Андрей Баумейстер Гамамер как мифотворец: миф Хайдеггера.

Ганс-Георг Гадамер для многих людей моего поколения был и остается одним из тех мыслителей, которые показывали на своем примере, что собственно означает особый род деятельности, издавна называемый философией.  Мое знакомство с гадамеровской мыслью началось со сборника его статей «Актуальность прекрасного», который я впервые прочитал в 1991 году. Затем, уже в студенческое время, немало усилий мне пришлось затратить на «Истину и метод», показавшуюся немного громоздкой и запутанной (возможно, виною был плохой перевод). Наконец, настоящим открытием были для меня статьи, посвященных досократикам, Платону и Аристотелю, — здесь я открыл для себя совершенно новый мир, прошел как бы посвящение в таинства понимания античных мыслителей (как все это отличалось от учебников!). И, конечно же, его «Философские годы учебы» (Philosophische Lehrjahre), которые я неоднократно перечитывал с неизменным интересом и увлеченностью. Сегодня мои оценки гадамеровской философии изменились. Я достаточно критически отношусь к его философской герменевтике, но речь сейчас не об этом. Оставлю анализ Гадамеровой философии для специальных научных статей, а здесь хочу коснуться весьма специфической темы – темы Гадамера-мифотворца.  

Начну с сюжета, волновавшего меня более всего. Гадамер в своих статьях и выступлениях часто прибегает к излюбленному приему Платона: философская речь внезапно прерывается и читателям или слушателям предлагается миф, краткое или более пространное повествование. Собственно, одно слово (logos), сменяется другим (mythos). Только в отличие от Платона, Гадамер выступает не как создатель философского мифа, а как свидетель и рассказчик о событиях далекого прошлого (что с годами только усиливало эффект). Эти свидетельства призваны были, по мнению Гадамера, иллюстрировать тот или иной философский сюжет с помощью средств нарратива, рассказа от первого лица. Ведь герменевтика в его понимании – это опыт понимания и мышления, а опыт предполагает личную вовлеченность. От статьи к статье, от выступления к выступлению, такие повествовательные сюжеты могли повторяться, обрастая новыми деталями и новыми акцентами.

Одним из самых ярких мифов был рассказ о прощании Хайдеггера со своими фрайбургскими коллегами и студентами. Впервые я прочитал об этом событии в статье «Хайдеггер и греки» (поздний доклад Гадамера 1990 года). Рассказ появляется после описания того, как Хайдеггер был воодушевлен возвратом к греческому языку, как он пытался уйти от схоластической латыни, чтобы заново ощутить изначальную силу греческих вопросов о бытии. Затем Гадамер останавливается на слове, способном объединить теорию и практику, выявить общее в них. Таким словом, по его мнению, является немецкое die Wachsamkeit (бдение). «Это бдение Аристотель называл phronesis (практический разум, рассудительность – А.Б.)» [Гадамер 1991: с.65]. А дальше неожиданная смена речи: «Мне вспомнился сейчас (явный риторический прием, ведь рассказ до этого неоднократно воспроизводился! – А.Б.) прощальный пикник, который в 1923 году молодой Хайдеггер устроил для своих фрайбургских учеников – перед отъездом в Марбург. Это было в Шварцвальде, вокруг полыхающего костра. Он восседал верхом на ведерке для угля и произносил прощальную речь, которая начинается словами «Бодрствующее бытие в огне ночи. Грекам…». До сих пор я как бы слышу эти его слова; вспоминаю и продолжение: речь шла об огне и свечении, о свете и тьме, о призвании людей балансировать между нисхождением бытия и его потерей. Это был явно греческий исток хайдеггеровской речи, речи, движимой самой его молодостью» [Гадамер 1991: с.65]. Далее Гадамер вновь сменяет миф логосом. Что такое это «бодрствование»? Это то, что Аристотель понимал как вечное присутствие космического Ума (noys), его пребывание в настоящем (Gegenwärtigkeit). То, что Гегель называл духом (Geist). Прежде чем двигаться дальше, позволю себе одно замечание и одну вольность. У греков изначально не было форм прошлого и будущего времени. Гомер все описывает как бы в настоящем. В этом смысле мы всегда здесь, перед лицом присутствия настоящего. Ну, а немецкое «настоящее» (die Gegenwart) тоже весьма примечательно. Оно состоит из префикса Gegen (напротив, около) и основы Wart. Самого слова Wart в немецком языке нет, зато есть warten (ждать), die Warte (сторожевая вышка, обсерватория), der Wärter (сторож). Украинское «варта», «вартовий», «вартувати» — отсюда родом. Русское «настоящее» для меня удивительно тем, что оно на чем-то «стоит», но на чем именно – умалчивает. Да, воистину, бдение и бодрствование! Но я увлекся…

Описанный миф-свидетельство возникает гораздо раньше, в 1974 году, в торжественной речи по поводу 85-летия Хайдеггера. Доклад и начинается как миф: 85-й день рождения Хайдеггера «порождает истинное изумление, удивление (eine wahre Überraschung) у многих его учеников». Хайдеггер сам – почти бытие, почти легенда. Его деятельность дает основание проводить космические аналогии: она подобна движению гигантских небесных светил (wie das nur bei wahrhaft großen Gestirnen der Fall ist). И тут же прыжок в прошлое, к послевоенной эпохе («сразу после первой мировой войны»), «когда во Фрайбурге началась деятельность молодого ассистента Гуссерля». Обратите внимание на эпическое спокойствие повествования: заканчивается первая мировая война и во Фрайбурге начинается деятельность (Wirkung) молодого ассистента Гуссерля.

События почти сопоставимые по масштабу и силе влияния! «Уже тогда от него (Хайдеггера) исходило ни с чем не сравнимое излучение» (schon damals ging eine unvergleichliche Ausstrahlung von ihm aus) [Gadamer 1987: S.262]. Что-то похожее на образ в «Страшной мести» Гоголя. Чудесное видение произошло в мире, когда вдруг стало видно далеко во все концы. Явление Хайдеггера повергает в изумление, оно сам – как блистающее светило, излучающее свет и завораживающее своей красотой и силой. Это noys Аристотеля и Geist Гегеля в одном лице. Это какая то «тайна длящегося присутствия», которую непросто разгадать, да и не каждый сможет (Was ist das Geheimnis dieser dauerhaften Präsenz?) [Gadamer 1987: S.263].

После такой величественной интермедии Гадамер живописует тяжелую борьбу Хайдеггера с академической ограниченностью (Biederkeit — это даже обывательская ограниченность). Как его не понимали и критиковали злые Лукачи, Адорны и Карнапы! Но все, кто высказывает как «за», так и «против» Хайдеггера – тем самым выставляют себя на посмешище. «Так просто мимо мышления не пройти» [Gadamer 1987: S.263]. Далее Гадамер вспоминает (как и в «Хайдеггере и греках») легендарный манускрипт Хайдеггера об Аристотеле, так поразивший Наторпа. От текста, который 22-летний Гадамер уже тогда прочел, исходила доселе неведомая сила. Впечатление было – как «удар тока». Хайдеггеровский текст «врезался в память», «ошеломлял», «открывал глаза» (Ja, das war es: es gingen einem die Augen auf) [Gadamer  1987: S.264].

Да и лекции Хайдеггера действовали магически: студенты видели перед собой вещи будто бы в их телесном воплощении (sah man die Dinge vor sich, als ob sie körperhaft greifbar wären). То есть слушатели почти переживали видения! Этот образ стоящих перед глазами вещей Гадамер часто использует в статьях о Хайдеггере (как более ранних, так и поздних). Но здесь докладчик имеет определенную цель. Описанная визуальность хайдеггеровского слова, хайдеггеровское умение показать сами вещи в их неутаенной сути свидетельствуют об уникальном даре созерцания, позволяющем Хайдеггеру охватить начала и концы западного мышления.

Вот тут-то и явился уже известный нам миф (цитирую в переводе А.Лаврухина). «Осенью 1923 года молодой профессор Хайдеггер (заметим постоянное подчеркивание молодости! – А.Б.) уезжал в Марбург. Расставаясь со своим родным Фрайбургом, он пригласил на вечеринку к себе в Шварцвальд очень много друзей, коллег и студентов. Наверху, на лужайке был зажжен костер из огромной поленницы дров, и Хайдеггер выступил с речью, которая произвела сильное впечатление на всех нас и которую он начал словами: «Бодрствовать у огня ночи» (Wach sein am Feuer der Nacht), а его следующим словом было: «Греки…». Конечно, здесь сказывалась также романтика молодежного движения. Но это было и нечто большее. Это была решимость мыслителя, который единым взором охватывал сегодня и тогда, будущее и греческую философию» [Гадамер 2007: с.130]. Миф рассказывается немного иначе, если его сравнить с более поздним докладом «Хайдеггер и греки». Здесь (в мифе 1974 года) восхищение слушателей объясняется отчасти романтикой молодежного движения, а там (в мифе 1990 года) речь Хайдеггера была движима «самой его молодостью». В позднем мифе появилось ведерко для угля, на котором восседал оратор (очевидно, что все гости возлежали на траве, как это и пристало ближайшим ученикам в античном мире).

Но в обеих версиях речь Хайдеггера восходит к духу греков и устремляется в будущее. В «Философских годах учебы» этот миф (словесно совпадающий с докладом 1974 года) уже подается в виде важного звена в формировании самого Гадамера [Gadamer 1995: S.213-214]. Да, бодрствовать у огня! Wach sein am Feuer der Nacht…

Присмотримся еще к нескольким эпитетам, которыми наделяет Хайдеггера Гадамер-мифотворец. Отступим еще дальше в прошлое, к гадамеровскому докладу 1964 года (торжественная речь в честь 75-летия Хайдеггера). Здесь мы узнаем, что по Хайдеггеру измеряется бег времени (misst sich an ihm der Lauf der Zeit) [Gadamer  1987: S.186]. Воистину, «в его залив вкатилось время»… Вновь слова о «воздействии его духа», о его «очаровывающем воздействии» (die Reizwirkung). Хайдеггер представлен здесь (образ, который будет ключевым для более поздних статей и докладов) как посланец бытия, борющийся с духами века сего, с силами «планирования и расчета» (nüchterne Planung, nüchterne Rechnung, nüchterne Beobachtung), что сам Гадамер обозначил в своем Opus majus словом «метод». Интересно, что отрицательным значением нагружается стремление современных мыслителей «к логической ясности, точности и проверяемости всех высказываний» (In der Philosophie zeigt sich das an der steigenden Tendenz nach logischer Klarheit, Exaktheit und Überprüfbarkeit aller Aussagen). Весьма опасная тенденция! Но с помощью каких сил Хайдеггер выступает против этих опасных духов техники и расчета? Если не ясность и точность, тогда что? И Гадамер, чтобы объяснить эти хайдеггеровские силы, снова прибегает к мифу. Как обычно, он вводит его фразой, «я вспоминаю, как…».

До Марбурга доходит молва о «юном гении» Фрайбурга, его слова и записи передаются из уст в уста, из рук в руки. Гадамер должен совершить паломничество, он должен увидеть это чудесное явление. И вот он возле приемной Хайдеггера во Фрайбургском университете. Из нее выходит некто, «маленький черный человек». Вряд ли это ОН. 23-летний студент продолжает ждать, но затем оказывается, что тот черный человечек и был Хайдеггером! И что же? Одного взгляда Гадамеру достаточно, чтобы понять, в чем сила шварцвальдского колдуна. Он – провидец. «Он видящий» (ein Sehender), «мыслитель, который видит» (ein Denkender, der sieht) [Gadamer  1987: S.188]. Вот здесь и возникает образ человека, показывающего на лекциях вещи в их подлинной сути (клише, неоднократно затем повторяющееся в статьях и выступлениях).

Философы «века сего» стремятся к ясности и точности, а Хайдеггер видит и показывает. Они предлагают аргументы, а Хайдеггер чарует своими непривычными, «оракульскими» воззваниями и декламациями. Так доведен до совершенства гуссерлевский постулат о том, что познание – это в первую очередь созерцание. Феноменология увенчивается визионерством. Когда Хайдеггер декламировал в университетской аудитории и, скользнув косым взглядом по слушателям, устремлял свой взор в окно, то он «видел то, о чем думал и делал зримым произносимое» (dann sah er, was er dachte und machte sehen) [Gadamer  1987: S.188]. Все эти лекции обладали «бесподобным очарованием» (die unvergleichliche Faszination) и «неподражаемой силой внушения» (die unvergleichliche Suggestionskraft). Заметим эти навязчивые повторы во всех докладах предиката «бесподобный», «несравненный», «неподражаемый (Unvergleichliche). Образ, с одной стороны мага и волшебника, зачаровывающего своим словом, а, с другой стороны, образ трагического античного героя, вступающего в схватку с демоническими силами, — этот образ будет неустанно тиражироваться Гадамером от статьи к статье.

Наконец, обратим внимание еще на один образ. В нем Хайдеггер предстает как просветленное Da бытия и мысли, как вестник судьбы, со всею серьезностью несущий свое нелегкое служение. В связи с этим интересно проследить как меняется гадамеровский тон в его юбилейных речах (на 75-летие, 80-летие и 85-летие Хайдеггера – соответственно, доклады 1964, 1969 и 1974 годов). Видно, что Гадамер пребывает в некоем недоумении от позднего творчества своего учителя (этим объясняются его явно преувеличенные хвалы «молодому Хайдеггеру»). Но долг перед мастером и учителем велит ему продолжать разговор и о хайдеггеровском мышление после «поворота». В речи 1964 года явственно слышится недовольство «крайней манерностью речевых оборотов» учителя (Was herauskommt, sind Redeweisen von extremem Manierismus) [Gadamer  1987: S.196]. Гадамер находит этому свое объяснение: языковая нужда. Хайдеггер зашел так «опережающее» далеко, что оставил позади себя «дом бытия», язык. В этой бездомности Хайдеггер блуждает не находя просвета, хотя говорит о нем беспрестанно.

В докладе 1969 года этот вычурно-манерный язык объявляется органоном нового показывания. «Не тут язык, а там бытие, не здесь подразумевание, а там подразумеваемое, но в самом насильственном прорыве и переломе (in dem gewaltsamen Einbruch und Umbruch), совершаемых средствами хайдеггеровского языка, становится ближе «бытие», о котором он спрашивает» [Gadamer  1987: S.227]. Язык Хайдеггера в таком изображении становится гласом судьбы, голосом бытия: «От языка, на котором говорит и пишет Хайдеггер нельзя уклониться (nicht ausweichen können)». То есть, этот язык – некая неизбежность? Да, мы должны его просто принять, т.к. в нем «мышление дает, дарует само себя» (in ihr Denken sich gibt). От такого подарка невозможно отказаться. «Ведь именно таким образом мышление присутствует» (Denn so ist Denken da) [Gadamer  1987: S.228]. Таким вот образом Dasein  персонифицировалось! В Хайдеггере бодрствует само бытие. Мышление Хайдеггера – бодрствование-присутствие бытия в огне ночи (в ночи оракульствующего темного языка). Wach sein am Feuer der Nacht…

Но если внимательно прислушиваться к языку гадамеровских мифов о Хайдеггере, то возникает один неустранимый и весьма серьезный вопрос. Гадамер все время использует такие слова, как «сила», «влияние», «насилие», «мощь», «бесподобное очарование», «бесподобная сила внушения» и т.п. С помощью этих слов он описывает влияние на слушателей и читателей хайдеггеровских лекций и текстов. Но одновременно Гадамер говорит о созерцании, показывании, явлении и присутствии смысла и истины. Но разве истина показывает себя насильственным образом (gewaltsam)? Разве она требует силы внушения? Мне кажется, что нет. Для восприятия и видения истины не требуется суггестия и «зачаровывание». В деле истины не требуются насилие и колдовство. А мифы Гадамера как раз и говорят о колдовстве и силе. Здесь кроется одно из главных противоречий Гадамера-мифотворца.

Гадамер, желая воспеть учителя, изображая его крайнюю серьезность в деле мысли, его неустанную борьбу с духами времени и с языком, явно погрешает против риторических норм. Ни один из философов прошлого не описывался с помощью таких гипертрофированных и пафосных эпитетов. Говорить так о Платоне, Фоме Аквинском или Канте было бы даже неприлично (т.е. им это было бы «не к лицу»). Все эти громкие фразы о судьбе, посыле, неотвратимости, мощи – как будто перед нами не живой мыслитель, а стихия, рок, историческое событие доселе невиданной силы и размаха. Такой Хайдеггер-миф вполне мог бы перефразировать слова апостола Павла: «Уже не я мыслю, но мыслит во мне само мышление». Или: «уже не я бытийствую, но бытийствует во мне само бытие». При этом перед нашим воображением рисуется величественная фигура, восседающая на ведерке для угля, перед огромным костром, полыхающим в ночи. Мерно угасающим, и мерно возгорающимся…

Если и верно, что истинный поэт должен уметь сочинять трагедию и комедию, то Гадамер-мифотворец, бесспорно, достиг на этом поприще подлинного совершенства. В трагической фигуре Хайдеггера, который с великой серьезностью совершает трудное дело мысли, просвечивают комические черты. Но точно также и в комическом «маленьком черном человечке» с блестящими глазами содержится так много поистине трагического…

Литература

1. Гадамер Ганс-Георг. Пути Хайдеггера: исследование позднего творчества. – Минск: Пропилеи, 2007.
2. Гадамер Ганс-Георг. Хайдеггер и греки. // Логос. – 1991. — № 2. – С.56-68.
3. Hans-Georg Gadamer. Gesammelte Werke. Band 3. Neuere Philosophie I. Hegel. – Husserl. – Heidegger. – Tübingen: J.C.B.Mohr (Paul Siebeck), 1987.
4. Hans-Georg Gadamer. Philosophische Lehrjahre. – Frankfurt am Main: Vittorio Klostermann, 1995 (первое издание — 1977).