта госзакупок, ФГУП "Президент-сервис" выиграл два конкурса управделами на бронирование мест в гостиницах - соответственно на 739 миллиона и 400 миллионов рублей. По словам Хрекова, рассчитывают на 10 тысяч гостей, включая журналистов. 

Питанием гостей вне гостиниц занимается "Корпус групп". На вопрос о стоимости всех услуг по питанию ее гендиректор Олег Лобанов отвечать отказался; в СМИ называлась сумма 350 миллионов рублей. Лобанов сказал только, что в основном гостям предлагается европейское меню, "но в ассортименте присутствуют и дальневосточные деликатесы: крабы, гребешки, икра и другое".

Еще несколько миллионов долларов, по словам местного чиновника, будет потрачено на аренду в период саммита двух сингапурских 200-местных паромов Penguin 32 и Penguin 33, говорится в статье. Паромы будут перевозить гостей на остров Русский.

На вопрос, зачем нужны паромы, если на остров Русский построен мост, представитель управделами президента Виктор Хреков ответил, что это отчасти связано с безопасностью: транспортные схемы будут варьироваться в зависимости от погоды. 

В пересчете на доллары только прием гостей саммита обойдется России примерно в 206 миллионов. 

А общий объем инвестиций на подготовку к саммиту, как заявил первый зампред правительства Игорь Шувалов, составит 18,7 миллиарда долларов (600 миллиардов рублей). 

Для сравнения сметы других саммитов АТЭС:  форум в Сингапуре в 2009 году обошелся организаторам в 71,8 миллиона долларов, саммит в Иокогаме (Япония) в 2010 году - в 277 миллионов долларов.

А потом будет ещё и Олимпиада и Мундиаль.

Мы, с одной стороны, в первой тройке в мире по числу долларовых миллиардеров. А с другой, по уровню жизни населения замыкаем первую сотню.

Ну, раз у нас такая большая разница, может, пора потрясти умыкателей и ну-воришей? У них ведь не убудет?!

В Америке, кстати, такой закон уже скоро примут. Президент США Барак Обама заявил, что повысит налоги для тех, кто зарабатывает больше $1 млн. в год. Примечательно, что с этой инициативой выступил один из главных американских толстосумов - Уоррен Баффет (состояние - $40 млрд.). Может и у нас найдётся кому предложить?