Петербург – Париж — Филадельфия

Полночи перед вылетом не спал. Что-то вторгалось в мое естество, отгоняя сон и временами пробуждая страх перед будущим. Я навсегда покидал Россию. Утром встал, сбрил бороду. Яичница и макароны стали моим завтраком. Вышел вовремя. На улице  было темно, слякотно, накрапывал мелкий дождь и стоял нудный туман. Я не оглядывался и не останавливался. Только один раз мелькнула мысль: «ты сюда очень долго не вернешься». «Ну и ладно» — ответил я сам себе.

Промежутки между станциями в метро тянулись неимоверно долго. Вышел наружу. Люди вокруг спешили на работу. У станции метро, несмотря на ранний час, была основательная сутолока: автобусы, машины, маршрутки, ремонтные заборы… Мой знакомый Рома, которого я попросил подбросить меня  в аэропорт, долго не появлялся. «Вот он! Ну наконец!». Кидаю вещи на заднее сиденье (в основном книги), запрыгиваю в машину и протягиваю ему руку: «привет!». В салоне вовсю орет «Европа Плюс». Как только Рома нажал на педаль газа, машину сотряс удар. Нас подрезала маршрутка, выбив левый передний поворотник. «О Господи, ну почему сейчас?!?». На нашей машине — вмятина, у маршрутки — ничего. Почему-то дали 500 рублей водителю маршрутки и разъехались. Я сунул Роме дополнительно 20 долларов.

Влетели на территорию аэропорта. Сумки тяжеленные! Регистрация прошла успешно. Час в зале ожидания, уже похожий на иностранную территорию, прошел незаметно. Самолет Боинг 737-500 Пулковской авиакомпании. Разгон! Крутой взлет! Через минуту — ослепительное солнце и белое плотное покрывало облаков внизу. Я невольно улыбаюсь. Давно солнца не видел. Да и новая жизнь начинается. Прощай, несчастная Россия! В самолете «по случаю» взял чуть-чуть красного вина. Чуть-чуть! Нет. Не-е-е… Есть в алкогольном опьянении что-то противоестественное…

Самолет буйный попался.  Русские напились и начали горланить песни где-то позади меня. Я сижу с краю. Сиденье посередине — пустое. Около окна сидит дама средних лет. Тут их целая компания — дам среднего возраста, как я понимаю. Прямо делегация какая-то. Одной из них сзади стало скучно. Она подошла к моему креслу со стаканом воды (а может и не воды), оперлась локтем о кресло впереди и начала беседовать с дамой у окна. Через мою голову. Я закрыл глаза. Подумал, что та поймет намек о неуместности своего поведения. Ушла, наконец. Держись, Париж! Русские идут.

Аэропорт Де Голля огромен. Автобусы часами петляют между терминалами. Подобное обилие техники и масштабов всегда рождают во мне чувство восхищения. Сверху Франция представилась в виде аккуратных квадратиков зеленых полей. Я не спеша переваривал свою радость от этого вида Европы и вдыхания европейского воздуха. Как оказалось, радость моя кончилась примерно через час после посадки. Когда я нашел нужный терминал «2Е» (французы пару раз указывали мне неверное направление), то до вылета самолета в США оставалось минут сорок. Мужик по ту сторону взял мой билет, нахмурился, постучал по клавиатуре компьютера и сказал, что «самолет полный» и «вам придется ждать следующего рейса». Походив туда-сюда еще пять минут, он окончательно «утвердился» и предложил мне зайти в офис «Эйр Франс».

Бли-и-ин…

Женщина по ту сторону стола сказала с приятным акцентом, что надо подождать до завтра. Или до послезавтра. Если будут места. Вот так. И я пошел гулять по терминалу «2В», прикидывая, где мне лучше провести ночь и много ли можно купить на мои 22 доллара или на 14 евро с копейками. То есть с центами.

За 4.60 купил большой бутерброд. Наелся. Может, надо было быть настойчивей? Почему за 40 минут до посадки тебя отправляют восвояси?  Никогда не любил Францию. Безбожники,  революцию устроили. Прошло часов шесть. Я три раза подходил к девушкам из Эйр Франс. Гостиницу на ночь точно не дадут. Но была и хороша новость. Добрые люди поставили мне деньги на карточку. Однако я так и не смог снять с нее деньги.

11 часов вечера. Черт, как орут эти лягушатники! Я нашел укромное местечко. Круглая скамейка, разделенная металлическими дугами. Так вот, одна вынималась! И можно было лежать на боку, огибая бочку с искусственным цветком. В девять часов сморило: прилег. Снял ботинки, накрылся курткой. Прямо как бомж, подумалось невольно. Рядом был выход на посадку, и французы затеяли спор. Боже, какие у них пронзительные и громкие голоса! Надеюсь, ночью все из споры прекратятся. От сотворения Вселенной Господь знал, что я буду ночевать в Парижском аэропорту. Зачем это? Почему? Я словно сплю и не верю своим чувствам. Может быть, это урок смирения и терпения?

О-о-о! Лягушатники свалили! Тишина и покой!!!

Я знаю, почему их голоса — громкие и сильные. Это их земля, их дом. Они часть всего этого. А я — странник, подобный ветру, исчезновение которого абсолютно неизбежно. Что за жизнь такая? И на этом этапе бесплодных размышлений я плавно погрузился в сон.

Настало утро, сразу же принеся мне сюрприз. Мой телефон перестал воспринимать местные сети. «Даже ты, о мой сотовый телефон, странник и пришелец здесь» — подумал я. Усталый и ослабевший я вновь и вновь подхожу к представителям Эйр Франс. Сначала в 10.15. Затем в 11.15. Свободных мест нет. В 12.15 закрывается рейс. Если к этому времени не будет свободных мест, то я опять поплетусь наверх, буду медленно прохаживаться вдоль ларьков с бутербродами и парфюмерией, рассматривать людей вокруг. И опять придет ночь.

Почувствовал вдруг некоторое равнодушие к происходящему. Эмоции притупились, все начало сливаться в единый широкий и неторопливый поток. Пожалуй, единственное, чего я не хотел — так это возвращаться в Питер.

Надежда — она как сквозняк, то нету, то, неизвестно, как и почему, опять есть. Девушка из Эйр Франс подошла ко мне сама (!) и сказала, что я могу ехать на терминал «2С»! Сказала «we will try». Ну хоть так! Лишь бы девушку сквозняком не сдуло. Девушка, вы где? Я вас жду! Даже специально в вашу сторону не смотрю, так вас жду!

Нет. Будет вторая ночь. Увы.

Японцы тоже шумные. И голоса у них тоже пронзительные. Хотя кто не шумный? Все люди шумные.

Нет, не в моей привычке настаивать на своем и требовать. В несправедливом страдании есть блаженство. Где-то в глубине каждого из нас находится кусочек райского сада, святого блаженства. Не хочу сжигать его в огне гнева и спора. Во-первых, хочу наслаждаться этим кусочком рая. Во-вторых, страдание — это блаженство, оно делает сильнее. Мы живем скорее не для того, чтобы зубами вырвать свое, или то, что считаем своим. Мы рождены, чтобы своими поступками делать других лучше. Несправедливое страдание — это козырь для тех, кто делает мир лучше. Это козырной туз. Его нечем крыть.

19.30. Вздремнул. Поел шоколад, который взял из России. Запил эликсиром от кашля. Там 1% алкоголя. Две минуты нежданной радости. Стал меньше ходить по залу. Вглядываюсь в зеркальные поверхности стен и потолков: большие ли у меня круги под глазами. Большие и темные. Ходил с полицейскими за территорию своего зала. Хотел снять деньги с карточки. Почему-то банкомат мне денег не дал. Почему с полицейскими — потому что выходил на территорию Франции без визы. Хорошие ребята. «В темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой» — это и про меня тоже…

Совершенно изматывающая ночь. Когда я понял, что никогда не нагрею металлическую скамью теплом своего зада, то проснулся и больше не уснул. Сел и стал напряженно думать, как устроить компании Эйр Франс неприятность покрупнее. Гнев постепенно овладевал мною. Вот до чего я додумался.

1. Вызвать скорую помощь, определить степень истощения. 2. Собрать подписи всех китайцев (вьетнамцев?) и арабов, бичующих со мной в зале в эту ночь. 3. Вызвать на разговор начальство и пригрозить: а) подать в суд за причиненный ущерб б) сделать «рекламу» Эйр Франс, написав статью типа «Тюрьма имени Де Голля» или «милые тюремщики из Эйр Франс». в) поднять дипломатический скандал, связавшись с российским посольством. Сказать так: «может быть ваше отношение вызвано тем, что я — из России?!?». Хотя, конечно, этот прием из негритянского арсенала, но все равно пойдет.

Покачиваясь от слабости, направился к стойке Эйр Франс на терминале «2В». Решил в качестве вступления сказать пару фраз вежливо. Поинтересовался, действительно ли за мной зарегистрировано место на самолет. И… сразу же получил посадочный талон! Женщины поинтересовались, почему у меня неважный вид. Я, вместо гневной тирады ответил, что две ночи в аэропорту не укрепили моего здоровья. Они угостили меня кофе. От себя, а не от лица компании. Ничего кроме вымученной улыбки на лице изобразить не получилось.

Вошла русская женщина. Принесшая мне кофе сотрудница попыталась объяснить ей, что надо садиться на автобус и ехать до другого терминала. Объяснение происходило при помощи знаков.  Я великодушно выступил в роли толмача. В ответ на мою первую реплику на русском, москвичка воскликнула: «ну наконец-то хоть один по-русски понимает!». То ли она меня с рабочим перепутала, то ли у меня акцент за 2 дня появился, не знаю.

1 апреля. «День дурака». В Париже дождь. Я покидаю терминал 2В, буду ждать самолет на терминале 2С. Здесь уже нет большого зала ожидания. Ушел в какой-то коридор с видом на самолеты. Сел на пол. Вспомнился Том Хэнкс из «Терминала». О! Знакомые китайцы или вьетнамцы. Все так же режутся в карты, как и предыдущую ночь. Зашел в туалет. Помыл голову под краном. Если бы меня, засунувшего голову в раковину, увидели французы, то лишились бы дара речи, наверное. Почистил зубы, побрился. Посмотрел на свое изможденное лицо. Надеюсь, высплюсь в самолете над Атлантикой.

Вся толпа перешла в большой зал с огромными окнами на взлетно-посадочную полосу и с передвижными коридорами в самолеты. Боже мой, какие неимоверно огромные боинги взлетают! На таком же и я сейчас полечу. В самолете накинулся на еду. Блаженно уснул с полным животом на час. Проснулся от шума. Боже, ну какие эти американцы шумные! В каждом кресле — экран, можно было смотреть фильмы, слушать музыку, смотреть видео с внешней камеры на носу самолета. Посмотрел фильм с Джимом Керри, не понял ни слова. Но играл он замечательно. Потом поиграл с местным компьютером в слова. Компьютер повесил меня 12 раз, я его — четыре раза. На среднем уровне сложности.

Филадельфия встретила меня жаркой солнечной погодой. Многие ходили в футболках. Я снял свою зимнюю куртку и свитер. Жалел, что не мог снять теплые зимние ботинки на меху. Первое впечатление от Америки — простор. Большие залы в аэропорте, широкие дороги, мосты и развязки, бесконечный поток машин, среди которого, проезжая мимо реки Делавер, внезапно вспомнил мотив и слова песни «широка страна моя родная». Вслух спеть не решился. Ощущения и воспоминания о парижском аэропорте и мрачном Петербурге быстро оставляли меня.